— Вот с таким простым предложением и обращаюсь я к вам сегодня, — завершил свое выступление докладчик, тихоголосый мужчина лет тридцати. — И эта жизненная задача гораздо привлекательнее всего, чем располагают христиане или евреи. Они считают, что политические структуры отделены от духовных верований. А также что им уже удалось построить совершенное гражданское общество. Образец его они видят в… Соединенных Штатах Америки.
Негромкие сатирические смешки.
На Хасана доклад впечатления не произвел. Когда он, шестнадцатилетний, впервые рассказал отцу об идее исламского государства, Молоток его просто высмеял.
— В Коране ничего подобного нет, — сказал он, — это чистой воды выдумка. Кто забил тебе голову такой чушью?
— Книга, которую мы проходим в школе.
Молоток даже в ужас пришел:
— И кто же эту чушь написал?
— Гулам Сарвар.
— Этот шут! — воскликнул Молоток. — Он же не имам, он преподаватель бизнес-менеджмента! Интересно, кому пришло в голову учить вас по этакой дряни?
— Не знаю, нам просто раздали эту книгу. Всем ученикам, независимо от их веры.
В общем, Хасан тогда устыдился и об исламском государстве больше заикаться не стал: он снова углубился в главную тему Корана, в необходимость предать себя Аллаху или рискнуть тем, что ты навеки попадешь в адское пламя. Конечно, в Книге имелись и практические советы: по-доброму относиться к сиротам, подавать милостыню нищим, посетить, если удастся, Мекку, спать лишь со служанками своего дома, но ни в коем случае не чужого. Однако самая огромная, самая неотразимая мысль Книги, которую Хасан знал от корки до корки и из которой мог цитировать по-арабски большие куски, состояла в том, что Аллах есть Бог истинный и единственный; что, хоть Авраам, Ной и Иисус были людьми достойными, евреи и христиане заблуждаются в своих верованиях; что, если ты не веришь в Аллаха и в ислам, то после смерти тебя ожидает вечная мука.
А относительно политики и построения исламского государства в Коране ничего не говорилось — Пророка такие вопросы не волновали. И поэтому, пока вокруг Хасана разгоралась дискуссия, он размышлял о своем. Эти молодые люди напоминали ему членов Группы левых студентов; весь спор шел у них о том, чья линия радикальнее. В университете соперничество происходило между Интернациональной марксистской группой, Социалистической рабочей партией и загадочным Красным интернационалом. Здесь же организация, самонадеянно именовавшая себя Мусульманским молодежным интернационалом, старалась обойти Исламскую всемирную лигу, а Ближневосточный форум козырял своей близостью к «Джамаат-и-Ислами». Кроме того, Хасану не понравилось, что эти люди называют всех немусульман кафирами. Евреи имели, конечно, право именовать неевреев идолопоклонниками, но гораздо меньшее — гоями. Вот и слово «кафир» отдавало, как представлялось Хасану, намеком на расовое превосходство.
Он вздохнул. По крайней мере, в мечети на Паддинг-Милл-лейн имелась молельня для женщин. Все-таки шаг вперед по сравнению с другими мечетями, где ему доводилось бывать, — там перед дверьми стояли ряды и ряды поношенной мужской обуви, а вот женские туфельки не встречались никогда. После политической дискуссии разговор перетек в воды более спокойные — в обмен новостями о футбольных матчах, молодежных лагерях и кампаниях по сбору средств.
Позже Салим, шагая с Хасаном к станции, положил ему руку на плечо.
— Тебе у нас понравилось? — спросил он.
— В определенной мере, — ответил Хасан. — С политической программой я не согласен. Коран не дает для нее оснований.
— Вера не стоит на месте, — сказал Салим. — Даже слово Бога развивается через его толкование человеком. Для того и существует теология. И в других религиях происходит то же самое. Все апостолы Христа были мужчинами. А теперь в англиканской церкви есть даже женщины-священники.
— Я не стал бы брать англиканскую церковь в образец для чего бы то ни было, — сказал Хасан.
