— Мы везем косский шелк и пурпурную краску из Библа, — ответил Менедем. — Благовония с Родоса, прекрасные чернила, папирус из Египта… Хотя его мы почти распродали… И великолепную львиную шкуру из Кавна, что на анатолийском материке. А еще лучший в мире бальзам из Финикии.

— Лучший в мире, вот как? — Человек в лодке рассмеялся. — Ты и вправду говоришь как торговец.

— И еще у нас есть интересные новости, — добавил Соклей.

— Новости?

Одним только этим словом Соклей поймал в ловушку местного куда лучше, чем это пытался сделать Менедем, подробно перечисляя, что везет «Афродита».

— Расскажи, что за новости, парень! — воскликнул житель Суниона.

— Полемей, сын Полемея, мертв, — сказал Соклей. — Как раз в ту пору, когда мы пришли на Кос, он попытался поднять мятеж против Птолемея, и правитель Египта заставил его выпить цикуту. Мы были там, когда его казнили.

Как обычно, Соклей ничего не сказал ни о том, что это «Афродита» доставила Полемея на Кос, ни о том, что он лично присутствовал при казни племянника Антигона.

Но и того, что он сказал, оказалось достаточно.

— Полемей мертв? — повторил местный. — Ты уверен?

Менедем и Соклей торжественно кивнули.

— Вот это новость! — проговорил человек в лодке и как можно скорей начал грести обратно к берегу.

— Мы могли бы сказать ему только это, и он уже не стал бы беспокоиться ни о чем другом, — заметил Менедем и зевнул.

После напряженного дня две чаши вина буквально свалили его с ног, и едва над торговой галерой засияли звезды, как капитан «Афродиты» вытянулся на палубе юта и нырнул в сон, словно дельфин в море.

Но как Менедем ни был измотан, ему не удалось спокойно поспать. Два или три раза раненый Родипп будил его — как и всю команду — криками ярости или ужаса. Страдающий от лихорадки моряк боролся с демонами, которых видел только он, и к тому времени, как вслед за розовоперстой Эос из моря на востоке поднялось солнце, стонал почти непрерывно.

Менедем вытащил пробку из новой амфоры с вином.

— Прошлой ночью оно нагнало на меня сон, — заметил он, зачерпывая жидкость. — Теперь, надеюсь, окончательно разбудит.

Он разбавил вино водой и выпил.

— Дай и мне тоже, пожалуйста, — попросил Соклей. — Бедняга, — добавил он сквозь зевок. — Родипп ни в чем не виноват.

— Не важно, виноват или нет. — Менедем тоже зевал.

Его голова была как будто набита песком.

Большинство моряков тоже проснулись, хотя двое еще похрапывали, несмотря на бред Родиппа. Менедем завидовал их усталости, позволяющей спать.

— Нам нужно позаботиться о похоронах… В скором времени даже о двух похоронах — и об очищении судна, — сказал Соклей.

Менедем завидовал и ему тоже, потому что двоюродный брат мог сосредоточиться на том, что следует сделать, хотя устал не меньше остальных.

Они взяли лодку акатоса, чтобы попасть на берег, хотя в лодке лежал труп Доримаха. За несколько оболов какой-то старик показал, где находится кладбище за пределами города Сунион и где дом копателя могил.

— Вы, должно быть, родосцы, — сказал этот достойный человек, когда братья постучали в его дверь. Слухи, как всегда, расходились очень быстро. — Вы потеряли кого-то в бою с пиратами?

— Мы потеряли одного человека и теряем второго, — ответил Менедем.

— Вы останетесь здесь, пока он не умрет? — спросил могильщик.

Менедем с Соклеем переглянулись. Соклей вздохнул и пожал плечами. Менедем кивнул. Кивнул и могильщик.

— Тогда — три драхмы за две могилы, — сказал он. Соклей дал ему три родосские монеты. Могильщик взял их без звука, хотя они были легче афинских «сов».

— Кто главный жрец здешнего храма Посейдона? — поинтересовался Менедем. — Мы бы хотели очистить судно.

— Феаген, — ответил могильщик.

Когда братья зашагали к храму, Менедем спросил:

— Куда двинемся потом?

Соклей изумленно взглянул на него.

— Обратно на судно, полагаю. А что?

Менедем раздраженно фыркнул.

