Так он и жил сорок девять лет.
Женился поздно, в самом конце восьмидесятых, на пятом десятке, родные к тому времени уже смирились: что делать – бобыль и есть бобыль – никуда не ходит, почти ни с кем не знакомится, сидит у себя наверху на даче и что-то пишет. Печатали его редко и то благодаря вмешательству отца – тот втайне от сына ходил по издательствам, тряс орденами, званиями, просил… Ксения Никитична умоляла не оставлять род Твеленевых без наследника, мечтала о внуке, каких только ни приводила в дом выгоднейших, с ее точки зрения, партий: и молодых, и красавиц, и богатых, и бедных, и образованных – куда там: как только потенциальная невеста появлялась на пороге, Марат Антонович собирал свои бумаги и съезжал в Москву.
Спасла положение сестра Надежда: привела в дом по-другу – наследницу какого-то богатого бывшего крупного партийного босса, Валерию. Та, как выяснилось при ближайшем рассмотрении, к тому времени в свои двадцать лет растила сына, не страдала никакими комплексами, кроме одного: она тяготилась своим незамужним положением, давно и целенаправленно подыскивала себе спутника жизни и вот уже последние года четыре всех мало-мальски подходящих знакомых из тех, кто привлекал ее внимание, проверяла на предмет сексуальной совместимости. Два года назад все, казалось, было уже на мази, она не на шутку увлеклась мужскими достоинствами отцовского протеже по фамилии Заботкин, всерьез подумывала о венце, но устраивавшая обоих многоразовая сексуальная совместимость обернулась жестокой прозой: прознав о не входившей в его планы беременности любимой, протеже исчез, да так ловко, что никакой высокопоставленный папа помочь был не в силах. С абортом Валерия опоздала и пришлось возобновлять поиски мужа с прежней стартовой позиции, но уже с младенцем на руках. Марат Твеленев ей понравился с первого взгляда: такой тип мужчин – коренастый, невысокий, не красавец – был в ее вкусе, разница в возрасте 22 года не только не смущала, но, напротив, обещала придать отношениям новые пикантные ощущения, постельные же способности нового знакомого, в первую же ночь тщательно ею исследованные, превзошли все ожидания. Дело осталось за малым: склонить выбранного молодца к решительному в его жизни шагу. Но тут-то и произошла заминка: Марат Антонович собрал бумаги, спешно уехал в Москву, заперся в своем кабинете и перестал отвечать на телефонные звонки.
Так бы бесславно и закончилась, как и многие предыдущие, эта очередная свадебная эпопея убежденного холостяка, если бы не партийный несгибаемый характер Лерочкиных домочадцев: домохозяйка-мать поделилась с безутешной дочерью маленькими женскими хитростями, почерпнутыми из собственного опыта, а не привыкший к прекословиям босс-отец взял на себя переговорный процесс. В результате кампанию по изменению семейного положения Марата Антоновича Твеленева выиграла сторона Лерочкиных родителей: было объявлено о пятимесячной Лерочкиной беременности, молодые расписались в загсе, отыграли богатую (не поскупился бывший член ЦК) свадьбу с длинным шлейфом невесты, черными фраками шаферов, красными, желтыми и даже, кажется, синими розами многочисленных приглашенных. Правда, количественное увеличение вновь образованной ячейки общества произошло не как обещали родственники невесты, а лишь через полтора года после официальной записи в паспортах молодоженов об акте их гражданского состояния, но к тому времени о столь незначительной оплошности все постарались благополучно забыть.
Появившегося на свет мальчика, по слезному настоянию его бабушки, Ксении Никитичны Твеленевой, нарекли Антоном, в честь деда. Марат вяло и недолго посопротивлялся и махнул рукой: какая разница, Антон так Антон, красивое в общем-то имя, какое кому дело до его отношений с отцом.
Но судьбе, как ни странно это может показаться, угодно было распорядиться по-другому: всякий раз, обращаясь к сынишке по имени нелюбимого отца, Марат Антонович испытывал странную, не зависящую от его желания и воли неприязнь. Поначалу он надеялся, что со временем это пройдет, потому глупость какая-то: при чем здесь отец, его имя, фамилия?..
Но чем дальше шло время, тем явственней он сознавал, что стыдится сына, избегает называть его Антоном Твеленевым и на вопрос знакомых – как зовут этого черноглазого карапуза – всегда ухищрялся уйти от ответа: «Пусть сам скажет».
