Босх подошел к багажнику своей машины и вытащил «поляроид». Потом вернулся к трупу и, расставив ноги по обеим сторонам от него, начал фотографировать лицо. Трех штук должно хватить, решил он, поочередно выкладывая выплюнутые камерой снимки на крышу трубы для проявки. Он не мог заставить себя перестать всматриваться в это лицо, изменившееся со временем. Он думал об этом лице и о некогда игравшей на нем пьяной ухмылке – это было в ту ночь, когда все «крысы» Первого пехотного высыпали из тату-салона в Сайгоне. Процедура заняла у изнуренных алкоголем и наркотиками американцев четыре часа, но теперь все они сделались кровными братьями – благодаря тому, что выжгли у себя на теле одно и то же клеймо. Босху вспомнились шальная веселость Медоуза в этом братстве и тот страх, который все они делили между собой.

Гарри отошел от тела, а тем временем Сакаи и Осито стали разворачивать черный мешок из толстого пластика с молнией, доходящей до середины. Как только мешок для упаковки трупа был развернут и раскрыт, сотрудники службы коронеров подняли тело Медоуза и поместили его внутрь.

– Вылитый чертов Рип ван Винкль[4], – заметил подошедший Эдгар.

Сакаи закрыл молнию, и Босх заметил, что несколько курчавых седых волос Медоуза застряли в ее зубьях. Но Медоуз не станет возражать, ему теперь все равно. Как-то раз он сказал Босху, что ему суждено закончить жизнь в мешке для трупов. А потом добавил, что это и всем суждено.

Эдгар держал в одной руке маленький блокнот, в другой – золотую ручку «Кросс».

– Уильям Джозеф Медоуз, родился двадцать первого июля пятидесятого года. Звучит похоже, Гарри?

– Да, это он.

– Что ж, ты был прав, на него у нас много чего есть. Но в основном не по части дури. Есть ограбление, попытка ограбления, хранение героина. Примерно год назад его загребли здесь же, на плотине, за подозрительное бродяжничество. И верно, была пара обвинений в употреблении наркотиков. Тот арест в Ван-Найсе, о котором ты говорил. А почему он тебя так интересует? Твой агент?

– Нет. Достал адрес?

– Проживает в Долине[5]. В Сепульведе, рядом с пивоваренным заводом. Район, в котором трудно продать недвижимость. Так если он не был информатором, почему у тебя контакты с этим типом?

– Никаких контактов… во всяком случае, в последнее время. Я знал его в другой жизни.

– Что это значит? Когда ты знал этого парня?

– Последний раз я видел Билли Медоуза лет двадцать назад. Или около того. Он был… Это было в Сайгоне.

– Да, тогда действительно выходит двадцать лет. – Эдгар прошел к поляроидным снимкам и вгляделся в три сделанных Босхом портрета. – Ты его хорошо знал?

– Не особенно. Ровно настолько, насколько вообще кто-либо там мог знать кого-либо. Ты привыкаешь доверять людям свою жизнь, а затем, когда она на исходе, вдруг понимаешь, что даже толком не знал большинства из них. Я никогда не встречался с ним по возвращении. Один раз, в прошлом году, говорил с ним по телефону – вот и все.

– Как ты его узнал?

– Я и не узнал сначала. Потом увидел татуировку на руке. Тогда и лицо всплыло в памяти. Наверное, такие парни, вроде него, не забываются. Со мной, по крайней мере, так.

– Наверное…

На некоторое время в разговоре образовалась пауза. Босх пытался решить, что делать дальше, но мог только вновь и вновь дивиться подобному совпадению: его вызвали на место преступления для того, чтобы он обнаружил там мертвого Билли Медоуза. Эдгар нарушил его мечтательность:

– Так ты не хочешь рассказать, что тебе кажется здесь подозрительным? А то Донован там сейчас от злости в штаны наложит оттого, что ты заставил его все это проделать.

Босх рассказал Эдгару о замеченных им странностях, об отсутствии четких следов в трубе, о рубашке мертвеца, наполовину стянутой через голову, о сломанном пальце и том, что не найден нож.

– Какой нож? – переспросил напарник.

– Должен же он был чем-то распилить банку, чтобы сделать из нее «плитку»… если только это его «плитка».

– Он мог принести ее с собой. Могло также случиться, что кто-то забрался внутрь и унес нож уже после его смерти. Если, конечно, был нож.

– Да, все могло быть. Но нет никаких следов, чтобы определить это.

