Хорошо, что женщины находятся в безопасности. Он уже решил, что актриса недолго будет контролировать ситуацию. Теперь его черед. Повертев им, словно марионеткой, она тоже познает муки ожидания. Он не собирается прямиком отправляться в «Черную летучую мышь». Сначала он узнает, кто она такая на самом деле. Когда он снизойдет до того, чтобы встретиться с ней, то покажет, что он не такой дурак, каким она его считает.

Это определенно. Тут и думать нечего. Я не собираюсь бежать к ней с нежностями, пока не наступит подходящий момент. Между тем, если бы я увидел дьявола, бегущего по улице с Мимосиной, зажатой в пасти, я бы не стал ему мешать.

Валентин также понимает, что Мимосине, должно быть, несладко с Певенш.

Она могла бы вывести из себя даже святого. У нее рот не закрывается. Пусть позаботится о ней немного. Почему нет? Очень скоро она будет не рада этой затее.

Он улыбается.

Украсть девочку — дело нехитрое.

Валентин сомневается, что Певенш может понравиться компания Мимосины.

Нет, Певенш никогда не любила общаться с незнакомыми женщинами, да и с мужчинами. Когда она подрастет, придется попотеть, чтобы найти ей мужа.

Валентин невесело смеется. Певенш замужем?

Девочка в этом ничего не смыслит. Она знает об очаровании не больше, чем свинья о чистой сорочке. Она всегда говорит людям все, что думает о них плохого. У нее не та натура, чтобы мечтать о любви.

А размер!

Ей большинство мужчин покажутся карликами.

Сложно представить обнаженную Певенш, готовую к любви. Свисающие складки плоти, где скапливается влага… Он понимает, что к ней, по всей видимости, никто никогда не прикасался, она не знала, что такое отцовская любовь и забота. Кажется, ей это и не нужно. Возможно, она стесняется своего тела. Не исключено, что, если обнять Певенш, то можно вплотную ознакомиться с ее топографией.

Когда я увижу ее снова, я сам хорошенько обниму ее. Это не ее вина.

Люди всегда используют Певенш по каким-то личным мотивам. И Тому, и актрисе она нужна не для благородных дел.

Он скоро заберет их обеих. Нетерпение гложет его, и ему нужно отвлечься.

Он уже устал думать о похищении. Дорога дается Валентину нелегко. Глаза сильно устали. Пока карета с грохотом катится по разбитым трактам, оставляя синяки на его чувствительном заду, он думает о том, как бы разгадать тайну смерти Тома.

Появились новые данные. Благодаря справкам, наведенным Диззомом, он узнал, что темноволосого итальянца, который хвостом ходил за Мимосиной, видели в Лондоне после отъезда Валентина. Он интересовался, чем Грейтрейкс занимается и как связан с актрисой.

Диззом послал людей, чтобы они перехватили итальянца, но тот сбежал. Предполагается, что он тоже уехал в Венецию, чтобы доложить о результатах поездки какому-нибудь бандитскому лорду, собрату Валентина Грейтрейкса, но одетому в государственную форму Венеции.

Услышав новости об итальянце, Валентин собрал всех своих людей, которые видели его на похоронах Тома. Случай с Сесилией Корнаро помог ему сформулировать нужные вопросы.

—  Шея длинная или короткая? Волосы прямые или кудрявые? Глаза круглые или миндалевидные?

Его людям, поначалу опешившим, вскоре понравилась эта игра. Они оживленно спорили между собой, но когда приходили к согласию, то давали Валентину окончательный и определенный ответ на каждый вопрос. Спустя час Валентин сложил листок с таким подробным описанием внешности итальянца, что его образ всплыл в памяти, словно живой. Теперь этот листок лежит в его сумке, и он использует его, как только освободит Певенш и выяснит все с Мимосиной.

