Видится мне, Профоенор... Нет, мы этого не застанем. И дети наши не застанут, и дети наших детей, и далекие правнуки наших правнуков, — но будет такое, будет! Когда-то и мы уверуем в единого бога, чтобы лишь он один и миловал нас, и карал. И явится самый безропотный сын его, и претерпит какие-нибудь самые страшные муки, и не возропщет!.. И тогда, умилившись, обратит его бог-отец благодать свою на всех других своих детей, видя, что не так уж безнадежен род человеческий.

И тогда даже тени обретут наконец покой в мрачном Аиде, — верю я и в такое, Профоенор!

И возлюбим мы даже врагов, ибо все мы — дети того, Единого!..

Будет что-то, подобное Золотому веку, о котором говорится в наших преданиях. Эй, старцы, как там у нас поется про Золотой век?

Слепцы запели:

Распрей не знали они,

века Златого герои.

Благостный мир на земле

сорок столетий царил.

Алчности, зависти, злобы не ведали люди...

Сколь неразумны мы, смертные, были,

утратив

Сладостный век Золотой,

свой сладостый век Золотой!..

— Да, да, именно так! — остановил их Клеон. — Таков, говорят, он был, этот Золотой век, будто бы царивший на земле еще до рождения Зевса и даже до рождения его отца, Крона. И если мы вновь облагоразумимся, то, глядишь, он...

Я чуть было не сказал, Профоенор: "Он опять настанет". Нет, не верю, увы! А как хотелось бы верить!.. Но мы не столь разумны, о нет! И уже едва ли когда-нибудь станем для этого достаточно разумны...

Но что мы можем позволить себе при нашей жизни — это крохотный лоскуток Золотого века. До этого пока что додумались лишь мы, ахейцы, хотя бы на такое нам достало разума!

Я имею в виду наш мудрый закон гостеприимства, заведенный, говорят, великим Гераклом и покровительствуемый самим Зевсом. Ведь почему мы, ахейцы, числим себя единым народом, хотя живем порой в разных царствах, а наши цари беспрестанно воюют друг с другом, как неразумные кентавры?

Да потому, что каждый из нас знает: приди он в любое, даже враждебное ахейское царство, зайди он там в любой дом — и будет, в согласии с этим великим законом, удостоен там всех почестей. Будут петься песни, будут литься лучшие вина. И не будет места ни распрям, ни кичливости победами своих царей, ни ропоту на несправедливость богов.

Ну чем не лоскуток того самого воспетого в песнях Золотого века?!..

Предаемся неге, вспоминаем о славном прошлом и стараемся не слишком часто думать о смутном будущем, когда нагрянут сюда с Севера воинственные дорийцы... Прекрасно, не правда ли, Профоенор?..

Тут в глазах Клеона промелькнула лукавая усмешка и, проницательно взглянув на своего гостя, он внезапно добавил:

— Хотя зовут тебя, вероятно, вовсе не Профоенор (верно ведь, мой мальчик?), но я все-таки продолжу тебя называть этим именем...

На какое-то время повисла тишина, пока гость, явно ошеломленный услышанным, не находил слов для ответа.

— Но — почему ты так решил?! — воскликнул он наконец.

— Ах, не надо, не надо, милый Профоенор... или как там тебя в действительности следует называть, — все с тою же улыбкой отозвался Клеон. — Я старый человек, многое в жизни повидал, и провести меня не так-то легко.

Тебе, мой мальчик, просто немного не повезло. Ты представился мне как Профоенор, сын Исандра из Эпира; но дело в том, что этого самого Исандра из Эпира, прекрасного, кстати, знатока лошадей и колесниц, увы, давно сошедшего в Аид, я некогда хорошо знал и даже однажды купил у него отличную колесницу. Знал я и сына его, которого действительно звали Профоенор, но только, вот беда, умер он еще раньше, чем его отец — однажды пытался обуздать дикого коня и сломал себе шею, когда тот его сбросил; других же сыновей, это я точно знаю, у Исандра из Эпира не было, что его и печалило более всего.

