Мелким ровным почерком баронесса писала:
«Дорогая герцогиня! Я понимаю Вашу занятость политическими и гражданскими делами и не вправе предъявлять никаких претензий к дочери короля Генриха II, напрочь забывшей за текущими делами о своей верной подруге, напрасно ждущей весточки.
Вы могли бы скрасить мое одиночество, если бы прислали вместо себя заместителя, который отныне неотлучно находится при Вашей особе и совсем забыл старых друзей, которым он, надо заметить, многим обязан. Я не думаю, что требую слишком многого; для двух же вышеназванных особ свидание, на которое Вы дадите свое милостивое разрешение, явится бальзамом, пролитым на их исстрадавшиеся души, и будет лишним доказательством Вашей к ним любви.
К. С.»
– О, Бог мой! – рассмеялась Диана, дочитав письмо до конца. – Камилла неисправима. Какой витиеватый слог! Чего проще было бы написать; «Диана, пришлите ко мне моего возлюбленного, я ужасно страдаю от долгой разлуки с ним». А ведь когда-то была не в меру лаконичной.
Она позвонила в колокольчик. Тут же в дверях появился лакей и склонился в поклоне.
– Позови Лесдигьера. Он, вероятно, во дворе со своей собакой.
Спустя несколько минут Лесдигьер вошел в кабинет герцогини:
– Вы звали, ваша светлость?
– Да, Лесдигьер. Кое-кто из наших общих друзей недоволен вашей забывчивостью по отношению к нему и просит вас навестить его.
– И кто же это?
– А вы еще не догадались?
И тут до него дошло. Святый Боже, да ведь они не виделись уже целую неделю!
– О, если вы говорите о друге, живущем на углу улиц Проповедников и Сен-Дени…
– Именно о нем и идет речь, сударь, и если вы немедленно не отправитесь туда, вы меня разочаруете.
– О мадам, – пылко воскликнул Лесдигьер, – как вы могли подумать!.. Простите… ваша светлость.
– Не извиняйтесь, я не стану вам больше пенять на обращение ко мне.
– Да, мадам.
Диана засмеялась:
– Ступайте, кавалер, ступайте, ветреный любовник, и помните: я отпускаю вас до утра. Передайте баронессе мой самый пламенный привет и скажите, что мы встретимся с ней завтра, на утренней мессе в церкви Сент-Ле.
Лесдигьер поклонился и вышел. Через несколько минут он оказался уже на улице Монморанси. На нем был белый атласный костюм, на голове – шляпа с синим пером, в кармане лежал туго набитый кошелек, на боку висела шпага с золоченым эфесом, а весь вид его говорил о том, что он весьма доволен жизнью. Выбрав самый короткий путь, Лесдигьер вскоре остановился у знакомого нам уже дома и принялся стучать кулаком в дверь, где не висел молоточек. Юноша настойчиво принялся стучать кулаком в двери, над которыми не висели молоточки.
Но долго барабанить в дверь ему не пришлось. Поглядев на гостя через окошко с мелкой сеткой и узнав посетителя, служанка тут же впустила его.
– Это вы, мсье, слава Богу! Моя госпожа очень сердита на вас.
– И только-то? – улыбнулся Лесдигьер и ущипнул ее за щеку. – Ну, этот вопрос мы легко уладим.
– Кто там, Розита? – послышался в это время голос сверху.
– Шевалье де Лесдигьер, мадам, – громко сказала служанка.
На площадке второго этажа показалась вначале обрадованная, а затем вмиг ставшая надменной баронесса.
– Ах, вот оно что! – «равнодушно» протянула Камилла де Савуази. – А я-то думала…
– Что вы думали, мадам? – подхватил Лесдигьер, живо поднимаясь по лестнице.
– Что свет второй звезды затмил собою первую.
– Как вы можете так думать обо мне, Камилла? – проговорил юноша, входя в гостиную вслед за хозяйкой.
– …и та погасла навсегда, забытая тем, – продолжала баронесса, садясь на диван, – в ком страсть к служебному рвению оказалась выше не только чувства признательности, но даже и простой дружбы.
– Клянусь вам, мадам, – пылко воскликнул Лесдигьер, усаживаясь в кресло рядом, – что все это время я думал только о вас, единственной женщине, которой я всем обязан и без которой давно уже не мыслю своего существования!