Пересекая Францию, Валентин тщательно продумывает план действий, однако его постоянно отвлекает сильный кашель с кровью, который он больше не в силах игнорировать. В его горле словно засела змея, которая постоянно жалит его ядовитыми клыками. Кашель усилился. Вместе с ним в карете едет какая-то шумная компания, которая напрасно пренебрегает мылом и освежителем дыхания. Спертый и вонючий воздух кареты наполняет его бронхи новой порцией слизи. Когда он чихает, из его носа начинает сочиться зеленая мокрота. Его ноздри настолько забиты, что ему приходится дышать исключительно ртом. Через какое-то время кашель утихает, чтобы возобновиться ночью. Валентин продолжал бы ехать даже ночью, но каждый вечер карета останавливается, и он проводит еще одну ночь на каком-то отвратительном постоялом дворе, лучшие комнаты которого неизменно заняты неким пашой, его секретарями и слугами.

Когда экипаж подъезжает к Падуе, неудобства дороги достигают апогея. Кто-то неправильно уложил фарфоровую посуду, и она гремит на каждом ухабе. Звон фарфора сливается с хрустом суставов Валентина. Снова просыпается кашель, и Валентину становится совсем несладко.

В Местре он жестами подгоняет гондольера, размеренно работающего шестом. Его тело содрогается от кашля.

Хоть сам Валентин этого и не замечает, он очень бегло говорит по-итальянски. Также он часто, как и местные жители, использует жесты. Он похож на венецианца. Валентин пожимает плечами и курит, как настоящий итальянец. Теперь, когда он спешит, он выражает мысли с помощью рук, ног, носа и глаз. Вся пристань в Местре уже знает, что приехал англичанин, которому необходимо немедленно попасть в Венецию. Никто не обращает внимания на причитания женщины, оплакивающей ящик с битым фарфором, который только что сгрузили с кареты.

Небо насыщенного лимонного оттенка напоминает глаз слепца. У Валентина начинает болеть голова. Всю дорогу до Венеции он считает далекие башни, проплывающие мимо гондолы, различные оттенки зеленого и синего в воде за бортом. Он считает чаек, кричащих о его прибытии, и даже дни, проведенные без Мимосины.

К тому моменту как лодка пристает к городской пристани, он крепко держится за борта гондолы, потому что начался небольшой шторм, который приветствует его возвращение в город. Раскаты грома и отблески молний освещают Большой канал. Начинается ливень. Словно нетерпеливые матери, волны расплетают густые заросли прибрежных водорослей. Две недели тяжелой дороги выветриваются из головы Валентина. Он снова в Венеции.

Недалеко от пристани, словно по волшебству, возникает фигура Смергетто. Его лоб немного наморщен. Хоть он всегда рад видеть хозяина, ему не нравится его кашель, и он понимает, что не дела заставили его так скоро возвратиться в Венецию.

В тот же день он берет листок с описанием пресловутого итальянца в мастерскую Сесилии Корнаро. Когда он заходит, девушка дремлет на диване. Она скользит по нему взглядом добрых сонных глаз, не поднимая головы с желтой шелковой подушки.

— Ах, синьор англичанин, вернулись? Есть что-нибудь новое?

В ее голосе явно слышится удовольствие. Три месяца назад Валентин пустился бы в приятные размышления на эту тему, однако его нервы вымотаны до предела, а глаза болят от недостатка сна. Зад горит огнем, а легкие мучит кашель, подготавливающийся ночью выворачивать его потроха наизнанку. Он не в состоянии дарить удовольствие, потому не желает думать о том, чтобы его получить. Чего бы ни хотела Сесилия добиться этим нежным голосом, он не намерен отвлекаться от цели. Ни одна женщина не смогла заинтересовать его с тех пор, как он впервые увидел Мимосину.

— Я… я хочу, чтобы вы снова попробовали написать портрет, — говорит он, покашливая.

— Ах, — произносит она, встает с дивана и споласкивает лицо водой. Капельки блестят на ее волосах, и она стряхивает их. — Что изменилось с нашей последней встречи, мистер лорд Валентин Грейтрейкс? Точно. Помните, — ее голос становится низким и угрожающим, — я уже подводила вас прежде?