Честное слово, в такие минуты хоть с работы уходи. Стыдно. И в то же время ничего не поделаешь: служба военная – как ни негодуй, а, кровь из носа, выполни. Придётся проверить результаты вскрытия, возникнут сомнения – провести повторный анализ, уточнить с районным уполномоченным все обстоятельства: когда, где, чем. Желательно переговорить с родственниками. Что ещё? Всё, кажется. Дальше останется составить протокол опросов, акт о самоубийстве и о невозбуждении (именно – НЕвозбуждении) уголовного дела. Господи, кто кого сегодня отравляет при современном-то совершенстве стрелкового оружия? Смешно сказать – тоже мне – дворцовые перевороты. Вон Павла Первого и то табакеркой прибили, а не ядом. А когда это было?
В 39-м морге Западного округа Сева оказался минут через пятьдесят после того, как вышел из кабинета Скоробогатова: уточнил адрес, созвонился, поймал такси и вот он, пожалуйста, собственной персоной – не на метро же, в самом деле, ехать на первое задание.
Администрация печального заведения размещалась в длинном двухэтажном здании с никогда, по всей видимости, не мытыми и зачем-то зарешеченными окнами. «Чтобы не разбежались», – мрачно пошутил про себя Сева, хотя настроение было не из весёлых.
Он довольно долго блуждал по тёмным коридорам, толкался в закрытые двери, пока наконец не обнаружил в одной из комнат трёх склонённых над столом мужчин. Две пустые бутылки на полу и одна початая на столе свидетельствовали о том, что сидят они здесь давно и не бесцельно.
– Простите, где тут у вас начальство, не скажете? – Сева приблизительно догадывался об их состоянии и постарался вложить в вопрос максимум нежности.
Все трое одновременно повернули головы в его сторону и одновременно же, как по команде, вернули их в исходное положение.
– Простите, я хотел…
– Ты кто?
Сева раскрыл удостоверение, подошёл к столу.
– Читай, – попросил один.
– Московский уголовный розыск, – наизусть процитировал Мерин, пряча книжечку в карман.
– Рой таж ридору парава.
Никто из его товарищей удивления не выразил. «Второй этаж по коридору направо», – расшифровал для себя Сева и сделал ещё одну попытку.
– Не знаете, там есть кто?
И тут вскипел самый маленький.
– А хер его знает, мы завтра увольняемся. Пусть сам реставрирует своих жмуриков, подонок. Как синяки убирать, да пули под нарывы заделывать – выручай, ребятки, а то меня «новые» заморгают, а как деньги на кон, носорог толстожопый, так в упор не узнаёт. Во, гнида, до чего довёл! – при этих словах он, видимо, для наглядности достал из кармана не обременённый наличностью бумажник, открыл его и швырнул на стол. – Ничего, мы его так покрасим – родная мама не узнает, не то, что МУР.
Было похоже, что оратор зарядился надолго, товарищи поддерживали его шумными одобрительными междометиями. Надо было что-то предпринимать.
– А вот мы сейчас и разберёмся.
Эта невинная фраза произвела неожиданный эффект: подвыпившие подельники все разом замолчали.
Наступившая тревожная тишина сопроводила представителя уголовного розыска в коридор, помогла подняться на второй этаж, довела до двери, украшенной табличкой с золотыми буквами: Носов Григорий Яковлевич. Генеральный директор морга. «Спасибо, что не президент», – подумал Сева.
Григорием Яковлевичем оказался представитель японского вида спорта сумо, на лице которого не было ничего, кроме рога носа. «Гаргантюа, хотя “носорог”, конечно же, точнее».
Тот сидел за столом в соломенном кресле, и понять, как поместилось в этом хрупком с виду сооружении такое количество жира, было затруднительно.
– Меня зовут Мерин. – Сева решил взять инициативу в свои руки. – Вот моё удостоверение. Это я звонил вам.
Директор морга взял протянутую красную книжечку и долго держал ее перед лицом.
«Не иначе, как нюхает», – предположил Сева. Видеть генеральный директор при всём желании ничего не мог: место глаз занимали плотно сомкнутые веки. Монголы рядом с ним – люди, смотрящие на мир широко раскрытыми глазами.
