Но было уже поздно о чем-либо сожалеть. Она сделала выбор, и они заключили сделку. Он уже оплатил долги ее отца, спас ее астрологические книги. Хартвуду стало неприятно от этих путаных мыслей. Он подошел к столику, налил себе бренди, поднес бокал к пламени свечи и принялся любоваться теплым янтарным цветом напитка, пока она продолжала что-то изучать в его гороскопе.
Наконец она подняла голову и радостно улыбнулась:
— Все в порядке. Уран удачно располагается между Венерой и солнечной дугой, тогда как Юпитер соединяется вместе с Луной и Марсом. Ваш гнев будет укрощен любовью, а на ваши судьбу и счастье больше всего будет влиять Марс.
Мисс Фаррел сконфуженно покраснела, отчего ее лицо стало в два раза привлекательнее.
— Бог войны?
— Не только войны. В астрологии Марс — покровитель железа, огня, гнева и… — она запнулась, — и мужской страсти.
Маленькая прорицательница вся зарделась от смущения.
Гм, гм, мужская страсть! Она девственница — это несомненно.
Хартвуд встряхнул бренди, жадно втянул его пряный аромат и залпом осушил бокал, чтобы побыстрее успокоиться. Он опять взглянул на девушку, которая поспешно убирала книги и бумаги в сумку, и впервые увидел, что у нее удивительно красивые округлые руки. Их красота приятно удивила его. Но вдруг он заметил, как сильно дрожат у нее руки. Она была явно напугана.
Будь он добрее, он от жалости отпустил бы восвояси эту трясущуюся от страха девушку. Но он был лорд Лайтнинг, и он не был добрым человеком. Не ему, а ей следовало бы проявить благоразумие, чтобы не попадать в такое положение. Зачем быть сентиментальным только из-за того, что кто-то невинен?
Но даже подобные размышления не могли ожесточить его сердце. Ее искренность охладила его пыл. Не важно, что говорили звезды. Вместе с ним она никогда не обрела бы любви. Нет, он не способен любить. Только глупая девственница могла наивно признаться такому повесе, как он, что в их приближающемся сближении скрывается любовь.
Это сразу отрезвило его: именно поэтому он избегал девственниц.
Однако все зашло слишком далеко. Останавливаться было поздно, да и кому хочется выставлять себя в глупом виде. Больше не стоило тянуть, пора было все заканчивать.
Эдвард наполнил другой бокал бренди и пошел к ней, застывшей на краю постели.
Она покорно взяла бокал. На миг их руки соприкоснулись. Ее пальцы были холодны как лед. Эдвард хотел было посоветовать пить бренди смакуя и не торопясь, но она, наверное, беря с него пример, сразу выпила все до дна.
Бренди, видимо, обожгло ей горло, она поперхнулась, а затем раскашлялась. Эдвард ласково похлопал ее по спине.
— Бренди надо пить не спеша, маленькими глотками, не хлестать его, как матрос хлещет ром.
— Но ведь вы сами только что выпили бренди одним залпом. Я лишь последовала вашему примеру.
— В таком случае впредь так больше не делайте. Кроме того, разве вы не знаете, что с меня ни в коем случае нельзя брать пример? Мои порочные наклонности принесли мне дурную славу.
Элиза улыбнулась, причем очень мило, и упала назад прямо на груду подушек.
Ее поза показалась Эдварду почему-то необычной, хотя эта кровать была свидетельницей многочисленных побед над самыми прекрасными и порочными женщинами во всем королевстве. Что-то в ее поведении смущало его. Внезапно Эдвард понял причину своего раздражения. Это был ее дурацкий чепец старой девы. Дамы с таким украшением до сих пор ни разу не попадали в его спальню.
Словно угадав его мысли, она коснулась рукой чепчика:
— Может, лучше снять его? Наверное, так полагается?
— Разумеется, — улыбнулся Эдвард; вскоре ей предстояло узнать и обо всем другом, что полагалось в таком положении. — Ваши заколки доставят немало неприятностей.
— Да, верно. Они больно колют голову. Но такие чепцы созданы именно для того, чтобы причинять неудобства. Они наглядное воплощение приличия.
— В таком случае немедленно снимите его. Когда слишком много приличия, так я сразу начинаю чихать. У меня врожденная неприязнь к приличиям.
