– Глупцы! – воскликнул он. – Жалкие оболваненные бродяги… Неужто вы не понимаете, что прежде чем нанесете мне хоть один удар, я успею превратить в мясной фарш добрую половину из вас?! – Лесдигьер снова взмахнул шпагой, легко ранив еще нескольких человек.

Кольцо сжималось. Положение становилось угрожающим, надеяться на спасение не приходилось. Сейчас они все разом двинутся на него, и тогда ему конец. Он не успеет даже взмахнуть клинком, только воткнет его в чье-нибудь подвернувшееся под руку брюхо. Однако стать обладателем выпущенных кишок никто, кажется, особо не торопился, и Лесдигьер понял это.

Вдруг один мясник с толстыми щеками пробасил:

– А вот сейчас посмотрим, как эта еретическая собака поборется с моим одеялом.

Он взял в обе руки толстое красное видавшее виды одеяло, развернул его во всю ширь и пошел прямо на Лесдигьера, выставившего вперед шпагу. Молодой гугенот сразу же трезво оценил обстановку и понял, что против такого щита его клинок будет бессилен, стоит лишь мяснику бросить это одеяло ему на руку. Так, вероятно, все и произошло бы и эта минута стала бы последней в жизни Лесдигьера, если бы не случилось непредвиденное. Внезапно за его спиной отворилась дверь, и из дома с криками: «Смерть гугеноту!» выскочил хозяин с подмастерьем, оба с железными прутьями в руках. Всего на секунду внимание толпы переключилось на них, однако этого оказалось достаточно, чтобы Лесдигьер принял решение. Он описал шпагой широкий полукруг слева от себя, расчищая путь туда, где красное одеяло не могло его достать, и ринулся в небольшую брешь, образовавшуюся в невольно расступившейся на мгновение толпе. Ему удалось благополучно миновать ее. Теперь оставалось только одно – бежать со всех ног по переулку.

Маневр вполне удался. Растерявшиеся на миг горожане разочарованно завопили, глядя вслед ускользающей из-под носа жертве. Вдруг какой-то торговец, размахнувшись, бросил вдогонку юноше короткое толстое полено. Оно больно ударило беглеца под коленями – Лесдигьер покачнулся и упал. Толпа, радостно улюлюкая, бросилась на него, лишив возможности подняться. На бедного гугенота со всех сторон посыпались удары черпаков, скалок, дубинок и кулаков. Под градом этих ударов силы начали оставлять юношу. Лесдигьер не мог пошевелить ни ногой, ни рукой, а шпага валялась теперь на мостовой рядом с ним, совершенно бесполезная. Еще минута, и с нашим героем навсегда было бы покончено, если бы не раздавшийся вдруг поблизости громкий собачий лай.

На секунду все замерли. И в это мгновение огромный коричневый пес бросился в самую гущу свалки и принялся рвать зубами негодяев, посмевших напасть на его хозяина. Теперь удары, предназначавшиеся юноше, посыпались на него, но пес ловко уворачивался и продолжал терзать всех, кто находился близ Ледисгьера. На помощь Брюну неожиданно пришла большая пегая овчарка. Она тут же свалила с ног одного из нападавших, после чего сразу бросилась на другого и вцепилась тому в ляжку. Брюн в это время уже изувечил троих фанатиков, а одного даже придушил. Морда пса была вся в крови, он встал, попирая передними лапами труп своего врага. Шерсть его ощетинилась, и налитыми бешенством глазами он начал выискивать новую жертву.

Толстый мясник попытался было набросить на пса красное одеяло, чтобы потом забить его дубиной, но Брюн вновь ловко увернулся и, оскалив пасть, одним прыжком достал толстяка. Тот упал и принялся размахивать руками, тщетно пытаясь скинуть с себя обезумевшую псину. Брюн вцепился в одну из рук зубами, и мясник взвыл от боли. Тем временем пегая овчарка опрокинула навзничь следующую жертву.

Известно, что стая, потеряв вожака, на какое-то время цепенеет. То же произошло и здесь: горожане, увидев мясника-предводителя поверженным, в нерешительности, смешанной со страхом, отступили, стоя поодаль, и с ужасом взирали на двух злобно лающих и рычащих на них собак, за которыми, как за спасительным щитом, лежал на булыжниках раненый протестант.

