– Ладно, – махнул рукой Ансгар, – что сейчас гадать… Вора на кол сажают, когда поймают. А если не поймали, то и говорить о том не стоит, и не стоит кол в землю вкапывать. Ты, Вакора, лучше расскажи нам, что за тварь такая нашего вора спугнула. Откуда вообще ваша нелюдь взялась? Много их? Мы и в городе видели – ходят… И все какие-то разные… Наши все стараются от людей подальше держаться. А ваши среди вас живут. Непривычно это как-то…

Вакора подергал себя за бороду, показывая зубастый смешок.

– У вас же тоже дварфы ходят, слышал я… По крайней мере в саксонских городах ходят гномы… Мне рассказывали торговые гости. Почему нашей нелюди не ходить?

– Так это в Саксонии, да и то в редкость. Я там был с отцом. Много не видел, хотя есть. Они их гномами зовут. Но даже там их не столько, сколько у вас всяких. У вас разные все. И давно они здесь появились?

– А кто ж знает! Всегда, похоже, были…

Ансгар обернулся на драккар, где на борту, свесив короткие босые ноги, сидел задумчивый Хлюп и смотрел в воду.

Ярл встал и поправил на себе плащ.

– Ладно. Всем, кроме дежурных, спать. На рассвете отплываем, – распорядился строго. – Что за день завтра выпадет?..

– Да будет рассвет без тумана, – сказал хозяин причала, поднимаясь. – Да будут попутными вам Стрибожьи внуки[28]. Да будет путь ваш без врагов…

Первым почувствовал недоброе молодой десятник стрельцов Велемир, который, по известным сотнику Овсеню причинам, чуть ли не больше всех спешил с возвращением в Куделькин острог. Это и понятно, когда сердце любовью переполнено, оно всегда усиленно трепещет и торопит, и заставляет человека своих спутников поторапливать. Особенно если расстояние преодолеть осталось уже совсем, по общим меркам, небольшое. Не терпелось парню с нареченной своей, дочерью сотника Добряной встретиться. Даже во сне десятник имя ее повторял. Овсень сам это слышал. И без того сотня задержалась на десять дней против обещанного, поскольку некоторых крупных становищ из-за засухи на старых местах не оказалось – откочевали в лучшие угодья, надеясь, что лучшие все же еще существуют где-то. Но винить в перемене места никого было нельзя. Искать пришлось по следам, плутать среди сопок, пересохших болот и обмелевших речушек. Но все завершилось благополучно. И теперь – последний переход до дома, самый длинный. Но, чтобы сегодня же туда добраться, решили ехать без обеда. Вернее, сотник так решил, а остальные ему подчинились и не против собственного желания. К домашнему очагу тянуло всех.

– Никак дымом пахнет… – сказал Велемир, высоко задирая светлую не совсем еще оформившуюся бородку и открывая ветру ноздри.

– Костер кто-то на берегу разжег… – сказал один из воев[29] за его спиной. – Где-то сразу за Дремовым бродом или даже на самом на ем… На том, стало быть, только берегу… Лес бы токмо не запалили…

– Сотню костров… – огрызнулся стрелецкий десятник. – Не иначе… Слишком уж гари много… Нос, как от соли, щемит…

Солью вои сотни, если была нужда, обычно лечились от простуды. Делали крутой солевой рассол и в нос заливали. Нос разорваться был готов, но простуда вместе с сильным чихом из головы выходила сразу. И все знали, что это за ощущение.

Сотник Овсень, опираясь на рукоятку боевого топора, прочно лежащую, будто перекладина, между рогами верхового лося, привстал на стременах и тоже носом потянул. Но он пока ничего не чувствовал. Да ему и почувствовать было трудно своим основательно сломанным носом. Однако воям сотни, набранным из охотников, первопроходцев и следопытов, Овсень в подобных вопросах всегда доверял, и они не подводили. А в таких диких местах, где они поставлены были на службу, легкая сотня Овсеня княжеской тяжелой дружинной сотне ни в чем не уступит, а в чем-то за счет своей маневренности и лучше будет.