— Нет. Я имел в виду — куда потом направиться «Афродите», и ты это прекрасно понял.

— Ну и что, даже если и понял? — Соклей прошел еще несколько шагов, его босые ноги взбивали пыль на грязной тропе, не видевшей дождя с самой весны. Потом вдруг остановился, вздохнул и пожал плечами. — Я надеялся, что приму решение после того, как высплюсь, но так и не принял. Без черепа грифона меня не особо заботит, куда мы пойдем дальше. Какая теперь разница?

— Очень большая, — ответил Менедем. — Разница в том, что, в конце концов, мы будем продавать и за сколько.

Соклей снова пожал плечами.

— У нас будет кое-какая прибыль в этом сезоне. Хотя мы не привезем особых денег… Не то что в прошлом году — после того, как продали в Великой Элладе павлинов, и после того безумного рейда с зерном в Сиракузы.

— Это не было безумием. Это было гениальной затеей, — возразил Менедем.

Затея принадлежала ему.

— Оказалось гениальной затеей, потому что сошло нам с рук. Но это вовсе не означает, что то предприятие не было безумием, — ответил Соклей со своей обычной непреклонной точностью.

На руку Менедема села муха, он ее смахнул. За деревьями закуковала кукушка.

— Без черепа грифона мне безразлично, пойдем мы в Афины или не пойдем, — продолжал Соклей. — Теперь для меня это самый обычный полис.

— Ты и впрямь все это так воспринимаешь? — спросил Менедем.

Его двоюродный брат кивнул. Он выглядел печальным, как человек, у которого умер ребенок. Только что умер.

— А не мог бы ты… — пытаясь его приободрить, начал Менедем, — ну не знаю… рассказать своим друзьям-философам о черепе грифона?

Он не знал, приободрил ли он Соклея, но понял, что позабавил того.

— Очень любезно с твоей стороны подумать о такой возможности, мой дорогой, но ничего не выйдет, — ответил Соклей. — Это было бы все равно как…

Он помедлил, раздумывая, потом ухмыльнулся и показал пальцем на Менедема.

— Все равно как если бы ты бахвалился какой-нибудь из своих женщин в месте, где никто ее не видел и никто не знал бы, говоришь ли ты правду.

— А ты разве никогда не слышал россказни моряков? — спросил Менедем. — Мужчины все время так поступают.

— Конечно поступают. Я этого и не отрицаю, — ответил Соклей. — Но дело в том, что в большинстве случаев те, кто слушает рассказчика, думают: «Боги, ну и лжец!» Если я не смогу предъявить череп людям из Лицея и Академии, почему они должны мне верить?

— Потому что они знают тебя, — предположил Менедем. — Если бы ты начал бахвалиться связью с женщиной, я бы поверил скорее тебе, чем большинству известных мне людей. Я все еще завидую тебе из-за той гетеры в Милете, а ты ведь даже не хвастался ею.

— Мужчины знают женщин. Они знают, что из себя представляют женщины. Во всяком случае, знают настолько, насколько могут надеяться узнать, — поправился Соклей, и Менедем рассмеялся, услышав столь запутанную фразу. — Но представь себе мужчин, которые до сей поры знали только мальчиков. Подумай-ка об этом.

— Мне больше нравятся женщины, — ответил Менедем. — Они и сами этим наслаждаются, а мальчики обычно нет.

— Да какая разница, — нетерпеливо проговорил Соклей. — Положим, мы бы знали только мальчиков, а некто начал бы говорить нам о женщине. Поверил бы ты этому человеку, если бы у него с собой не было женщины, чтобы доказать, что он не лжет?

Менедем поразмыслил.

— Нет, полагаю, я бы ему не поверил, — признал он.

— Вот видишь. В этом-то и заключается сложность — нельзя рассуждать о черепе грифона и не иметь возможности его показать.

Соклей испустил еще один вздох — как любовник, тоскующий о потерянной любви.

— И теперь все кончено, и тут уж ничего не попишешь. Давай лучше найдем Феагена, и пусть он очистит судно.

Родосцы нашли жреца, когда тот подрезал большое дерево в маленьком фруктовом саду рядом с храмом.

— Радуйся! — окликнул Менедем.

— Радуйся, — через плечо отозвался Феаген. — Подождите немножко, я сейчас освобожусь.