Едва прослышав об этом, Трантер позвонил в офис Патрика Уоррендера и понял по тону его роскошной секретарши, что тот вряд ли станет перезванивать ему, даже если вернется с ланча до пяти часов вечера. Тогда Трантер отправил Уоррендеру имейл («Хочу уточнить, сколько слов должна содержать рецензия на Апдайка»), добавив к нему постскриптум, посвященный якобы внезапно пришедшей ему в голову мысли: «Я слышал, Седли решился опубликовать роман. Это интересно. Был бы рад взглянуть на него, если у тебя нет на примете кого-то еще. РТ». И на это письмо ответа не поступило. Пришлось начать ежедневный блицкриг — обстреливать Уоррендера звонками и электронными письмами. В конце концов Трантер загнал его в угол.

— Да, — сказал Патрик, — я думал попросить Пегги Уилсон пролистать этот роман. Она любит начинающих авторов. Ты с ней знаком?

Трантер содрогнулся. Пегги Уилсон была наимягчайшим из критиков Лондона. Ее групповые «обзоры» походили на первые отчеты воспитательницы детского сада: все детишки «особенные» и каждый заслуживает поощрительной награды.

— Вообще-то, Патрик, я думаю, что он требует более внимательного к себе отношения. А у Пегги Седли лишь затеряется в очередной группе авторов. В любом случае я был бы не прочь прочитать его. Просто из интереса.

— Ладно, подумаю об этом. Как тебе Апдайк?

Еще через неделю, на очередном приеме, Трантер ужаснулся, увидев молодую рецензентку, из наплечной сумки которой торчал сигнальный экземпляр книги Седли.

Утром следующего дня он снова позвонил Уоррендеру. И удача наконец улыбнулась ему.

— Слава богу, что ты позвонил, РТ. Молодой Седли совершенно вылетел у меня из головы. Пегги Уилсон сломала бедро. Упала в выходные на улице и вышла из строя самое малое на месяц. Я попрошу издателя поскорее послать тебе книгу. Постарайся поспеть к следующим выходным. Пятьсот слов.

День спустя курьер-мотоциклист доставил Трантеру пакет, которого он так долго ждал. Вскрыв его, Трантер увидел довольно тонкую книжицу в твердом переплете, стоившем одному из самых снобистских издателей Лондона порядочных денег. Уже одно только название романа — «На распутье зимы» — пробудило в Трантере большие надежды. Пакет содержал также листок с панегириком, сочиненным в издательском отделе рекламы. «Все мы в восторге от чудесного первого романа Александра Седли. Книга увидит свет 1 марта. Надеюсь, Вам она понравится. Целую, Рэчел».

Трантер поднялся с пакетом наверх, раскрыл книгу и прочитал выбранное наугад предложение. Взволнован он был до того, что не сразу понял прочитанное. Он вытянул из книжки задний клапан обложки, надеясь увидеть лицо своего мучителя — но нет, издатель предпочел обойтись стильным минимализмом. Фотография Седли отсутствовала, а двустрочная биографическая справка не содержала упоминаний ни об элитной частной школе, ни даже об университете. Ход неплохой, признал Трантер. Но даже эта сдержанность — разве не отдает она пижонством? «Александр Седли является ведущим литературным критиком, печатающимся в…» Кого он пытается надуть? Александр Седли является, как и все мы, третьесортным рецензентишкой, подумал Трантер, а не сэром Артуром, мать его, Квиллер-Кучем. [35]

Трантер снова раскрыл книгу и прочитал еще одно предложение. Ужаснымоно не было. Оно было складным, слова его стояли в правильном синтаксическом порядке, в нем присутствовал смысл. Похоже, придется попотеть, чтобы отыскать в этом романе слабое место — некую трещинку, в которую удастся всунуть кончик критического ножа, дабы взломать им, как фомкой, всю книгу. Этому типу уже под сорок — романист, дебютирующий в таком возрасте, попросту смешон. Но что, если, как уже готовы, вне всяких сомнений, объявить его приятели-гомики, «это книга, которой стоило дожидаться»? О господи.

Трантер перебрался на кухню, заварил себе чаю, насыпал немного сухого корма в плошку Септимуса Хардинга. Потом заглянул в свой белый ПК — нет ли новой почты — и обнаружил, что не может подключиться к интернету. Это происходило довольно часто.