– Д-да… Добавим ходу… – Огладил сотник ладонью бороду и пятками подогнал широкогрудого лося Улича, самого крупного и сильного из верховых лосей в сотне, самого умного и сообразительного, да к тому же послушного, как конь. Конечно же, сотнику и полагается на самом крупном лосе ездить, чтобы больше и дальше других видеть. И на самом умном тоже, чтобы команды его выполнял, как сотня их выполняет. Да другому лосю и трудно было бы носить на себе такую тяжеловесную мощную фигуру, к тому же кольчугой и оружием утяжеленную. Роста Овсень был слегка повыше среднего, зато ширину плеч имел необыкновенную и руки длинные, ниже колен, если опущены. И эти руки, когда в дополнение топором удлинены, любого врага сверху без проблем доставали.

Вообще-то, сотник Овсень всегда неторопливым и вдумчивым нравом славился. Не подумав основательно, ни одного дела не начинал и осторожность не терял никогда. И в делах сложных старался никогда не торопиться, не полагаясь только на одну удачу. Но сейчас и его домой тянуло, да и не было причин задерживаться. Дома жена, дочери… Жена Всеведа обычных своих пирогов с рыбой напечет, дочери свежую воду из колодца принесут, чтобы отцу умыться, и добрым ласковым словом батюшку своего огладят. Как не заторопишься к такому после многих дней похода по диким становищам, после лесных дымных ночевок.

А тут этот запах гари…

Но в эту пору, как все понимали, запахом дыма и удивить кого-то было сложно. Нынешнее лето жарким выпало не по месту, близкому к полуночи[30], и лесных пожаров по всему обширному Бьярминскому краю[31] много гуляло. Откуда пожары возникали, не ведал никто. Ладно бы еще грозы шли, небо бы молниями с треском лопалось – понятно было бы. А тут ведь дождя дождаться не могли, все вокруг Куделькина острога пересохло, и земля ломаными трещинами пошла, и даже травы было не накосить, чтоб лошадей, коз и ездовых лосей студеной зимой худо-бедно прокормить. И это тогда, когда овес почти весь на корню высох, не успев взойти в рост. И драли, заготавливали для лосей рябиновую и осиновую кору, не зная при этом, как лошадям зиму пережить. Надежда была только на корневые земли русов, куда засуха не подошла. Оттуда можно было фураж обозом доставить. Но до обоза еще следовало дожить.

А потом пошли по сухим лесам пожары, по неведомой причине возникающие. Еще пожары, конечно, от костров, людьми брошенных, не залитых и не утоптанных, случаются, но когда лес горит в тех краях, где людей сроду не видели, куда охотники не суются из-за отсутствия там дичи – это совсем непонятно. Волхвы говорили, что это немилость Земли за грехи человеческие и за непризнание своих грехов, за нежелание их исправить. Только кто и чем конкретно такую немилость вызвал или кто наслал ее на суровый край – было пока непонятно, и волхвы об этом молчали, обещая, что со временем все само откроется.

А что лютые пожары натворить могут, помнят и знают все, хотя никого из сотни, включая самого Овсеня, в Бьярмии в помине не было, когда двадцать с лишком лет назад Куделькин острог в такую же сухую пору сгорел до последнего бревна в частоколе. И людей тогда, не успевших из огненных стен выскочить, погибло множество, потому что загорелся острог ночью, вспыхнув сразу, и быстро был огнем охвачен весь, вместе с жилыми домами. Разговоры о том пожаре и в другие засушливые годы ходили, и в нынешнее лето возникали. Вспоминали, сторожились, лишнего огня боялись, и сухую траву у стен и у домов под корень срезали серпами. Да еще детей посылали остатки травы выщипывать. Кое-где люди вокруг своих домов даже неглубокие, но шириной в два шага ровики прокапывали, чтобы пал, если пойдет, их жилище минул. В нормальную пору такой ровик травой зарос бы сразу, в сушь не зарастал и хоть какую-то надежду на спасение давал. Но когда память жива, когда есть разговоры, то и в душе обязательное беспокойство таится, не дает безмятежно себя чувствовать.

Так, с беспокойством этим, и ехали.