Удивительно, но он выглядел довольно молодо. Возможно, работа пластического хирурга. Волосы, разделенные пробором, были немного длиннее, чем раньше, и, как и брови, все еще оставались черными как смоль. Сквозь кожу щек проступали кровеносные сосуды, белки глаз были розоватыми, налитыми кровью. На нем был костюм, сшитый на заказ, белая рубашка наполовину расстегнута — такая одежда скорее подходила для плейбоя, чем для террориста, пылающего ненавистью к Западу.

Соломон пристально взглянул на Диму из-под полуопущенных век и слегка приподнял одну бровь, как будто увидел очередного надоедливого пассажира, жаждущего поболтать, а не человека, сделавшего из него машину-убийцу.

Соломон заговорил первым:

— Ты все никак не успокоишься, да?

Дима ощутил странную смесь ненависти и нежности. Трудно окончательно избавиться от дружеских чувств к человеку, с которым когда-то был так близок. Однако, судя по выражению лица Соломона, это чувство не было взаимным.

— Ты же меня знаешь. — Дима кивнул в сторону — на богатых людей, ожидавших дорогостоящего рейса. — Похоже, у тебя все в порядке. Ты к этому стремился?

Соломон отвел взгляд:

— Вряд ли ты, Маяковский, способен понять, к чему я стремлюсь.

— Разумеется, не способен, поскольку я не маньяк.

Соломон устало пожал плечами:

— Равновесие в мире нарушено. Что-то должно погибнуть.

Он аккуратно свернул газету и положил ее на столик. Затем сплел пальцы. Все его движения были точными, как у робота. «Именно так, — подумал Дима, — это робот, машина в человеческом теле».

Соломон натянуто улыбнулся:

— Когда я узнал, что ты идешь по моим следам, меня это позабавило. Я о тебе не вспоминал с… даже не знаю, сколько лет. Поэтому решил собрать о тебе кое-какие сведения.

По громкой связи объявили о начале посадки на нью-йоркский рейс компании «Атлантис».

Дима наконец обрел дар речи:

— Нечего там собирать.

Соломон приподнял брови:

— Да, правда, ты совсем опустился, несмотря на то что бросил пить — или уже опять начал? Но есть много такого, о чем ты забыл рассказать мне, Дима, в ту пору, когда я был твоим прилежным учеником. Например, я бы никогда не подумал, что в молодости ты любил одну женщину и что она даже родила тебе сына. — Соломон снова изогнул губы в усмешке. — Так что ты почти семейный человек. Как трогательно! Жаль, что ты никогда его не видел. Как тебе известно, он работает на Бирже. Симпатичный парень, похож на тебя.

Сердце Димы колотилось как бешеное, едва не выпрыгивало из груди.

— Тимофеев мертв. Я его убил. Кафаров — тоже. Все кончено. Ты остался один.

Соломон ухмыльнулся:

— Ты забыл, Дима. Я всегда работал один.

— В Париже у тебя ничего не получилось. Думаешь, в Нью-Йорке повезет больше?

Соломон нахмурился в раздражении, глаза его сверкнули.

— Что значит — не получилось? У меня всегда все получается. Неужели ты и об этом забыл?

Глаза Соломона походили на два колодца, наполненные ядовитой черной водой.

— Знаешь, о чем я больше всего сожалею? О том, что не устроил так, чтобы срубить эту безмозглую голову с твоих старых сутулых плеч замечательным острым лезвием. Так приятно было бы посмотреть, как ты подыхаешь.

Он начал подниматься. Дима бросился вперед и двумя руками схватил его за горло. Железные пальцы Соломона сомкнулись на его запястьях. Тут же завыла сирена, и словно из ниоткуда возникли пять или шесть человек охраны. Четверо из них оторвали Диму от Соломона и заставили его лечь на пол.

Соломон поправил костюм и повернулся к выходу, куда уже спешили остальные пассажиры, испуганные потасовкой. Но помедлил, опустился к Диме и прошептал ему на ухо:

— Бедный старый Маяковский. Вечно ты лезешь туда, куда не надо. Сейчас тебе следовало бы быть в здании Биржи, спасать своего сына. — Он взглянул на часы. — Как жаль, что ты его так и не увидишь. В десять тридцать… — он щелкнул пальцами, — прощай, Париж.

