Теплый весенний бриз доносил легкий химический запах, и, принюхавшись, Босх распознал его. Это был малатион[3], инсектицид. Он уже успел услышать по радио, что ночью для борьбы с плодовой мушкой в небо поднимались сельскохозяйственные вертолеты и через перевал Кауэнга-Пэсс опрыскивали Северный Голливуд этим антипаразитным средством. Гарри вспомнил сон с боевым вертолетом, который так и не приземлился.
За его спиной простиралась широкая сине-зеленая гладь Голливудского водохранилища: 60 миллионов галлонов питьевой воды для нужд города, удерживаемых достаточно старой дамбой, перегораживающей каньон между двумя Голливудскими горами. По всей длине береговой линии водохранилище опоясывал шестифутовый обод из засохшей глины – как напоминание о том, что Лос-Анджелес переживает уже четвертый год засухи. А над ним, вокруг искусственного водоема, по всему периметру тянулся десятифутовый забор из проволочной сетки. Босх по приезде уже обследовал все это сооружение, задаваясь вопросом, служит ли оно преградой для людей, которые находятся по одну его сторону, или же для воды – по другую.
Сейчас поверх помятого костюма на Босхе был надет синий комбинезон. Через двойной слой обмундирования проступали под мышками и на спине пятна пота. Волосы тоже взмокли, усы обвисли. Причина была в том, что он уже слазил в трубу. Теперь он чувствовал, как теплое, ласковое поглаживание ветерка с гор Санта-Ана высушивает эту влагу с его шеи и затылка. В этом году ветры оттуда пришли рано.
Гарри был некрупным мужчиной. До шести футов ему не хватало нескольких дюймов, и телосложения он был худощавого. Газеты, описывая его, употребляли словечко «жилистый». Под мешковатым комбинезоном скрывались мышцы, тугие, словно нейлоновые канаты, – немалая сила при экономности габаритов. Проблескивающая в волосах седина тяготела к левой стороне. Темно-карие глаза редко выдавали эмоции или намерения.
Труба, о которой шла речь, располагалась поверх земли и тянулась на протяжении пятидесяти ярдов вдоль подъездной дороги. Изнутри и снаружи она была покрыта ржавчиной и использовалась только как убежище либо для живописных упражнений с краскораспылителем. Босх так и не смог догадаться о ее назначении, пока смотритель водохранилища добровольно не поделился с ним информацией. Труба являлась рассекателем для грязевых потоков. Ливни, сказал смотритель, могут размыть почву и вызвать сползание грязи по склонам прямо в резервуар. Труба шириной в три фута, оставшаяся от какого-то неведомого проекта развития района или еще какого бездумного замысла, была проложена в зоне прогнозируемого схода оползней как первый и единственный рубеж обороны. Труба удерживалась на месте с помощью опоясывающего ее железного обода толщиной в полдюйма, а внизу крепилась в цементе.
Прежде чем лезть в трубу, Босх натянул комбинезон, на котором поперек спины были напечатаны белые буквы «УПЛА» – Управление полиции Лос-Анджелеса. Босх вдруг осознал, что спецодежда, пожалуй, почище, чем тот костюм, который он старается уберечь с ее помощью. Но он все равно надел комбинезон, потому что всегда имел обыкновение его надевать. Он был методичным, консервативным, суеверным копом.
Когда он с фонариком в руке забрался в пропахший сыростью и плесенью, давящий и тесный, вызывающий клаустрофобию цилиндр, то почувствовал, как горло стянул спазм, а сердце забилось в ускоренном ритме. Страх. Однако уже в следующую секунду он щелкнул кнопкой фонарика, и темнота отступила, унося с собой неприятные ощущения, и Гарри принялся за работу.
И вот сейчас он стоял на плотине, курил и размышлял о разных разностях. Дежурный сержант Краули был прав: человек в трубе был, безусловно, мертв. Но он был также и не прав. Это нынешнее дело окажется отнюдь не простым. И Гарри не вернется домой рано, чтобы вздремнуть после полудня или посмотреть игру «Доджерс». Дела обстояли неладно. Гарри не успел проникнуть вглубь трубы и на десять футов, как убедился в этом.