Она с упреком посмотрела на него:
– С трудом верится, мсье. Но что это, разве я позволила вам сесть?
Лесдигьер немедленно поднялся.
Баронесса замахала веером и состроила гримасу презрения:
– Что за манера стоять, когда ваш собеседник сидит?
– Камилла, да что с вами сегодня? – он сел рядом с ней на диван. – У вас дурное настроение? А впрочем, ругайте меня, я действительно виноват, но знайте, что мадам герцогиня здесь совершенно ни при чем и мои чувства к ней не превышают простых обязанностей обыкновенного раба. Будь по-другому, разве она отпустила бы меня к вам?
Камилла отвернулась, чтобы скрыть радостную улыбку.
– Так это Диана вас отпустила? – спросила она, оборачиваясь вновь, но уже без улыбки. – Впрочем, мне об этом известно.
– Разве посмел бы я сам, без ее позволения, покинуть дворец, моя Афродита?[38]
– А сами испросить у ее светлости разрешения на это вы, конечно, не догадались.
– Откуда вы знаете, что герцогиня сама, по собственному побуждению, отпустила меня?
– Потому что я попросила ее об этом. Я написала ей письмо и упрекнула в том, что она злоупотребляет своим положением по отношению к вам.
– Как! И вы посмели… принцессе королевской крови?..
– Это для вас она принцесса, а для меня – подруга, которая прекрасно понимает меня. Доказательство тому – то, что вы здесь.
– О Бог мой, Камилла, – Лесдигьер взял ее ладони и поднес их к губам, – так значит, вы хотели меня видеть?
– Да, шевалье, – произнесла баронесса, надув губки. – И это вынудило меня пойти на крайние меры, Франсуа, в то время как вы могли избавить меня от такого дерзкого шага.
Она не делала попыток освободиться из плена, и, по-прежнему держа ее ладони в своих, Лесдигьер опустился на колени.
– Камилла, поверьте, я так страстно мечтал все это время встретиться с вами вновь… Всему виной служба, и при встрече герцогиня сама скажет вам об этом. Вы же знаете, я – ее охранник, а поскольку она беспрерывно совершает всевозможные поездки и наносит визиты, мне приходится сопровождать ее. А когда она, наконец, возвращается домой, меня требует к себе маршал де Монморанси, ее супруг, и я превращаюсь в верного оруженосца… Камилла, но с мыслями о вас, что вы, быть может, ждете меня здесь одна, в пустой холодной комнате, терзаясь муками ревности и любви… А предмет ваших подозрений в это время стоит на часах в приемной короля и ждет, когда королевский Совет наконец закончится, и его господин освободится.
– Франсуа, мы с вами еще так мало знакомы, а вы уже о любви… – опустив глаза, произнесла Камилла.
– Но, Камилла, разве не любовь заставила меня лететь к вам на крыльях, едва я получил свободу от своих оков? И разве не любовь двигала вашей рукой, когда вы писали письмо?
– Ах, Франсуа, – вздохнула баронесса, слегка покраснев, – неужели же вы за столько времени не могли пожертвовать даже минутой, чтобы навестить меня?
– За минуту не добраться до вашего дома, мадам.
– А за десять? За полчаса?
– Полчаса хватит только на то, чтобы повидать вас и тут же уйти.
– Ну а за час?
– Что такое час для влюбленных? Мгновение, не больше.
– Ах, шевалье, вы несносны! – нахмурилась Камилла.
– Свободным от работы я бываю только по ночам, госпожа баронесса, но, как вы понимаете, я не могу позволить себе дерзости беспокоить вас в такое время.
– И совершенно напрасно, друг мой… Я засыпаю, как правило, поздно: лишь когда монастырские часы пробьют дважды.
– О мадам, – обезоруживающе улыбнулся Лесдигьер, – однако какой же от меня будет толк на службе, если я не стану спать еще и по ночам? Не успеешь оглянуться – прогонят.
– Не беда, подыщете другую. Устроитесь, например, к герцогу Неверскому. А может, и к самому де Гизу…
– Не забывайте, Камилла, что я – протестант.
– Ах, да, простите. Я и впрямь запамятовала… Но позвольте, маршал Монморанси, насколько мне известно, тоже католик!
