— Подстраховаться? — повторил капитан крутобокого судна. — Вряд ли я теперь когда-нибудь снова почувствую себя в безопасности. Ну а сейчас вам лучше уйти, прежде чем вернется кто-нибудь из моих моряков и начнет гадать, кто вы такие и что здесь делаете.

— Как скажешь, — ответил Менедем.

Похоже, Фрасилл впервые попытался провезти что-либо контрабандой.

«Интересно, нельзя ли с помощью шантажа заставить его отдать нам изумруды задаром?» — подумал Менедем.

И тут же вздохнул: поздно. Они уже заключили сделку.

— Пойдем, Соклей.

Фрасилл ринулся в рубку со своим серебром, без сомнения, собираясь спрятать его понадежней, в самом потайном месте, какое только можно найти.

Когда двоюродные братья сошли на пирс, Соклей спросил:

— Ты прикидывал, нельзя ли дать ему еще меньше, так ведь? Я видел это по твоим глазам.

— Ну как ты мог обо мне такое подумать? — ответил Менедем самым невинным тоном.

И оба рассмеялись.

Придя домой, Менедем увидел, что отец уже ждет его во дворе.

— Дай мне посмотреть на драгоценные камни, которые ты принес, — потребовал Филодем.

«Вот и надейся сохранить все в тайне», — подумал Менедем.

Соклей, должно быть, сказал своему отцу, зачем ему понадобились деньги, а дядя Лисистрат тут же помчался в соседний дом, чтобы рассказать новости брату.

— Пожалуйста, господин. — И Менедем протянул отцу маленький мешочек, полученный от Фрасилла.

Как и Менедем чуть раньше, Филодем высыпал изумруды на ладонь. Но сын тогда поднес их поближе к глазам, чтобы как следует рассмотреть, а отец держал камни на вытянутой руке и все-таки недовольно ворчал — за последние несколько лет он стал дальнозорким.

Наконец Филодем кивнул.

— Ты заработаешь деньги, продав их ювелирам и богатым людям. Наверняка. Сколько ты заплатил за все? Шесть мин?

— Пять с половиной, отец, — ответил Менедем.

— Ты мог бы справиться и хуже, — соизволил обронить Филодем; в его устах это была высокая похвала.

Под влиянием внезапного вдохновения Менедем сказал:

— Почему бы тебе не оставить себе один из изумрудов, отец, и не вставить его в кольцо или браслет, чтобы подарить Бавкиде? Ей бы такое понравилось; держу пари — немногие родосские женщины тогда смогут с ней сравниться.

И лишь выпалив это, Менедем остановился, чтобы подумать — зачем он такое сказал и не выдал ли случайно себя? Но Филодем, к его огромному облегчению, не заметил ничего необычного.

— Знаешь, а это неплохая идея, — кивнул он. — Женщины любят побрякушки.

Отец посмотрел на Менедема.

— Ты же у нас знаешь все о том, что именно любят женщины, так ведь?

То был обычный сарказм, но сейчас Филодем говорил как никогда довольным тоном.

— Ни один мужчина не знает всего о том, что любят женщины, — с великой убежденностью заявил Менедем. — Хотя кое-чему я тут научился.

Отец фыркнул.

— Ты знаешь достаточно, чтобы это помогало тебе попадать в беду повсюду от Галикарнаса до Тарента.

«И вполне достаточно, чтобы угодить в еще большую беду здесь, дома, если бы только я допустил такое», — подумал Менедем.

— Вот, выбери один для меня. — Отец протянул руку. — Мои глаза теперь уже не подходят для таких дел.

— У этого прекрасный цвет, — сказал Менедем, беря изумруд.

— Да, прекрасный, — согласился Филодем. — Я вижу камень лучше, когда ты его держишь, чем когда он у меня на ладони. Разве это не грустно? Старость — горькая вещь, без сомнения.

— Думаю, Бавкида будет счастлива, — проговорил Менедем.