Эдвард с радостью увидел, как она улыбнулась. Затем кокетливо наклонила голову и позволила ему снять чепец. Положив чепец на столик, он с надеждой вздохнул: ах, как было бы хорошо, если бы и дальше она позволила ему раздевать ее с такой же легкостью!
На удивление ее волосы оказались густыми и блестящими: Эдвард погасил две свечи в канделябре, оставив гореть лишь одну. Бросив на нее свой самый томный и вожделеющий взгляд, он пробормотал:
— Ваши глаза так прекрасны при свете свечи.
Было бы точнее сказать, что в них отражался свет луны. Но едва слова слетели с его губ, как Эдвард понял, что ничуть не польстил ей. Ее большие зеленые блестящие глаза поражали своим таинственным сиянием, более того, в них отражались ум и печаль. Кроме того, в них явственно угадывалась воля, которая сдерживала страх.
— Не стоит так волноваться, — успокоил ее Эдвард. — Я попытаюсь доставить вам только наслаждение. Более того, если потом обнаружатся нежелательные последствия нашей близости, мой кошелек всегда к вашим услугам.
Его едва не распирало от самодовольства. Он всегда заботился о своих любовницах в отличие от брата, который начисто забывал о женщинах, которые забеременели от него. И тут же он прогнал подобные мысли, так как они сбивали его с нужного настроения.
Нагнувшись, он осторожно вынул последние шпильки из ее волос, и целый водопад густых блестящих волос обрушился на подушки. При свете единственной свечи они больше не казались рыжими, теперь ее волосы отливали золотом и медью.
Он нежно взял пальцами один локон, упругий и шелковистый на ощупь, затем погладил волосы. От его ласковых прикосновений она успокоилась и расслабилась. Ее кожа была мягкой как бархат. Эдвард слегка коснулся пальцами ее губ: потом поднес ее руку к своим губам и поцеловал по очереди каждый ее пальчик. К своему удивлению, Элиза с любопытством отнеслась к его действиям. Очень осторожно он обхватил один из ее пальчиков губами, и принялся языком ласкать кожу на самом его кончике, Нежная кожа, к его изумлению, внезапно пробудила в нем острое желание. Эдвард даже сам не ожидал ничего подобного.
Волна желания взметнулась в его душе. О Боже, он действительно хотел ее! Он чувствовал, что готов, однако ее пальчик дрожал и как бы колебался, предупреждая его не торопиться. Но в самом этом промедлении таилось особое наслаждение.
В его голове тихо зазвучал внутренний голос: «Наслаждение, скрываемое невинностью».
Но Эдвард отмахнулся от голоса. Она же знала, на что идет, соглашаясь на его условия. Совесть ни в чем его не упрекала и не укоряла. Невинна она или нет, какая разница, она просто очередная ветреница, изменчивая и жадная, как и все остальные, тоже что-то лепечет о любви, прежде чем выпустить свои когти. Ну и что такого, если она девственница? Все они когда-нибудь начинали и проходили сквозь это испытание. Почему он должен тревожиться из-за того, что она так серьезно относится к их будущей связи? Почему это должно привести к любви? Он научит ее кое-каким тонкостям любовной игры, жарким объятиям и сладострастному удовольствию. Когда она обучится всем этим не бог весть каким премудростям, она станет такой же равнодушной и бессердечной, как и все остальные женщины, которые сперва искали с ним встречи, а потом бросали его.
Тем временем ее ручка, робко ласкавшая его то по щеке, то по губам и подбородку, возбуждала его. Девушка словно изучала его лицо, и по ее робким неуверенным движениям сразу было видно, что никогда раньше она не была близка с мужчиной.
Эдварду опять стало не по себе. Но почему он не может выбросить из головы все-предрассудки, связанные с невинностью? К тому же ее пальцы уже увереннее двигались по его коже, их прикосновения уже нежно щекотали шею, а затем и грудь. Приятные мурашки побежали по его спине. Ее пальчики гладили его волосы на груди, но, наткнувшись на застегнутую пуговицу, остановились.
Дрожащей рукой Эдвард расстегнул все пуговицы, обнажая всю грудь. Но ее рука безжизненно поникла, а ее огромные зеленые глаза, в упор смотревшие на него, неподвижно застыли. Выражение прежней пронзительной тревоги сменила туманная мечтательность. Как всегда, бренди оказывало незаменимую помощь.
