— Почему?
Арминию как будто трудно было выдавить больше одного слова.
— Я не знаю наверняка. Сегест не объясняет мне, почему принимает то или иное решение. Скорее всего, он думает, что ты не вернешься с этой войны. Он хочет, чтобы Туснельда подарила ему внуков… А Тадрас долгие годы был ему верным другом.
— Зачем же тогда он пообещал Туснельду мне? — прорычал Арминий. — Неужели он думает, что у меня нет чести, что я проглочу это оскорбление?
— А как ты поступишь? — спросил Кариомер, охваченный недобрыми предчувствиями.
— Само собой, поеду домой и все улажу, — ответил Арминий. — А что еще, по-твоему, я могу сделать, услышав подобные вести? Поблагодарить тебя за них и заняться прежними делами?
Оглядевшись по сторонам, он понизил голос:
— Ты что, принимаешь меня за римлянина?
— Нет, конечно нет!
Если бы Кариомер ответил по-другому, Арминий, пожалуй, мог бы его убить.
Вестник тоже понизил голос:
— А правда ли то, что говорят о римских женщинах?
— Здесь не так много римских женщин, чтобы я мог судить о них по собственному опыту. Слухи о них ходят цветистые, это верно, но таковы все слухи.
Арминий положил руку на плечо соплеменника.
— А теперь мне нужно сообщить римлянам, что я уезжаю. Они не обрадуются, услышав это, но…
Он пожал плечами.
— Что уж тут поделаешь!
Непосредственным начальником Арминия был военный трибун Тит Минуций Басил: невысокий, поджарый, лысый, с узким лицом и глазами холодными, как метель. Арминий обратился к нему за ужином, оторвав от трапезы, что отнюдь не улучшило настроения трибуна. Неудивительно, что он отнесся с раздражением к словам Арминия.
— Надо же, ему приспичило уехать! — проворчал трибун, выслушав Арминия. — Вот так, посреди похода: собрался — и домой?
— Прошу прощения… командир.
Что Арминий не ценил, так это римскую субординацию, но, когда ему было нужно, обращался к начальству как положено.
— То, что случилось, задевает мою честь. Как бы ты поступил, если бы отец твоей нареченной отдал ее другому?
Он и впрямь надеялся, что Минуций, представив себя на его месте, проникнется к нему сочувствием.
— Я бы затеял против этого двурушника судебную тяжбу, — не раздумывая, ответил Минуций. — И он бы горько пожалел о том, что нарушил обещание.
Его сотрапезники закивали. Арминий имел самое смутное представление о том, что такое судебная тяжба. Кажется, сражение при помощи слов, а не мечей, но сути этого сражения он, разумеется, не понимал.
— В нашей стране такое невозможно, — сказал германец.
— Пожалуй, — задумчиво протянул римлянин, потягивая вино из серебряной чаши и поглядывая на собеседника.
Возможно, он иначе смотрел на мир, но дураком не был.
— Если я скажу тебе, что покидать подразделение запрещено, ты ведь все равно удерешь, а?
— Это вопрос чести… командир, — повторил Арминий.
Возможно, в разговоре с другим римлянином он спросил бы, понятно ли ему слово «честь». Но что-то подсказывало ему, что Титу Минуцию лучше такой вопрос не задавать. Трибун мог стать очень опасным врагом, как гадюка под ногами. Осторожно подбирая слова, Арминий продолжил:
— Разве я смогу хорошо сражаться, когда все мои мысли только об этом человеке и о том, как он со мной обошелся?
— Ты не первый, попавший в такую историю, и не последний.
Военный трибун выпил еще вина и неожиданно кивнул.
— Ладно. Поезжай домой. Если мы не сможем задать взбучку паннонцам только потому, что нам не хватит одного командира из вспомогательной когорты, мы и не заслуживаем победы, клянусь Юпитером. Разберись с этой женщиной и возвращайся. Тебя уже сделали римским гражданином, но мы сделаем тебя настоящим римлянином.
«Он хочет, чтобы это прозвучало как комплимент», — напомнил себе Арминий.
А еще он напомнил себе, что получил желаемое разрешение, к тому же гораздо легче, чем ожидал. Минуций был прав: если бы германец услышал отказ, он бы просто дезертировал, а кому нужны такие осложнения?
