И вместе с тем то чувство, которое зарождалось в душе Обнорского к Званцевой, конечно, еще нельзя было назвать любовью или даже влюбленностью — слишком мало прошло времени, и слишком серьезные события успели за это время произойти… Как бы там ни было, какие бы мотивы не побуждали Серегина изо всех сил выхаживать Катю, а все-таки за двое суток он сумел ее немного «отогреть» — молодая женщина стала активнее двигаться, с лица ее постепенно сходило выражение некой отрешенности от всего земного и суетного, она даже начала иногда улыбаться, хотя время от времени все еще погружалась в какие-то свои мысли настолько глубоко, что ни на что не реагировала.
Вечером 16 ноября, накануне Катиного отлета в Стокгольм, Андрей снова вызвонил в «Европу» доктора Алехина. В этот раз Боря провозился с Катериной часа два и потом выглядел намного менее озабоченным, нежели в первый свой визит. Когда Обнорский вышел его проводить, Борька удивленно покачал головой и, с интересом посмотрев на Андрея, сказал:
— Ну, старик, ты даешь… Молодец, не ожидал… Не скажу, конечно, что все проблемы сняты, но — результаты просто удивительные… За такой короткий период времени… Из тебя, в принципе, мог бы хороший психотерапевт получиться…
— Меня всегда тянуло в гинекологию, — мрачно ответил смертельно уставший Серегин. — Жаль, что переучиваться уже поздно.
Борька засмеялся и снова выдал кучу рекомендаций, не забыв напомнить, что основное требование — это ограждение от негативных эмоций… Обнорский задумчиво покивал, а потом, перед тем как попрощаться, спросил:
— Борь, ты извини, но сколько я тебе должен? Дружба дружбой, но ты ведь столько времени потратил… Ты ведь работал.
Алехин сердито засопел и сморщил нос так, что даже очки на нем подпрыгнули:
— Знаешь что, Андрюха!… Ты это прекрати! Ты… Я просто не ожидал такого от тебя!
Андрей знал, что финансовое положение в Борькиной семье было совсем не веселым — Алехину, врачу высокой квалификации и, между прочим, офицеру российской армии, уже несколько месяцев зарплату выдавали нерегулярно и не полностью, поэтому-то Обнорскому и хотелось как-то «материально» отблагодарить друга. Обнорский вынул из кармана стодолларовую купюру и попытался все же всучить ее Борьке:
— Послушай, ты ведь о Катерине ничего не знаешь… Она, между прочим, очень состоятельная женщина, у нее денег, я извиняюсь — как говна в коровнике… Почему ты должен бесплатно ей заниматься?
Алехин руку Обнорского решительно оттолкнул:
— Вот что… Пусть она хоть миллионершей будет — я к ней приезжал, как к твоей женщине, ясно тебе? А с друзей я денег взять не могу…
Борька тяжело вздохнул и добавил:
— Я, конечно, иногда беру деньги с «чужих», так сказать, пациенток — жить-то надо как-то… Правда, они меня чаще норовят бутылками какими-нибудь отблагодарить — у меня дома уже винный магазин открывать можно… Лицо у меня, что ли, такое пьющее? Так вот — каждый раз, когда мне что-то суют, я таким уродом себя чувствую… И если эти чувства меня будут заставлять еще и друзья испытывать… В общем, ты понял… Напиши лучше статью хорошую о том, что в нашей медицине творится — о том, как все разваливается и ссучивается… Чтобы власти узнали и хоть немножко задумались…
— А то они не знают, наши власти, — грустно улыбнулся Обнорский трогательной наивности друга, еще верившего в действенность печатного слова. — А если не знают — на хер они нужны, такие власти!