— Программное обеспечение за работой, — как раздраженно сказал ему в одном из таких случаев Патрик Уоррендер, — классический оксюморон. Откровенное вранье. Подсудное дело — нарушение закона об описании товаров. Заведи себе порядочный компьютер, Ральф.

Вот когда моя биография Альфреда Хантли Эджертона получит премию «Пицца-Палас», подумал Трантер, тогда и заведу.

Затем, ни с того ни с сего, на плите запищал таймер, компьютер ожил и в почте появилось сообщение: «Привет, Бруно Бэнкс!»

— Отвали, — пробурчал Трантер и нажал кнопку «удалить».

«Вы действительно уверены, что хотите уда…»

Да, хочу. Господи, какой сложной бывает порою жизнь. Виртуальный мир отнимает у тебя больше времени, чем реальный; на самом деле, гораздо больше, поскольку твоя связь с реальным всего лишь — если воспользоваться словечком, подвернувшимся Трантеру в научно-фантастическом журнале, — асимптотична.

Удалив этот мусор и коротко ответив на приглашение посетить презентацию военных мемуаров («К сожалению, меня не будет в этот день в Лондоне»), Трантер решил, что сил на то, чтобы приняться за Седли, ему хватит.

Он поставил на стол чашку чая, усадил себе на колени Семптимуса Хардинга, лизнул чуть подрагивавший палец и обратился к первой главе.

Три четверти часа в гостиной Р. Трантера не раздавалось ни звука, если не считать шелеста переворачиваемой каждые две минуты страницы. Газовавший мопед боснийского военного преступника остался неуслышанным; польские мальчишки без всякого толка проулюлюкали и проорали первые полчаса в своем заднем садике. Глаза Трантера неуклонно и голодно перемещались вправо, потом влево. В голове его бесшумно совершали свою работу нейроны; аксоны и дендриты обменивались нервными импульсами.

Впрочем, уже через двадцать минут сканирование мозга Трантера могло бы показать: в той части коры, которая регистрирует удовольствие, появились некоторые признаки активности — поначалу слабой, затем ставшей периодической, а по истечении получаса обратившейся в череду пульсирующих альпийских пиков.

Дойдя до страницы сорок шестой, он уронил книгу на стол и даже присвистнул от удовольствия, в которое пока боялся поверить. Роман Седли оказался не просто плохим — он оказался ошеломляюще, упоительно убогим. Трантер откинул голову назад и захохотал — роман был хуже, много хуже, чем он смел надеяться. Трантера аж затрясло от радости, но тут его постигли сомнения.

Он перечитал несколько фраз, желая увериться, что ему все это не причудилось. Нет, не причудилось. Роман был из рук вон плох.

Трантер открыл книгу на странице 219, прочитал один абзац. Ну что же, все ясно!

В уголках его глаз набухли слезы блаженства. Седли вообще ничего не сочинил — ничего.В его распоряжении имелся целый мир — вся история, все эпохи, не говоря уж о фантазии и мирах иных — выбирай не хочу: люди всех возрастов и обоих полов в каждой из стран Земли. Но Седли, при великом обилии материала, которым он мог воспользоваться, предпочел описать… несколько эпизодов своей жизни.Рассказать о том, как он, замечательный юноша, достиг совершеннолетия; роман и заканчивался-то празднованием двадцать первого дня его рождения — да еще и с гостями в смокингах!

Но и это не все, думал Трантер. Седли написал свой роман слогом, предположительно «поэтическим» или еще каким-то. В нем присутствовало фразерство, описания, которые просто молили читателя восхититься ими, и эти витиеватости были не просто назойливыми, но и бессмысленными. Лезущие в глаза сравнения состояли из элементов, ничего общего не имевших. Напыщенность, самовлюбленность и бессилие — роман оказался идиотским настолько, что Трантера, представившего, какой критический погром, какой огневой вал издевок ожидает бедного Седли, проняла дрожь сострадания к нему…

Ах, если бы это и стало крахом Седли, если бы рецензия Трантера покончила с его карьерой. Но вокруг мерзавца стеной встали его старые школьные друзья, и хотя другие рецензии были «прохладными» (по большей части пренебрежительными), появилась и парочка хвалебных — и книга не умерла от срама. Седли по-прежнему не давал Трантеру покоя, на самом деле, с течением времени их жизни словно переплетались все туже и туже.