Арминий поклонился, тряхнув золотисто-рыжей гривой.
— Безмерно благодарен, командир. Безмерно. Я перед тобой в долгу.
— Может, ты когда-нибудь вернешь этот долг. Если не мне, то Риму, — ответил Минуций.
— Возможно, так и будет, — согласился Арминий и поклонился еще раз. — Пожалуйста, извини меня, я больше не буду прерывать твой ужин.
Он повернулся и поспешно ушел, ощущая взгляд Минуция, буравящий ему спину.
— Ну? — спросил Кариомер, когда Арминий вернулся к палаткам союзных воинов.
— Все в порядке, — ответил Арминий. — Он меня отпустил: понял, что иначе я уеду без разрешения, и не захотел со мной ссориться. Бывает, легче наклониться туда, куда дует ветер.
Кариомер улыбнулся радостно и удивленно.
— Вот уж не думал, что все разрешится так просто.
— Я тоже не думал. Должно быть, кто-то из богов обратил на меня благосклонный взгляд. Стало быть, на Сегеста этот бог смотрит хмуро. А как же иначе, ведь Сегест нарушил слово! И это не сойдет ему с рук.
— Вот Туснельда обрадуется! Ты ей куда милей Тадраса, — заметил Кариомер. — Он ведь старик — ему не меньше сорока пяти.
— Обрадуется…
Арминий не питал любви к Туснельде. Он вообще считал любовь выдумкой римлян, с помощью которой те сплошь да рядом оправдывают супружескую неверность. Но он знал Туснельду с детства, она нравилась ему, и Арминию казалось, что он тоже нравится девушке. Сегест не имел права отнимать ее у него. Ни малейшего права.
Управляя Сирией, Вар постоянно ощущал, насколько это древняя страна. По сравнению с ней Италия, где имелись города, существовавшие не одно столетие, казалась юной. Направляясь на север, к рейнской границе, чтобы принять свою новую провинцию, Вар часто вспоминал об этом — и не знал, плакать или смеяться.
О, в Галлии тоже имелись города еще до римского завоевания, то есть места, где проживало много торгового и ремесленного люда. Но разве, с точки зрения цивилизованного человека, это были города? Что за города могут быть без театров, без цирков для гладиаторских боев и травли зверей, без стадионов, без общественных бань, без публичных судов, без площадей, обнесенных колоннадами с портиками? Не говоря уж о том, что здешние варвары тараторили на своем невразумительном, дикарском наречии, вместо того чтобы, как подобает культурным людям, говорить по-латыни или по-гречески.
Правда, более чем полувековое римское правление кое-что здесь изменило. Некоторые местные жители отказались от варварского обычая носить штаны и облачились в тоги. Там и сям среди бревенчатых хижин и оштукатуренных, крытых соломой мазанок можно было увидеть настоящее римское здание — каменное, с крышей. Однако пройдет еще много времени, прежде чем эта страна станет цивилизованной… Если вообще когда-нибудь станет.
В Ветере, на западном берегу Рейна, жило достаточно римлян, чтобы населить солидный город — там находилась штаб-квартира Семнадцатого, Восемнадцатого и Девятнадцатого легионов. Но хотя легионеры поневоле были причастны к великому делу распространения влияния и культуры Рима, сами они отнюдь не являлись интересными собеседниками.
Вар привык к совсем иному обществу — к тому, где разговоры велись о государственных делах, о перипетиях семейной жизни Августа и его родни (к каковой благодаря браку с Клавдией Пульхрой принадлежал нынче и он сам), а также о секретах и похождениях представителей других самых влиятельных и видных семей Рима. Клавдия Пульхра сопровождала мужа в Сирию, но, конечно, была не настолько сумасбродной, чтобы похоронить себя в германской глуши.
В Ветере «светские беседы» вертелись вокруг перспектив на повышение честолюбивого военного трибуна или вокруг того, как галльская любовница префекта узнала о его германской любовнице. Сетования на виноторговцев, выдававших какую-то бурду за фалернское, звучали и здесь. Уровень был иным, но суть — той же самой; некоторые вещи оставались неизменными что в Риме, что в Ветере.