Салим рассмеялся:
— Разумеется. Но ты посмотри на это вот с какой стороны: истинным мусульманам хочется жить в обществе, которое уважает их веру и дает им все возможности для того, чтобы они, умерев, могли наслаждаться райской жизнью. Содержит ли Коран точные, буквальные указания о том, как следует создавать такое новое общество, — это вопрос, о котором могут спорить исследователи его текста. Пока же настолько ли уж дурно стремление жить на земле в таком замечательном государстве или желание содействовать его созданию?
— Ну, если ставить вопрос так…
— Именно так я его и ставлю, — сказал Салим. В его глубоком голосе звучало успокоительное благоразумие — похоже, он обладал запасами красноречия, которые не стал обнаруживать при первой их встрече в фруктовом баре.
— Хочешь, я тебя подвезу? Это мой старый драндулет стоит вон там, у ограды. Ты где живешь?
— Да все в порядке, — ответил Хасан. — Доеду поездом.
— Но ведь это же станция Доклендского легкого метро, — сказал Салим. — Час поздний, она скорее всего уже закрылась. Садись в машину. Мне это совсем не трудно.
За несколько следующих месяцев Салим стал в Хейверинг-Атте-Бауэре желанным гостем. Молоток и Назима полностью доверяли ему.
Перед самым отправлением парома в Дувр произошло нечто странное: он начал быстро заполняться пассажирами. Должно быть, подоспело несколько автобусов, думал Хасан, пытаясь найти место подальше от того, где рекой лилось спиртное. Его оттолкнула по пути толстая женщина лет шестидесяти, направлявшаяся к «Фастфуду». «Нет, вы посмотрите, как она движется! Борзая, да и только!» — воскликнул ее жизнерадостный спутник. Толпой новых пассажиров овладела шумная радость возвращавшихся на родину людей — одного дня, проведенного на чужбине, хватило им за глаза. Они несли тарелки с насыпанными горкой чипсами, а усевшись, ели их руками.
Рядом с «Фастфудом» находилась «Клубная гостиная», но вход в нее был платным: 15 фунтов за то, чтобы выбраться из общей кучи-малы, прочитать три желтых газетенки и выпить «бесплатного» кофе. Хасан выделяться из толпы не хотел, он спустился вниз, нашел место среди любителей пива и почти сразу увидел сидевшую напротив него женщину, с которой ехал утром в автобусе к парому: молодую, хорошо одетую индианку, читавшую средней интеллектуальности бестселлер, — все это типично, решил он, для нового поколения сотрудников МИ-5.
Хасан окинул взглядом палубу, пытаясь отыскать место, в котором он мог бы укрыться, не привлекая к себе внимания. В носовой части парома размещалось «Кафе-Браво», однако к нему тянулась очередь человек, самое малое, в тридцать. А в кормовой — разумеется — огромный бар. Тащить туда тяжелую коробку с бутылками было неловко, однако Хасану требовалось выяснить, не увяжется ли за ним подозрительная женщина.
«Любое спиртное. Вторая порция за 1 фунт», — гласила табличка над стойкой бара, в котором Хасан уселся так, чтобы видеть все помещение сразу.
Некоторые из кафиров были до того толсты, что еле-еле дотаскивали до столиков подносы с кружками пива и хрустящим картофелем; многие опирались на палки, подсобляя ими коленям, которые подгибались под грузом их телес. Те, что помоложе, сидели, развалясь, на красных стульях, и украшенные пирсингом животы их вываливались наружу, свисая складками жира над сползавшими с бедер джинсами. Как много здесь людей бесформенных, некрасивых, подумал Хасан и немедля устыдился этой мысли, поскольку не мог точно сказать, в какой именно точке религиозная праведность обращается в разновидность расизма. Над головами посетителей бара гудел и бухал музыкальный клип — на экране женщина с обесцвеченными волосами делала минет микрофону.
Хасан задумался о жизни Пророка и о том, что в его религии Бог присутствует во всем сущем, как когда-то присутствовал в «Сунне», — в каждом повседневном поступке Пророка; различия между священным и божественным не существует, потому что для истинно верующего все свято и все чисто.
Но что, если загробная жизнь нимало не похожа на описанную в Книге, что, если она — ад с низкими потолками и лампами дневного света? Не вертоград мира и покоя, но паром кафиров?