«Узнает ли она, что подарок был моей инициативой, а вовсе не идеей отца? Сам я не могу ей об этом сказать… И часть меня — благоразумная часть — не хочет, чтобы Бавкида об этом узнала».

Мысли Филодема приняли иное направление.

— Сколько будет одна четырнадцатая часть от пятидесяти пяти драхм? Я не могу сосчитать в уме.

— Я тоже не могу, — сказал Менедем. — Соклей, наверное, смог бы.

— Не важно, в андроне есть счетная доска. Я подсчитаю там.

Отец пошел в мужские покои, где на столе, конечно, лежал абак.

— Тридцать девять драхм — и еще пара оболов сверху. — Филодем погонял бусины взад-вперед по пазам. — Мне придется, дабы возместить стоимость изумруда, переложить серебро из своих собственных денег в те деньги, что предназначены для торговли.

— К чему такие хлопоты? — спросил Менедем.

— Потому что я покупаю камень, изымая его из делового оборота, вот к чему, — ответил Филодем. — Лисистрат будет реветь, как бык, и рычать, как лев, если я этого не сделаю, и он будет совершенно прав. Никогда не жульничай в делах, сын, если хочешь продолжать ими заниматься.

— Понятно, — кивнул Менедем.

«Отец так же суров к самому себе, как и к другим», — подумал он.

Это, бесспорно, вызывало уважение, но не делало общение с Филодемом более легким.

Отец указал на кожаный мешочек с остальными изумрудами.

— Как ты думаешь, где за них дадут лучшую цену?

— Ну, Соклей рвется в Афины из-за черепа грифона.

— А, из-за той штуки. — Филодем снова фыркнул, на этот раз слегка презрительно. — Он должен был заплатить за нее из собственных денег, вместо того чтобы заставлять тебя платить из общих.

— Он думает, что сможет заставить две тамошние школы философов торговаться друг с другом из-за черепа.

Отец фыркнул еще раз.

— Сумасбродные фантазии, только и всего.

— Может, и нет, — ответил Менедем. — С философами никогда не знаешь, чего ждать. Кто может угадать, чего они захотят и сколько за это заплатят?

И он процитировал из «Облаков» Аристофана:

Менедем не мог удержаться от улыбки. Он любил нелепицы Аристофана.

— С капустой? — переспросил отец. — О чем мы говорим — о философах или о салате?

— Наверное, и о том и о другом, — ответил Менедем. — Но в Афинах живут лучшие ювелиры в мире. Не знаю, сколько философы дадут за каменный череп, но думаю, что ювелиры дорого заплатят за изумруды.

Филодем поджал губы.

— Может, ты и прав, — проговорил он. — Разумеется, если только вообще сможешь попасть в Афины.

Менедем хлопнул себя ладонью по лбу.

— Боги, чуть не забыл, отец!

И он пересказал новости, которые услышал в гавани от Мойрагена.

— Птолемей взял Ксанф, ты сказал? — присвистнул Филодем. — Всю Ликию, или почти всю, отобрали у Антигона вот так — просто-запросто. — Он щелкнул пальцами. — Ну и дела…

— А следующий на очереди Кавн, — сказал Менедем. — Враждующие генералы теперь уже так близко, что их драку можно видеть отсюда.

— Это плохо для Родоса, очень плохо, — заметил отец. — Меньше всего нам нужно, чтобы война подобралась к нашему порогу. Чем дольше она будет идти рядом с нами, тем больше вероятность, что кто-нибудь попытается вышибить двери наших домов.

Подобная мысль приходила в голову и Менедему.

Он не любил соглашаться с отцом. Однако, поскольку обычно подобное случалось нечасто, ему редко приходилось об этом беспокоиться. Но сейчас Менедем не мог не сказать:

— Да, это верно. Нелегко оставаться свободным и независимым полисом — по-настоящему свободным и независимым — в наши дни. По правде говоря, начинаешь чувствовать себя килькой посреди косяка голодных тунцов.

— Не спорю, — ответил Филодем.

И снова в его устах это прозвучало немалой уступкой.