Вовка обрадовался:
– Сделаем, Александр Степаныч! Можно идти?
– Завтра в девять. Смотри, чтоб телефонисты не жаловались…
– Да, да, я понял!
Иволгин спустился в цех, закурил.
«Ну, не так уж все плохо. Серый только ждать не будет. Ему-то в понедельник на работу. Ну и хрен с ним. Что я, виноват? Зато оторваться можно будет. Аж до среды… А «десятку» попробую за полевку протянуть. Может, получится. Хотя вряд ли».
Собирался, как перед выходом в открытый космос. Много надевать нельзя – одежда мешает двигаться. А в тонкой замерзнешь. Вовка надел тонкий чистошерстяной джемпер и приготовил старую болоньевую куртку на молнии, во внутренний карман которой, на всякий случай, положил бокорезы. Долго искал подтяжки. Без подтяжек в трубу нельзя: штаны сползут – яичный отдел отморозишь. А то и ноги запутаются, застрянешь. И никто не поможет. Вообще ничего цепляться не должно. Рукава застегнуть. Карманы зашить. Молнию – до подбородка. Не дай Бог, зацепишься. Труба, она только снаружи гладкая. А внутри – торчащие ржавые «сопли» сварных стыков. Мусор, палки, кости, куски проволоки. Все, что принесла вода. И заднего хода там нету.
«Ну и ничего. Пролезу как-нибудь. Выбирать-то не приходится…»
Прокол выглядел хуже, чем Вовка надеялся. Дождевые воды намыли в него песка, грязи и ила почти до половины. Полевка глубоко ушла в эту смесь. Вытащить ее – нечего и думать.
Вовка обвязал «десятку» вокруг пояса. Не спеша покурил. Потом, шагая по колено в жухлой траве, припорошенной первым снегом, спустился к проколу. Вздохнул и полез в черный зев. Телефонисты подавали кабель. Двое полезли через насыпь, на ту сторону, встречать героя.
Клаустрофобией Вовка не страдал. Но все равно было жутко. Тяжелый воздух, болотно-сортирная вонь, под рукавицами месиво холодной чавкающей грязи. Вязаная шапочка почти касается ржавого железного свода.
Только пополз – и сразу плохая примета. Оскаленный кошачий череп с остатками черной шерсти.
Первые десять метров дались сравнительно легко. Потом стали уставать мышцы спины. И руки. Еще десяток метров одолел с напряжением. Все. Надо отдыхать. Полежал, расслабившись. Но долго тоже нельзя – холодно.
Вовка полез дальше. Теперь стало чувствоваться сопротивление кабеля. И чем дальше, тем больше. Было совсем темно. Телефонисты подбадривали его невнятными криками.
Когда осталось метров двадцать, он испугался. Он совершенно обессилел. Показалось, что не выбраться отсюда никогда. Железный свод давил на психику. Свет в конце трубы казался недостижимо далеким.
«Два отгула. Без оплаты. Сюда бы его, долбаного директора. Два отгула. Благодетель! Без оплаты. Без оплаты», – стучало в голове.
«Пусть найдут длинную палку и подадут мне. Я за нее ухвачусь, и меня вытащат. Вместе с проклятой «веревкой». Да ладно, разве найдешь двадцатиметровую палку? Надо было заранее приготовить. А, всем всё по х…».
У Вовки кружилась голова, стало подташнивать.
«Нехватало только облеваться. Господи, неужели я тут и сгину, в этой говенной трубе?! За что?!»
Вовка героем не был. Но паниковать и орать «мама!» тоже себе не позволил.
Ему показалось, что громче кричат сзади. Голоса встречающих вроде бы отдалялись, хотя должны были приближаться. В трубе все гулом гудит, не разберешь, что и откуда.
Вовка полз. Медленно, через силу, но полз.
«Два отгула. Без оплаты. Без оплаты, без оплаты», – мозг сам по себе стал накладывать слова на какую-то веселенькую мелодию.
«Два отгула? Я тебе покажу два отгула! Я неделю, слышишь, неделю квасить буду, а потом еще неделю отлеживаться! Сколько ты денег на мне сэкономил? Сколько телефонисты за это запросили? Небось, тыщи три? Хоть бы пообещал рублей двести, зар-р-раза! На пару пузырей! А то – без оплаты! Без оплаты!! Без оплаты!!!»
Злость придала сил. Вовка извивался всем телом в жидкой вонючей грязи. Финиш медленно приближался. Наконец, осталось метров пять.
Странно, но голосов впереди слышно не было.