Лесдигьер тем временем поднял голову и осмотрелся. Он сразу понял, что произошло. И хотя тело нещадно ныло от побоев, он сумел подобрать свою шпагу и подняться. Никто более не решался к нему приблизиться, опасаясь оказаться растерзанным двумя грозными стражами юного гугенота.

– Сам дьявол помогает еретикам, посылая им на подмогу своих чудовищ! – в страхе шипели озверевшие католики, крестясь и ретируясь с поля боя.

Сражение окончилось победой Лесдигьера. Он наскоро оправился, вытер кровь, струящуюся по подбородку, шее и руке, и позвал:

– Брюн!

Пес, тотчас перестав скалить зубы, покорно подошел к хозяину и потерся носом о его колено. Овчарка тоже сделала попытку приблизиться, но в двух шагах от Лесдигьера остановилась, села на задние лапы и уставилась на него, переводя время от времени взгляд на своего «кавалера». Юноша потрепал Брюна по голове, и пес завилял хвостом, радостно принимая от хозяина знак благодарности. Потом повернулся к подружке и коротко пролаял. Видимо, на собачьем языке это означало приглашение, ибо овчарка немедленно подошла и уселась у другой ноги Лесдигьера, взирая на него снизу вверх преданными глазами.

– Спасибо вам, друзья мои, – проговорил Лесдигьер и прижался щекой сначала к одной, а потом к другой собачьей морде. – Вы спасли мне жизнь, и я никогда не забуду этого… Мое знакомство с Парижем состоялось и, признаться, не особо меня порадовало. Гугенотов здесь явно не любят. Единственное, кажется, в чем мне повезло, так это в дружбе с вами – двумя чудесными собаками, которым, к счастью, совершенно наплевать на чьи-либо религиозные настроения. Вы ведь с одинаковым успехом способны вцепиться в ляжку хоть папы римского, хоть принца Конде[22], не так ли? Однако нам надо уходить отсюда: эти остолопы могут вернуться с подкреплением.

Лесдигьер круто развернулся, собираясь отправиться в путь, но вдруг застонал и опустился на колени: все его тело, пронзенное будто тысячей острых шипов, натужно заныло от боли. Однако он понимал, что оставаться здесь равносильно самоубийству, поэтому, превозмогая боль, поднялся и медленно двинулся вперед, хромая и поминутно оглядываясь из опасения возможного преследования.

Когда он дошел до дворца Пресьер, из двухэтажного дома с мансардой, прилепившегося одной своей стеной к каменной ограде дворца, выбежала вдруг молодая женщина, судя по одежде – прислуга. Схватив Лесдигьера за руку, она буквально силой втащила его в дом и плотно затворила за собой дверь.

От удивления юный гугенот не мог вымолвить ни слова, но, опережая его вопросы, служанка затараторила сама:

– Вы – гугенот, я сразу догадалась. Эти лавочники никогда бы не напали на вас, будь вы католиком. Боже, во что они превратили вашу одежду! Воротник болтается на одной тесемке, берет потерян, штаны в грязи, колет порван… Чего вы такого натворили, что они столь агрессивно взъелись на вас и так отделали?

Лесдигьер рассеянно оглядел место, в коем волей случая очутился. Он стоял на дощатом полу близ лестницы, ведущей наверх. Рядом – невысокая резная дверь, украшенная поверху кружевами и скрытая наполовину красной драпировкой. Над окном цветного стекла – широкий резной наличник с изображениями святых. Ничего не понимая (да особо к тому и не стремясь), Лесдигьер перевел взгляд на женщину, взволнованно теребящую в руке канделябр и явно ожидающую ответа на свой вопрос.

– Мы повздорили из-за религиозных разногласий, – вымученно улыбнулся он.

– Видимо, именно поэтому они и распознали в вас протестанта?

Лесдигьер вкратце поведал любопытной служанке о своем споре с монахом-проповедником и обо всем, что за этим последовало.

– Вы поступили весьма неосмотрительно, – заметила горничная. – Париж с недавнего времени не прощает гугенотам подобные выходки. Благодарите судьбу, что вообще живы остались…

– А кто вы? – полюбопытствовал, в свою очередь, Лесдигьер. – И почему столь живо интересуетесь подробностями случившегося?