Обняв Борю, Андрей вернулся в триста двадцать пятый номер отеля, ставший для него за дни уже родным — до боли и отвращения. Катя встретила его легкой улыбкой, какая бывает у выздоравливающих после тяжелой болезни:
— У тебя очень хороший друг… Он такой добрый и… и… светлый, что ли…
— Ага, — сварливо отозвался Обнорский, садясь на кровать. — Друг, значит, у меня хороший… Я, девушка, между прочим, тоже парень неплохой… Жаль, что вы этого до сих пор не заметили…
В каждой шутке есть только доля шутки — Андрей, разумеется, «балаганил», но, вместе с тем, он с удивлением ощутил легкий укол ревности и обиды — тут, понимаешь, дни и ночи напролет сиделкой работаешь, пылинки с этой зеленоглазой красотки сдуваешь, чуть ли не колыбельные ей на ночь поешь — и ни слова ласково-нежного в ответ — все, как должное, воспринимается… А потом приезжает врач-гинеколог, ездит ей по ушам всякими умными медицинскими терминами, и — пожалуйста, он «добрый, светлый и хороший»… Вот она, женская благодарность…
Катя в ответ на последнюю реплику Серегина лишь незаметно улыбнулась — все-таки мужики, они ужасно толстокожие, совсем не умеют тонко чувствовать…
В последний вечер перед отлетом Катерины из Петербурга они проговорили достаточно долго — нужно было, наконец, определить как организационно выстроится их дальнейшая совместная «работа». Сама «работа», впрочем, не обсуждалась, имя Антибиотика вслух не произносилось… Но все равно — «фигура умолчания», казалось, незримо присутствовала в комнате, и ее призрак, словно вурдалак, высасывал из Кати силы, лишь чуть-чуть поднакопившиеся… Катерина дала Андрею свой стокгольмский адрес и телефон (она сняла на год в шведской столице довольно приличную квартиру в Гамластане[30]). Но предупредила, что первые две недели ее в Швеции не будет. Андрей понял, что задавать какие-то вопросы по этому поводу — бесполезно, и лишь кивнул…
Обнорский, слегка задетый ее недоверием, ведь даже предположить не мог, что в Ялте, под чужой фамилией, ждет Катю ее сын, которого опекал Егор Федосеевич, бывший тренер Сергея Челищева и самого Обнорского, кстати, тоже — тесен мир, просто до удивления тесен! Катерина (как бы она ни доверяла Серегину, как бы ни была ему благодарна и какие бы другие чувства к странному журналисту не начинали просыпаться в ее сердце) не могла выдать самого главного своего секрета — она считала возможным рисковать своей собственной жизнью, но не жизнями Андрюшки и Федосеича…
Обнорский также оставил Кате все свои координаты и сообщил, что где-то между вторым и третьим днем декабря он должен будет недели на полторы-две появиться в Стокгольме — там шведский журналист Ларс Тингсон монтировал документальный фильм «Русская мафия», снимавшийся в России. В работе над этим фильмом участвовал и Серегин вместе с Игорем Цоем — продюсером из частной телекомпании «Позитком». Ларс пригласил своих русских коллег приехать в Стокгольм к финальному этапу монтажа, а кроме того, Тингсон еще и предложил Обнорскому написать вместе для одного шведского издательства документально-публицистическую книгу о русской мафии…
В общем, Серегин и Званцева договорились встретиться в декабре в шведской столице и там уже приступить к более серьезным разговорам.
Андрей помог Кате собрать ее вещи (самолет на Стокгольм вылетал около девяти утра), а потом уложил спать и сам устроился рядом. Обнорский, конечно, слегка надеялся на возможную физическую близость — все-таки прощальная ночь, как-никак, да и Катерина, вроде бы, понемножку оклемалась, опять же Борька рекомендовал ей больше положительных эмоций, а секс с приличным человеком (по глубокому убеждению Андрея) вызывал эмоции самые, что ни на есть, положительные… Однако Катя провалилась в сон, как только голова ее коснулась подушки. Что же касается Серегина, то он за всю ночь так и не сомкнул глаз — лежал, обнимал Катерину, иногда, когда она вздрагивала и еле слышно стонала, гладил ее тихонько по спине и покрывал по-детски беззащитное лицо невесомыми поцелуями, не переставая удивляться собственному идиотизму.
В шесть утра 17 ноября Андрей встал, покачиваясь, будто утрахался до полного изумления, оделся, собрал сумку, потом разбудил Катю и попрощался с ней. Они еще с вечера решили, что ему не стоит провожать ее в аэропорт — Петербург, как известно, город маленький, так что «светиться» вместе лишний раз было довольно рискованно — мало ли на каких знакомых нарваться можно…
В последовавшие за отлетом Кати две с небольшим недели Серегин с головой окунулся в свою основную работу — нужно было, в конце концов, и про совесть вспомнить, дела в редакции Андрей изрядно подзапустил, и его заместитель, Мишка Петров, уже просто выбивался из сил.