До шести лет Антона воспитывала не чаявшая в нем души баба Ксения. Сам он предпочитал с утра до ночи запираться в кабинете и писать, как тогда говорили, в стол – его по-прежнему почти не печатали. А жена Лeрик к тому времени пристально приглядывалась к соседу-писателю по Переделкино – удачливому пахарю нивы социалистического реализма Аммосу Федоровичу Колчеву – и время от времени увлеченно проверяла свою с ним сексуальную совместимость: ей тоже было не до сына.
1992 год стал переломным не только для Союза Советских Социалистических Республик, но и для всей многочисленной семьи Твеленевых.
В том году баба Ксеня отвела шестилетнего внука Антошку в первый класс.
В том году в свои 39 лет впервые родила Надежда Антоновна Твеленева – Заботкина по мужу, девочку нарекли Антониной.
В том году Маратовой жене Лерику удалось, наконец, уладить все вопросы своей с соседом совместимости и, минуя дворцы записей актов гражданского состояния, торжественно переместиться на его переделкинскую дачу, расположенную, по иронии судьбы, напротив твеленевской.
В том же году семидесяти с небольшим лет от роду неожиданно для всех суицидом оборвала свою жизнь Ксения Никитична Твеленева (Антон Игоревич в очередной раз побренчал, где надо, орденами и, вопреки церковным законам, самоубийцу, как положено, отпели и погребли на Ваганьковском кладбище, сам Твеленев на похороны не успел – слег в беспамятстве от внезапно открывшейся фронтовой раны), а нераскрытая тайна трагического завершения земного бытия обожаемой всеми не старой еще женщины так или иначе отразилась на судьбах каждого из оставшихся членов семейства.
В том же 1992 году через день после поминок по матери, выпил свою первую в жизни бутылку водки Марат Антонович.
– Я, Всеволод, с сыном уже шестнадцать лет не встречаюсь. То есть встречаюсь иногда, конечно, – живем в одном помещении, знаю, что это мой сын, здороваемся, но незнаком. Вы понимаете разницу? – Марат Антонович Твеленев вскинул на Мерина свои подернутые мутной голубизной глаза и, не дожидаясь ответа, потянулся к стоящей на столе бутылке. – Я вам не предлагаю: вы на работе, – утвердительной интонацией заключил он, наливая себе очередную порцию.
– Да, да, конечно, – поспешил успокоить его Мерин, – я работаю. – И густо покраснел, не сразу поняв глупость сказанного. – То есть при исполнении… в общем… – Он не стал договаривать.
Они сидели в просторной, заставленной книжными стеллажами комнате твеленевской квартиры уже около часа, но Сева никак не мог, при всем старании, боясь насторожить и тем более спугнуть хозяина неосторожными вопросами, выйти на нужную ему тему. Марат же Антонович то уходил в воспоминания о далекой юности – повествовал о школьных годах, о смерти Сталина, пришедшейся на его десятилетие, и связанной с ней всесоюзной истерией, то вдруг переходил к велосипеду «Турист», подаренному ему мамой якобы от имени отца… то мрачнел, замолкал неожиданно, заполняя паузы изрядными дозами коньяка, а время от времени и вовсе, формально извинившись, исчезал из комнаты, предоставляя посетителю свободу долгого одиночества. А когда уже с трудом сдерживая раздражение Мерин задал прямой вопрос о его сыне Антоне, подозреваемом в участии убийства Игоря Каликина, Твеленев и озвучил эту свою, по всей видимости, давно сформулированную для себя очевидность: с сыном встречается, но незнаком.
Начиналось же все вроде очень даже неплохо. Сева позвонил по телефону без всякой надежды на встречу, но неожиданно для себя услышал в трубке приветливый и, как ему показалось, даже радостный голос: «А вы собственно кто будете?» Он собрался было рассказать как можно деликатней и обстоятельней о цели своего визита, о том, какие детали произошедшей кражи квартиры ему необходимо уточнить в интересах самих же пострадавших, но абонент прервал его на полуслове: «У вас деньги есть?» Сева вопрос расслышал, понял, но все же переспросил: «Деньги?» – «Да, деньги, денежные знаки, банковские билеты, обеспеченные товарной массой и золотым запасом страны?» – «Не знаю – обеспеченные ли, но есть», – сострил Мерин, как ему показалось, весьма удачно. «Тогда приезжайте – расскажу все, как на духу, что знаю и чего не знаю. Захватите с собой бутылку коньяка, лучше – получше, договорились?» – «Договорились». – «Только знаки я отдам, когда смогу, а когда смогу – тогда и смогу, как говорится – бессрочный кредит. Осилите?» – «Я буду у вас через полчаса», – не стал углубляться в твеленевские условия работник уголовного розыска. «В таком случае вы мне уже нравитесь. Жду».