«Куда ребята делись?» – подумал он.
Кабель давно сполз с куртки на бедра, под ремень, на голое тело, и больно тянул за пояс. За одно и то же место. Холодно и больно. Поправить – руки не достают.
«Синяк будет во весь бок. Хрен с ним, лишь бы выбраться. Ух, и нажрусь я сегодня! И завтра тоже!»
Мысль о выпивке подняла настроение. Что бы там ни говорили, а запой мучителен лишь в конце. А в начале – полный кайф. Да и вообще, алкоголизмом болеют с удовольствием.
Конец трубы – вот он, уже рядом. И конец мучениям.
В лицо пахнуло теплом.
«Костер, что ли, развели? Придурки, я же задохнусь! А вроде дыма нет. Нет, греться не буду. Покурю – и домой. Стакан прямо сразу вмажу, с порога, не раздеваясь. Потом в душ. Была бы только горячая вода. Час буду отмываться от этого дерьма. Зубы почищу. Все провоняло. Потом за стол. Серый, небось, уж похмеляется вовсю. А то и отрубился. Да и хрен с ним. Мне бы только до дома добраться… Открою кильку, и с зеленым лучком…»
Вовка сплюнул тягучую слюну, вытянул руки вперед. Сейчас телефонисты вытащат его. Они нормальные ребята, молодцы. Костер вон развели. Но… никто его за руки не тащил.
Вовка ухватился за края трубы, зажмурил глаза от яркого света, из последних сил подтянулся и, извиваясь, вывалился из прокола.
Он лежал, закрыв глаза, и ни о чем не думал. Просто лежал на теплой земле, подставив грязное лицо горячим лучам солнца. Он слышал близкое жужжание пчелы, хлопочущей над цветком.
«Господи, как хорошо. Тепло и хорошо. Погоди. Какие пчелы? Сейчас же конец октября!»
– Мам, смотри, папа пришел, – сказал Светкин голос.
– Он не пришел. Он к нам на брюхе приполз, – это уже Оля. – Вов, хватит валяться, иди, мойся, обед стынет. Пойдем, доча. Папа грязный весь.
«Что значит на брюхе? Приполз! И вообще…»
Вовка открыл глаза. Пошатываясь, встал. И остолбенел.
Лето. Белый домик под зеленой крышей стоит как раз там, где всю жизнь торчал серый барак-общага. Нет и других бараков, и сараек, и гаражей, и куч мусора с непременными курами. Нет здесь и холодной осени.
Зеленая поляна с березами и множеством полевых цветов. Домик, сад и гараж с открытой створкой ворот; виднеется багажник красной «копейки». Толстый кот лежит на крыше терраски, подставив солнцу рыжий пятнистый живот. Сухая грунтовая дорога соединяет дом и автотрассу.
Оля, одетая в простое домашнее платье, идет по тропке к дому. Ее толстая коса достает до талии. Светка, в сарафанчике и сандаликах, с бантиками на голове, приплясывает рядом, держа маму за руку.
Вовка хотел… но язык онемел, он захрипел что-то нечленораздельное, потом овладел собой и забормотал им вслед:
– Я… я завтра… я приду… поймите… так неожиданно… я не могу сейчас… я обещал Сереге… нехорошо получится, человек ждет, я не могу, я приду, приду, обязательно приду…
Оля обернулась. Он увидел ее лицо, такое милое, как тогда, много лет назад, в пору школьной влюбленности. Ее взгляд ничего не выражал. Она сказала равнодушно:
– Как хочешь.
Сказала очень тихо, неслышно, но он понял по движению ее губ. Ему так хотелось выпить, а здесь этого не будет. Никогда.
И вообще, все это только кажется.
Вовка резко повернулся и стал карабкаться на крутую насыпь, по жухлой скользкой траве, к рельсам, на ту сторону, где завод, где осталась реальность. Но проклятый кабель не пускал. Вовка рванул собачку молнии, она оторвалась. Тогда он порвал молнию снизу, дернув полы куртки в разные стороны. Выхватил бокорезы, откусил ненавистную «десятку» и быстро, на четвереньках, взлетел на пути. В лицо ударил ледяной ветер. Завод стоял, где всегда. Сзади кричали и смеялись.
– Вован, ты че? Испугался? Не иначе, в трубе чертей повстречал!
– Да погодите ржать! Может, плохо с ним. Газу надышался. Володь, ты как?
Вовка обернулся. Волшебное видение исчезло. Бараки, сарайки, куры. Все как всегда. И ребята внизу. Телефонисты. И костер.