В трубе не было следов. Или, точнее, не было следов, полезных для следствия. Днище было покрыто слоем засохшей рыжей грязи и завалено бумажными пакетами, пустыми винными бутылками, ватными тампонами, использованными шприцами, подстилками из газет – всем тем мусором, который остается после бездомных и наркоманов. Гарри тщательно осмотрел это все под лучом фонарика и стал медленно продвигаться к телу. И он не обнаружил ясного следа, оставленного покойником, который лежал головой вперед, ногами к выходу. Что-то здесь было не так. Если бы мертвец вполз внутрь по собственному почину, то были бы какие-то признаки, указывающие на это. Если его втащили, тоже остались бы какие-то следы. Но ничего такого не было, и это отсутствие было только первым из тех тревожных признаков, что не понравились Босху.
Когда он подобрался к телу, то обнаружил, что рубашка мертвого – черная, без пуговиц, с открытым воротом-лодочкой – задрана на голову, как если бы ее начали снимать, и там же, внутри ее, над головой, остались его сплетенные руки. Босх повидал достаточно покойников, чтобы знать: в предсмертный миг нет буквально ничего невозможного. Однажды он расследовал случай самоубийства, где человек, пустивший себе пулю в лоб, после этого, перед тем как умереть, сменил штаны, очевидно не желая, чтобы его тело было найдено плавающим в моче. Но в данном случае положение рубашки и рук лежащего в трубе покойника не понравилось Гарри. Сыщику представлялось, что тот, кто втащил тело в трубу, втаскивал его за шиворот.
Босх не стал трогать тело и снимать с лица рубашку. Он не заметил непосредственных следов повреждений, повлекших смерть. Закончив обследование тела, Босх аккуратно перелез через труп – при этом лицо мертвеца находилось от него на расстоянии полуфута – и продолжил путь по оставшемуся сорокаярдовому отрезку трубы. Он не обнаружил ни следов, ни чего-либо другого, представляющего очевидную ценность. Через двадцать минут, выбравшись на свет божий, он отправил внутрь трубы эксперта-криминалиста, специалиста по обследованию мест преступления Донована, чтобы тот набросал схему расположения мусора и заснял на видео местоположение тела. На лице Донована отразилось удивление, когда он услышал, что ему надо лезть в трубу при расследовании случая, который он уже списал как смерть от передозировки. Очевидно, у него в кармане лежат билеты на «Доджерс», подумал Босх.
Оставив место преступления на попечение Донована, Босх зажег сигарету и подошел к парапету плотины, чтобы взглянуть вниз на загрязненный город и пораскинуть мозгами.
Отсюда ему был слышен доносящийся снизу шум уличного движения с Голливудской автострады. С такого расстояния он казался почти что нежным и ласковым. Как рокот океана в безветренную погоду. Сквозь расщелину каньона внизу виднелись голубые плавательные бассейны и испанские черепичные крыши.
Мимо него по дамбе пробежала женщина в белом топе и зеленых, оттенка лайма, спортивных шортах. Сбоку на поясе у нее висел аудиоплеер, и тонкий желтый провод тянулся к наушникам. Похоже, она пребывала в своем собственном мире и даже не замечала сосредоточения полицейских сил прямо у себя по курсу, пока не достигла желтой ленты, отгораживающей место преступления на дальнем конце плотины. Надпись на ленте призывала ее остановиться. Некоторое время женщина бежала на месте – светлые волосы прилипли к потным плечам, – с любопытством глядя на полицейских, которые тоже наблюдали за ней. Затем развернулась и мимо Босха побежала обратно. Он проводил ее взглядом и заметил, что, пробегая мимо здания насосной, она чуть отклонилась от курса, будто стараясь избежать столкновения с чем-то. Гарри прошел туда и обнаружил на замощенной поверхности стекло. Подняв голову, увидел над дверью насосной разбитую лампочку в патроне. Он мысленно дал себе поручение спросить смотрителя, давно ли заменяли лампочку.
Когда Босх вернулся на прежнее место у перил, его внимание привлекло неясное движение внизу. Приглядевшись, он увидел койота, вынюхивающего что-то среди сосновой хвои и мусора, покрывавших землю под деревьями у дамбы. Животное было маленьким, и его шубка была грязной, местами шерсть полностью вылезла. Лишь совсем небольшое количество этих зверей оставалось сейчас в охраняемых зонах, под защитой города, где они добывали пропитание, копаясь в отбросах, остающихся после таких же промышляющих отбросами людей.