– Очень приятно, – заговорил наконец хозяин кабинета резко контрастирующим с его обликом дискантом. – Как построим беседу?
Сева, не дожидаясь приглашения, сел, закинул ногу на ногу, раскрыл портфель.
– Я думаю, беседу мы построим следующим образом: вы мне покажете документы врачебного осмотра и вскрытия трупа Молиной Евгении Михайловны, затем, поскольку ни хирурга, ни районного уполномоченного в кабинете не наблюдается, вы же прокомментируете эти документы, я потрачу энное количество времени на их изучение, задам вам несколько интересующих меня вопросов и после этого поведу себя в соответствии с тем, как сочту необходимым.
Мерин натужно улыбнулся.
Григорий Яковлевич, напротив, сделался скучным.
– Молодой человек, если я спросил «как построим беседу», то это не значит ровным счётом ничего, кроме того, что я действительно не предполагаю, как может быть построена наша с вами беседа. Я с удовольствием выслушал вашу безукоризненно логически выстроенную филиппику, но, мне кажется, будет правильнее, если мы, не теряя времени и обременив себя необходимостью уважительного отношения друг к другу, начнём разговор по существу.
С этими словами директор достал из стола несколько исписанных от руки листочков и протянул Мерину. Тот углубился в чтение.
– Кто проводил вскрытие?
– У меня есть штат.
– Почему нет подписи?
– Замечание по существу.
– Я спросил, почему?
– Молодой человек, её нет потому, что её не поставили.
– Почему?
– Это могло произойти по двум причинам: или забыли, или не поставили сознательно.
Мерин понимал, что возмутительную тональность этого диалога заложил не кто иной, как он сам, проклинал себя за пижонство, но надо было продолжать.
– Кто сопровождал тело?
– Это прерогатива приёмщиков. Направо по коридору, кабинет № 3.
– Кто потребовал вскрытия?
– Родственник.
– Кем этот родственник приходится погибшей?
– Отцом.
– Почему нет его подписи?
– Он был очень расстроен и не дождался результата.
– Где данные его паспорта?
– Данные его паспорта, думаю, в его паспорте.
– Он что – был без документов?
Директор с видимым трудом развёл руки в стороны.
– Рассеянность. Это случается с немолодыми мужчинами, когда им приходится сопровождать в морг трупы своих детей.
– Почему вы решили, что это отец?
– Он признался. Сам признался. Я поверил. У него очень правдивые глаза.
Сева не без опоздания понял, что дальнейший разговор бесполезен. Он аккуратно сложил бумаги, убрал в портфель.
– Скажите, Григорий Яковлевич, если можно, в той же манере «цианистого юмора», как говаривал великий Набоков: «заморгают» – это от слова морг? Убьют то есть и в морг доставят?
Вопрос был задан весело, с улыбкой, Мерин всем своим видом показывал, что безоговорочно капитулирует, признаёт поражение (такому противнику проиграть не стыдно) и предлагает мировую. А если его и интересует какое-то слово, то исключительно из любви к многообразию великого русского языка: это надо же – «моргать» и «морг», оказывается, от одного и того же корня.
И тем не менее он готов был поклясться, что руководитель ритуального заведения вздрогнул.
Правда, уже через мгновение, приоткрыв щель рта и рассмеявшись, пожалуй, чуть громче, чем того требовал момент, он опять полностью овладел ситуацией.
– Всеволод Игоревич, дорогой, я хочу через вас сделать комплимент вашему руководству: подбирая кадры, оно правильно поступает, ориентируясь на молодёжь. Ставка на молодость – безукоризненное ощущение времени. Преступность растет, уголовный элемент размножается, жиреет, срастается с властью, оружие предпочитает получать непосредственно с испытательных полигонов американской армии, калашниковы уже непрестижны. А наши с вами аргументы, – директор снова развёл руками и вроде даже улыбнулся, о чём свидетельствовали чуть раздвинувшиеся ноздри, – какие наши аргументы? Энтузиазм. Бескорыстие. Честность. И молодость. Всё! Больше нам с вами крыть нечем – нет аргументов. Кстати, заметили: «аргументы» и «менты» тоже от одного корня. Забавно, не правда ли?