– Он не к нам, просто им налили, и они расходятся по краям банкетной поляны, чтобы выпить, отвернувшись от всех. Но сначала должен быть еще акт мочеиспускания, это обязательная часть ритуала.

– Как у наших пивных ларьков? У нас дозы побольше… Ну-ка дай сюда!

– Что?.. Что выделаете!.. Не трогайте его каву!!

– Юрий Филиппович, вы здесь? Где мы?

– В пещере. Но она глухая, выход только наверх – вон, звезды видно…

– Метра четыре, высоковато. Яма, зиндан… Почему нас так мало били?

– Кава затормаживает, старался только ограбленный. Да и Хету вмешалась.

– А что ж она нас на поруки не взяла? Или там, чтоб условно, – здесь же воровство не преступление. Или хоть вас, по старой дружбе?

– Я предал эту дружбу. Я же был с вами, когда, вместо принесения даров, мы напали во время праздника, как худшие враги.

– Да вы-то при чем? Вы же не нападали.

– Я вас привел и был с вами. Я предал их дружбу, их доброе расположение, память о помощи, не раз мне здесь оказанной… Оставим… А вы успели выпить? Вы же не пьяница, зачем вам это надо было?

– Люблю острые ощущения.

– Да… Только выпить-то вы не успели. Я видел, вы просто вылили себе в карман, в шорты. Острое ощущение?

– Угу. Какие у нас перспективы?

– Думаю, участие в празднике нам гарантировано.

– В каком качестве?

– Хороший вопрос. Вот тут гарантировать что-то трудно, это еще будет решаться. Но о решении мы узнаем… в свое время.

– Угу. Своевременно или несколько позже. Ладно, там видно будет… Расскажите о себе, Юрий Филиппович, время у нас есть. Об истоках ваших культурологических интересов я догадываюсь. Переезд из России в Штаты – и, видимо, лет в двенадцать?

– В десять. Да, культурный шок был. Но и бесценный опыт жизни в нескольких странах. В десять лет это всё равно, что побывать в разных мирах.

– Да, понятно. Ну, а культурой этого острова почему занялись? Ведь это, насколько я понимаю, тема вашей диссертации?

– Ну, я еще мезоамериканской, ольмекской культурой занимаюсь, но, в принципе, да, Рапа-Нуи, наверное. Это благодаря отцу, как, в общем-то, и всё. Он, кстати, в молодости тоже увлекался этнологией. Ну, точнее, Японией… Он показывал мне мир, привез и сюда. И тут одно впечатление… Вы, наверное, обратили внимание на то, что у всех моаи пустые глазницы? Во время совершения обрядов глаза вставляют – белые сверкающие кораллы с красными вулканитовыми зрачками, из-под взгляда которых нельзя выскользнуть, они следят, они следуют за тобой. Это известный фактурный эффект, но я тогда видел только, что они смотрят на меня, неотступно следят за мной, пронизывают меня – они хотели, они пытались мне что-то сказать! Я убегал – как заяц, зигзагами, – а они, не спуская глаз, смотрели, словно с-стреляли мне в с-спину!.. Я тогда так испугался, что у меня была истерика и заикание вернулось, слова выговорить не мог. Вот, даже вспоминая, волнуюсь. А потом как-то легко пошел язык, людей поближе узнал – здесь удивительные люди, они, практически, не знают злобы. Раньше, судя по легендам, знали, а сейчас нет. Они могут всё что угодно у вас украсть – шляпу с головы, конфету изо рта, они могут, как вы убедились, вас побить, могут и убить, а при определенных неблагоприятных обстоятельствах даже изжарить…

– И всё это совершенно беззлобно!

– Да! Именно. Это очень подкупает. Нет, ну, разумеется, это не рай, это родоплеменной первобытный коммунизм, с обычаем кровной мести, с богатыми традициями каннибализма, не совсем еще изжитыми и сегодня, но…

– Но они едят друг друга без всякого аппетита! Или даже с отвращением?

– Нет, пожалуй, с удовлетворением. Потому что по привычке и даже, вы знаете, в какой-то мере с чувством исполненного долга… А потом Туй меня в Зону сводил: легенды, история, романтика сталка… Ну, и три силы, пленяющие совесть, – чудо, тайна и авторитет. Чудо искусства, тайна гибели цивилизации и авторитет письменности, не поддающейся прочтению.

