– Это музей, – напомнила она себе и открыла дверь. Как всегда – с замиранием сердца. Она не переставала верить в чудо: вот она открывает очередную дверь, а за ней взрываются разноцветные фейерверки, звучит музыка, и мама с Роном ждут её, взявшись за руки.

За дверью была тюрьма. Отсыревшая, с поломанной кирпичной кладкой стен. И… дверь напротив была приоткрыта. Кто-то здесь проходил. Жёлтый свет не привиделся ей.

Она пошла к двери, не смотря по сторонам. Просто муляж, беспрестанно твердила она про себя. Зрелище для приезжих. Не более того…

Едва она вошла в длинный коридор тюремного блока, где-то впереди грохнул выстрел. Эхо прокатилось по сводам, сотрясая их в болезненном экстазе. С потолка что-то посыпалось.

– Рон? – выдохнула Анжела. Постояла, напряжённо прислушалась, но в тюрьме после секундного потрясения опять воцарился вековой покой.

Почему Рон выстрелил? И чем? У него пистолета не было… Анжела вдруг засомневалась, действительно ли следует она за своим братом. Ведь человек с фонарём мог быть кем угодно…

Нет, это он. Я чувствую. Анжела пошла дальше, стряхивая липкие, ненужные мысли. Она страшилась думать, что ошиблась и следует за очередной иллюзией. Лучше просто идти, а там… видно будет.

На стенах висели мрачные, жестокие картины, изображающие пытки и казни, которые проводились в своё время в этих застенках. Сколько бы стараться не смотреть, картины с посаженными на кол и повешенными узниками всё равно притягивали взгляд, как магнит. Художник явно переусердствовал, стараясь, чтобы картины выглядели как живые… Анжела дрогнула, увидев в конце галереи очередную фантасмагорию на тему огня – на этот раз узник, сжигаемый на костре. Перекошенное лицо, объятые пламенем волосы. Это что… женщина?

Спичка обожгла ей палец. Анжела ойкнула и выпустила обугленный колышек из рук. Не переставая гореть, спичка кувыркнулась в воздухе, шлёпнулась о сырой пол. Раздался влажный треск. Она пошла дальше, на ходу зажигая следующий колышек. Пламя спички встало необычно ровно, пылающий жар исходил волнами, опаляя ресницы.

В конце коридора была дыра. Большая, чёрная, перенёсшаяся из отеля.

– Нет, – хрипло прошептала Анжела и попятилась назад. – Это мне кажется. Этого не может быть…

Она отвернулась, закрыла глаза, посчитала до пяти и снова взглянула на конец коридора. Дыра никуда не делась – она упрямо лежала на месте, поглотившаяся брата и готовая поглотить её саму.

– Изыди! – закричала Анжела; огонь в её пальцах пустился в пляс. – Исчезни!

… чезни! – громогласно вторил коридор… зни! – согласились решетчатые двери камер. Дыра проигнорировала их дружный возглас. Иди ко мне, Энжи. Я есть правда. Иди ко мне, и узнаешь правду. Ты ведь хочешь узнать правду?

Пламя вновь лизнуло онемевшие пальцы. Анжела опустила взгляд и увидела, как полупрозрачная оранжевая субстанция плещется у ногтей. В нос ударил едва уловимый запах горелого. Спичка вновь вывернулась, перекувыркнулась, как её предшественница, и упала на пол. Но не погасла. Рядом с ногами Анжелы тотчас вспыхнули языки пламени, словно заплесневелая каменная кладка была насквозь пропитана бензином.

Она непроизвольно сделала шаг назад, к дыре. Огонь взорвался, словно пороховая бочка, прыгнул на потолок и стены с ловкостью ягуара. Мгновение – и тюремный коридор уже полыхал, выплёвывая ей в лицо горячий воздух. Горели стены, горел потолок, горел пол. Горел камень. Пламя медленно подступало, вытесняя Анжелу к дыре.

Чувствуя, как от жары нестерпимо жжёт лицо и руки, а носки ботинок начинают плавиться, Анжела держалась до последнего момента, чтобы не отдать себя страшной темноте. Мелькнула безумная мысль, что можно как-то прорваться сквозь стену огня, убежать… но в памяти тотчас воскрес образ картины: человек, закопченный дочерна. Не хотелось бы ей становиться такой. Не хотелось…

Нога зависла над пропастью, а огонь поднимал голову, подпитываясь неизвестной силой. По щеке Анжелы покатилась слеза отчаяния, и жар огня тут же высушил её. Анжела глубоко вдохнула и сделала шаг в бездну. Огонь разочарованно заревел. Падая вниз, она поняла: он объявил ей войну. Как и темнота. Её здесь никто не любил.