89

Нью-Йорк

Прошло двадцать минут с того момента, как Уистлер позвонил в Лэнгли, но пока ничего не добился. Служащий ЦРУ, отвечавший за связи с министерством внутренней безопасности, видимо, заболел, а заместителя у него не было.

— Вот вам и сотрудничество между агентствами, — пробурчал Уистлер, обращаясь к Вивальди, чья музыка играла в телефоне.

Человек, который в конце концов взял трубку, вынужден был куда-то уйти и дважды проверить допуск Уистлера и лишь затем связал его с подразделением под названием Отдел регистрации иностранных агентов. Уистлер попросил женщину с сонным голосом по имени Шерил раздобыть любую информацию об агенте с кодовым именем Соломон, но та ответила, что информация «в настоящее время» недоступна.

— А когда она будет доступна, Шерил?

Женщина фыркнула:

— Думаю, что никогда. У вас нет допуска, дорогой мой.

Уистлеру надоело, что его гоняют туда-сюда. Блэкберн бросил ему вызов. А как, действительно, будет он оправдываться перед начальством, если выяснится, что в рассказе солдата что-то есть? Как он будет чувствовать себя в случае, если окажется виноватым в трагедии? Он часто думал о тех людях, которые решили не проверять подозрительных пассажиров, направивших потом самолеты в небоскребы. Неужели он поступил бы так же на их месте? И как они живут после этого?

Поэтому Уистлер совершил поступок, за который ему предстояло получить выговор. Он позвонил в офис Джозефа Дуглиса и попросил к телефону сенатора. К его изумлению, его сразу же соединили.

— Сэр, я тот агент, которому поручили разобраться в деле сержанта Блэкберна.

— Очень рад вас слышать, агент Уистлер. Чем я могу вам помочь?

Уистлер кратко рассказал о своих затруднениях, и сенатор пообещал немедленно все уладить. Три минуты спустя запищал телефон. Это был заместитель главы министерства внутренней безопасности, человек, которого Уистлер даже никогда не видел.

— Уистлер, чего вы добиваетесь — чтобы вас уволили?

— Сэр, я предпочитаю быть уволенным за то, что пытался найти ответ, чем за то, что не стал задавать вопросов.

Прошло полчаса. Уистлер принес Блэкберну кофе:

— Я хочу, чтобы ты знал: из-за тебя я поставил под угрозу свою карьеру.

Блэкберн не ответил. Он был поглощен своей первой чашкой кофе после ареста в Ираке.

Прошло еще полчаса, и в помещении появились три незнакомых Уистлеру человека в сопровождении его непосредственного начальника Дамфри, красного от ярости, в костюме для гольфа. На лицах троих агентов застыло одинаковое угрюмое выражение. Невысокий лысый человек нес альбом с фотографиями.

— Ладно. Давайте.

— Молитесь, чтобы из этого что-нибудь вышло, Уистлер, иначе вам конец, — прошептал Дамфри.

90

Париж

— Ладно, хорошо, хорошо. Погодите минутку, господа.

Булганов оказался в таком унизительном положении, в котором ему еще никогда не приходилось бывать.

— Господа, я прошу прощения. Мы русские. Мы люди возбудимые. Когда мы ссоримся — это бывает ужасно. Слава богу, никто не был вооружен — благодаря превосходной охране аэропорта. Если хотите, я сам позвоню министру внутренних дел и принесу извинения прямо сейчас.

Намек на наличие связей в верхах оказал действие на охранников. Но офицер Жиро, начальник службы безопасности аэропорта имени Шарля де Голля, не собирался уступать какому-то русскому олигарху, сыпавшему деньгами направо и налево.

Жиро отвернулся от Булганова и внимательно присмотрелся к Диме. Этот человек выглядел подозрительно. В волосах у него виднелась цементная пыль. От него слабо пахло мочой. Жиро просмотрел иранский паспорт, слушая сбивчивые объяснения Булганова о том, что его «телохранитель» — беженец, противник режима. Но это его не убедило. А кроме того, ему все казалось, что он где-то видел это лицо. Нужно проверить.