– Ну, мы же знаем из его списка судимостей, что он был закоренелый наркоман. Он был таким и в прежние времена, когда ты его знавал?

– В определенной степени. Сам употреблял и приторговывал.

– Ну вот и ответ: наркоман с многолетним стажем. Невозможно предугадать, что они выкинут, когда душа горит забалдеть или когда уже балдеют. Они конченые люди, Гарри.

– Хотя, вообще-то, он завязал… по крайней мере, я так думал. И на руке у него свежий след только от одного укола.

– Гарри, ты сам сказал, что не видел парня со времен Сайгона. Как ты можешь знать, завязал он или нет?

– Я его не видел, но я говорил с ним. Как-то раз он позвонил мне, где-то с год назад. В июле или августе, кажется. У него был арест в Ван-Найсе. Его забрали как наркомана, основываясь на следах от иглы. Каким-то образом, из газет или еще как, он узнал, что я коп, – это было примерно в то время, когда проходило дело Кукольника. Тогда я еще работал в городской полиции Лос-Анджелеса. Он позвонил мне туда, в отдел убийств и ограблений, из тюрьмы Ван-Найса. Спросил, не могу ли я его выручить. Он провел в окружной тюрьме только дней тридцать, но сказал, что находится на пределе. И… да, он еще сказал, что просто не сможет на этот раз отмотать весь срок, не сможет вот так, в одиночку, завязать…

Босх умолк, не договорив. После долгой паузы Эдгар подстегнул его:

– И что же? Продолжай, Гарри, что ты сделал?

– И я ему поверил. Я поговорил с тамошним копом. Помню, что его звали Наклз. Я тогда еще подумал: хорошее имя для уличного полицейского. Я позвонил в Министерство по делам ветеранов в Сепульведе и добился, чтобы его включили в программу. Наклз тоже в этом участвовал. Он сам тоже ветеран. Он добился, чтобы прокурор города попросил судью о снисхождении. Ну и клиника Министерства по делам ветеранов приняла Медоуза на амбулаторное лечение. Через шесть недель я справился, как там у него дела, и мне сказали, что он прошел курс, завязал и у него все в порядке. То есть мне так сказали. Говорили, что он находится на втором уровне программы поддержки. Говорили о психотерапии, о занятиях в группе… Сам я после того звонка больше не общался с Медоузом. Он мне больше не звонил, а я тоже не пытался его разыскивать.

Эдгар с умным видом сверился со своим блокнотом. Босх увидел, что страница, на которую тот якобы смотрит, пуста.

– Послушай, Гарри, – сказал Эдгар, – все равно это было почти год назад. Немалое время для наркомана, верно? Кто знает? Он мог с тех пор трижды сорваться и снова завязать. Это уже не наша забота. Вопрос в том, что ты думаешь делать с нынешним подарком. Как собираешься поступить с этим делом?

– Ты веришь в совпадения? – спросил Босх.

– Ну, не знаю, я…

– Совпадений не бывает.

– Гарри, я не понимаю, о чем ты толкуешь. Но знаешь, что я думаю? Я не вижу здесь ничего вопиющего. Мужик забирается в трубу, – может, в темноте он плохо видит, что делает, вкатывает себе слишком большую дозу и отдает концы. Вот и все. Может, с ним был кто-то еще, и, уходя, тот человек уничтожил следы. И нож забрал. Могла быть сотня…

– Иногда и нет вопиющих улик, Джерри. Вот в чем проблема. Сегодня воскресенье. Всем хочется поскорее пойти домой. Играть в гольф. Продавать дома. Смотреть бейсбол. По разным причинам, но всем наплевать. Все делается спустя рукава, только для проформы. Разве ты не видишь, что именно на это они и рассчитывали?

– Кто «они», Гарри?

– Те, кто это сделал.

Он умолк. Никого эти доводы не убеждали – даже он сам был в сомнении. Было неправильно играть на чувстве лояльности Эдгара. Он уйдет с этой работы, как только отработает свои двадцать лет. Тогда он поместит в профсоюзном бюллетене рекламное объявление размером с визитную карточку: «Отставной офицер полиции Лос-Анджелеса срежет комиссионные для своих собратьев-полицейских» – и будет зарабатывать по четверти миллиона в год, продавая дома копам или для копов в долине Сан-Фернандо, или в долине Санта-Кларита, или в долине Антилопа, или еще в какой-нибудь долине, куда в следующий раз нацелится бульдозер.