Подтаявшие леденцы отца были не нужны. Когда он ушёл, Анжела села у подоконника и стала наблюдать за улицей. Стояла поздняя осень – холодные тучи угрюмо загораживали солнце. Она увидела двух женщин, которые о чём-то оживлённо беседовали у обочины; рядом с женщиной была маленькая девочка, как она сама – в белой курточке и смешной красной шапочке. Девочка самозабвенно играла с синим воздушным шариком на ниточке. Шарик рвался вверх, на свинцовое небо, а она тянула его вниз, к себе. Видно было, что занятие доставляло ей невыразимое удовольствие.

Анжела вздохнула и посмотрела на одинокий фрукт, который она сжимала в руке. Пухлый оранжевый комок, напоминающий частичку каминного огня. Она отвоевала апельсин у Рона вчера днём. Рон не хотел отдавать – говорил, что он старше, и, дескать, последний апельсин принадлежит ему по праву. Анжела была с ним не согласна. Дело кончилось тем, что она расплакалась и пригрозила пожаловаться маме. Рону пришлось с тяжестью в душе отдать апельсин непокорной сестричке.

– Жадина-говядина, – буркнул он, демонстративно отвернулся и вышел из комнаты. – Когда я вырасту, у меня будет много апельсинов. И я не буду с тобой делиться. Ни-за-что.

– Сам такой, – бросила Анжела вслед, но, когда хлопнула дверь, губки её внезапно задрожали. Она посмотрела на заветный апельсин, и ей – невероятно – вдруг стало противно. Предвкушение сладкого пиршества пропало, ей захотелось броситься за братом, отдать апельсин, рассмеяться и ударить его кулачком в плечо… сказать, что она пошутила и апельсин, конечно же, принадлежит ему.

Но она не отдала. Просто сидела, несколько минут с ненавистью смотрела на наливной шарик, потом небрежно бросила его на подоконник. Сейчас у неё не было аппетита. Потом.

Рон обиделся не на шутку. Когда Анжела с невинным видом спросила, который час (сама она ещё не умела различать цифры), он коротко посмотрел на неё, надул губы и ушёл в другую комнату. Вскоре Анжела снова подошла к брату: он сидел и смотрел по телевизору воскресное шоу с клоуном Фанни. Она села рядом. Рон встал, ушёл на кухню и попросил маму сделать ему «коктейль». Таким гордым ярлыком он именовал квашеное молоко. Анжела смотрела на размалёванное лицо клоуна, который жонглировал разноцветными шариками. Один из шариков был ярко-оранжевым – ну ни дать ни взять апельсин. Она выключила телевизор и ушла к себе в комнату, чтобы расплакаться навзрыд, уткнувшись лицом в подушку. Никто её не услышал.

А утром Рон исчез. Как и мама. Анжела с недоумением посмотрела на их пустующие кровати, и в груди ожило медленное, страшное шевеление. Не дожидаясь, пока истина настигнет её, она побежала к отцу и потребовала объяснений. Отец долго молчал, потом погладил её по голове и сказал, что Рон и мама ушли и больше не вернутся. И последовал дождь слёз, крики и эти отвратительные красные леденцы.

А теперь… Анжела снова перевела взгляд на унылый пейзаж. Тучи громоздились друг на друга, образуя странные пугающие фигуры. Синий шарик таки вырвался из рук девочки и вознёсся ввысь, на прощание махнув ей верёвочным хвостиком. Девочка попыталась угнаться за своим сокровищем, споткнулась и упала на бетон. Она что-то кричала; мать подняла её, стряхнула грязь с одежды и что-то прошептала на ушко. Но девочка не слушала: она размахивала ручонками, показывая на исчезающий в сером мареве шарик, и безутешно плакала. Мать сердито взяла её на руки и унесла прочь. Сцена была лишена звука и частично цвета, как старые кинофильмы.

Анжела с силой сжала апельсин в ладони. Гибкая кожура упрямилась, пыталась ускользнуть из-под давления, но Анжела была очень целеустремлена и старательна. Наконец яркая поверхность беззвучно треснула, и на пальцы закапал жидкий жёлтый сок. Анжела машинально поднесла палец ко рту. От приторно-сладкого вкуса её едва не стошнило, и она отшвырнула фрукт в угол, где тот остался лежать, обвиняюще пялясь на неё единственным оранжевым глазом, как пламя бушующего огня.