– Прочли же.

– Да! И когда я об этом узнал, это было словно перст указующий: вот какие плоды приносит соединение знаний, упорства и любви. Это и решило мой выбор, в особенности потому, что я уже был в материале, знал язык, быт, мифы…

– Но ведь все эти доски уже прочитаны, других не будет – чем тут еще заниматься-то? Рутинной археологией? Идеи нет. Хотя для защиты на пи-эйч-ди идей не требуют. Нет, вообще-то, я понимаю: «цивилизация, погибшая от понтов», – постановка темы занятная, хотя, если разобраться, не столь уж оригинальная.

– А что, такое уже было?

– Думаю, да. И, судя по всему, скоро повторится… Хотел вас еще кое о чем спросить. Вот люди занимаются Элладой, западной Европой, Китаем – гигантские масштабы, эпохи, великие свершения…

– Но есть же территориально маленькие реликтовые культуры с огромной историей… Хотя эта, конечно, молодая, переселенческая культура, ей всего лишь полторы тысячи лет. Зато потом длинный период полной изоляции – это же так интересно! И еще не затерто, еще есть живые следы в земле и в памяти людей. Нет, масштаб – не мера культуры. Изучая одного человека, можно понять что-то обо всем человечестве. И всякая культура, как жизнь всякого человека, бесценна.

– Аминь! Всегда считал, что Америка – тупая, зомбированная страна… Извините, у меня изжога от лозунгов, даже от правильных.

– Но это же не лозунг, это правда. Каждая культура это… это – ген, кусочек наследственной памяти, генома человечества. И для выживания нужно разнообразие генов и их алле… ну, вариантов.

– Аллелей? Не стесняйтесь употреблять термины, я об этом кое-что слышал. Аналогия наглядная – и хромает, как все аналогии. Тем более, что она неточна. Спектр культур действительно представляет наш видовой репертуар адаптации, но культура ведь – это не то, что передается, и даже не то, что определяет жизнь, – это она сама, вся сумма жизни, вся ее местная совокупность во всех формах. И аналог культуры – не геном, а, извините, биоценоз, то есть всё, что живет в этом уголке мира, так или иначе приспособившись к его условиям.

– А аналог генома в культуре есть?

– В культуре, как в Греции, всё есть, вам ли не знать. Это тот самый, не менее захватанный, менталитет, скажем, как совокупность черт характера народа. Вот он и передается, и сохраняется, и не дает вывести за два поколения нового улучшенного человека, на что мы неутомимо надеемся, проводя ухудшающий отбор. «Сорок лет побродить по пустыне – и исчезнет психология рабов». Вот уже и сорок, и сто сорок лет бродим, а рабство и холопство прекрасно воспроизводятся. Как гены определяют структуры белков организма, так черты народного характера определяют формы жизни народа. А для усовершенствования таких черт природе потребовались века и тысячелетия направленного отбора генов и аллелей. Кстати, эти аллели, влияние которых темно и назначение непонятно, часто минируют организм предрасположенностью к болезням. Причем довольно-таки смертельным.

– Вот и опять аналогия. Какая-то аллель – или, не знаю, какой-то их клубок – губит эту культуру, и, боюсь, мы ее потеряем.

– Так вы здесь, чтобы снять с нее посмертную маску?

– Нет, если уж так, то… з-записать п-последнюю волю. И п-передать родственникам… всем. Но я все-таки надеюсь, что можно как-то подлечить…

– И что же вы собираетесь лечить, доктор?

– Не «что», не болезнь. Человека.

– Прекрасно. И как? Как вы исправите эти гибельные аллели, когда они связаны с ментогенами, необходимыми для выживания?

– Ну, может быть, прививками других, более витальных культур.

– Угу. Вестернизацией, китаизацией, исламизацией? Эти прививки в истории назывались завоеваниями. И привнесенная культура либо отторгалась и не помогала, либо вытесняла местную, попросту убивала ее. В современном мире сохранить культуру – то есть образ жизни – каменного века можно, только изолировав ее в резервации, в заповеднике…

– Значит, надо выделить эти опасные аллели, выявить их связи и вырезать, не задевая нужные. Или обезвредить – химией, облучением, вакциной…