Впрочем, какая разница! Гость пришел в дом — и радуются этому боги на Олимпе! Что им, богам, за дело, как этого гостя в действительности звать! А если ты назвался Профоенором, сыном славного Исандра из Эпира, — стало быть, имел на то достаточные причины.

— И каковы, по-твоему, эти причины? — после долгого, тягостного молчания спросил гость.

— О, всему на свете есть причины! — отозвался Клеон. — Не лучше ли оставить этот разговор?

— И что ты собираешься делать? — спросил юноша так же настороженно.

— Что собираюсь делать? — удивился Клеон. — Что следует делать, когда гость в доме? Радоваться этому и пить лучшие вина — так повелевают нам боги!

Эй, Фамария, подай-ка нам теперь сладкого, аркадийского вина — мой гость его еще не отведал!

А вы, почтенные старцы — ну-ка, исполните песню, которую положено петь, когда мы принимаем гостя под своим кровом!

Славим богов, если наши богаты чертоги! —

грянули страцы. —

Славим богов, если стол наш богат и обилен!

Славим богов, если нас наградили здоровьем!

Славим богов, коль в любви посетит нас удача!..

Но если гостя в чертогах своих принимаем —

Вот когда высшую славу, боги,

мы вам воздаем!

— Слава богам! — провозгласил Клеон, поднимая свою чашу. — Слава им за эту радость, которую они изредка посылают нам!

— Но разве ты не собираешься вызвать стражу? — все еще глядя на него настороженно, спросил юноша.

— Стражу?.. — снова удивился Клеон. — Но зачем нам стража? О нет, я не собираюсь делиться таким дорогим вином с городскими стражниками!

Пей же, Профоенор (о, оставайся, оставайся же для меня Профоенором, сыном Исандра из славного Эпира)! Пей вино, радуйся, не думай ни о чем плохом!

И я буду радоваться вместе с тобою! Пускай даже ты назвался чужим именем, пускай даже цель, с которой ты сюда, в Микены, явился... — Клеон умолк, не договорив.

— Тебе и об этой цели известно? — спросил гость, пристально на него глядя.

— Ах, мало ли, мало ли что мне может быть известно! — махнул рукой хозяин. — Как бы тебя ни звали и с какою бы целью ты сюда ни прибыл — ты мой гость, и этим все сказано! Гость в моем доме — так стану ли я из-за чего-то роптать на богов?!

...Кстати, я прервался на том, что Ахилл как раз на них, на богов и возроптал.

Если желаешь знать, что было дальше, — так послушай же!

ВЕЧЕР

Победы троянцев. — Агамемноновы родственники. — В осаде. — Огненные шары. — Страдания Патрокла. — Поединок.

— ...Да, Ахилл возроптал! — продолжал Клеон. — И страшны были слова, с которыми он обращался к богам, укоряя их в том, что лишили его любимой Брисеиды!

После этих укоров он стал взывать к богам, моля их обрушить самые страшные беды на голову Агамемнона и всех данайцев. Но, быть может, в тот миг еще более страшные беды накликал он на самого себя...

Но те его беды были еще впереди; что же до наших бед — они не замедлили явиться...

Уже на другой день троянцы бесстрашно, будто и не было недавних поражений, вышли из-за городских стен и ровными рядами двинулись на нас. Ахилловы мирмидонцы как сидели перед шатром своего царевича, так и остались сидеть. Они даже не надели доспехи, и копья их были воткнуты в землю.

Мы выбежали за частокол спешно строить боевые порядки, хотя каждый понимал — все равно не успеем как следует построиться: слишком близко к стенам Трои был этот наш новый частокол.

Но не только и не столько из-за этого была обречена наша оборона. Теперь с нами не было Ахилла, зато оставались его страшные проклятья, нависшие над нашими головами, как туча, из которой вот-вот блеснет Зевсова молния. Только чудо могло что-то изменить, но никто из нас не верил, что свершится такое чудо.