В одном он был уверен непоколебимо: именно эту не насиловал в пьяном угаре, не бросал с ребенком на руках, не обманывал и не сбивал на переходе. Пусть говорит что угодно, он себя знает. Совершенно ошалев от напора, Толик выдавил нечленораздельный звук, в котором менее взволнованная женщина разобрала бы: «Это вы мне, лапочка?»

Вскинув кулак жестом освобожденного раба, девочка заверещала:

– Дайте, дайте, ну, дайте врезать по этой наглой роже хоть разок! Все отдам за это! Только разок врезать, а там будь что будет! Пустите прибить гадину!

На самом деле желающих удерживать не было, отчего взбесившая горничная завелась пуще. Яростно вращая сжатой пятерней, она не двигалась, ругаясь без разбора и жалости. Вскоре проклятья стали повторяться, кураж явно исчерпался, мелькание кулачка слабело.

Гордо скрестив руки на груди, он ждал конца представления. Ему нужен бензин. Остальное – эмоции. Прогорят – дымом уйдут.

В горничной вдруг проснулось второе дыхание, она дернулась, но что-то сдержало ее и потому, орудуя руками, как заправский миксер, понесла дикую околесицу.

Уже без интереса пропуская мимо ушей нагромождение эпитетов, Толик приметил, что правое крыло толпы стремительно рассеялось, уступая приближавшемуся.

Новичок разительно отличался. Был он худ, потрепанных лет, сгорблен, руки при ходьбе метал засохшими крючьями, а лицо украшал такой уродливый нос, словно изломали картофелину. К тому же он был бос. При этом начисто лишен смокинга. Из одежды – монашеская ряса с капюшоном, перепоясанная грубой веревкой.

Статные красавцы сбились в кучку, скорее из страха, чем из почтения. Не глядя в их сторону, «монах» наставил закорючку пальца и ласково попросил:

– Вон.

Бешеную горничную сдуло как ветром.

Монах повернулся к толпе небритой щекой:

– Где вестник?

Его взгляд направили на гостя с мотоциклом. Толик был осмотрен тщательно, придирчиво и досконально. Монах скорчил мрачность и выжал из себя презрительно:

– Это обычный внезапный.

Кто-то из прятавшихся за спинами посмел возразить:

– У него деньги...

Неприятный старикан прошелся по телу Толика холодным рентгеновским взглядом, словно сдиравшим кожу по живому.

– У него денег нет.

Разоблачен и выпотрошен. О бензине можно забыть. И как хрыч угадал?

– Я могу заплатить, – повторил Толик безнадежную мантру. – Деньги на карточке.

– Молчать... – начал монах, но оборвал себя, словно не зная, как обратиться к незнакомцу. Зато бросил через плечо: – Всем по делам.

Толпа красавцев растворилась в окрестностях.

Толик остался один на один с малоприятным субъектом, не спускавшим с него такого колюще-режущего взгляда, что хотелось закрыться чем-то более прочным, чем комбинезон воловьей кожи.

Неотрывно пялясь, монах гаркнул:

– Томас!

Появился запыхавшийся толстячок с выбритой лысиной над стриженым ободком шевелюры. Спешил, подхватив юбку ярко-красного одеяния, иначе путающуюся в ногах. К юбке аккуратно, что и шва не заметить, пришита курточка с длинными рукавами, наглухо задраенная рядом пупырчатых пуговиц в цвет ткани. Тончайшим платком, выпрыгнувшим из рукава, упитанный вытер лысину, хоть не вспотел, и добродушно улыбнулся:

– Здесь я, что кричишь.

Строгий монах вновь применил крючковатую указку:

– Что это, сеньор Томас? – Грязный ноготь целился в грудь мотоциклиста.

Толстяк в кардинальском облачении картинно выпучил глаза, всплеснул пухлыми руками и провозгласил:

– Неужто вестник пожаловал?

– Нет, сеньор Томас, это не он. Ты прекрасно видишь.

– Да? А вроде похож. Черен обличьем, конь медный.

– Не конь, дрянная жестянка проклятых язычников. Не обличье, всего лишь дубленая кожа. Еще не забыл, как выгладить? Запах горелого помнится?

– Ох, дон Джироламо, прозорливый ты...

– Дело не в этом. Дело в другом. Совсем в другом. Не находишь?

– Да-да-да, как раз подумал, что... – красноодежник запнулся, отвел взгляд, но быстро затараторил. Начались вязкие препирательства давних спорщиков, в которых никто не может взять верх так давно, что и не помнят, о чем спорят, но спорят с жаром, страстью и аппетитом. О постороннем окончательно забыли.

Почтенные путались, несли абракадабру, из которой было ясно: толстяк медленно, но верно уступает в чем-то принципиальном важном. Кажется, один из них – с итальянским именем, то ли начальник, то ли босс. Хотя другой спорил о каких-то смутных правилах как ровня.

Пришла в голову странная мысль: а не повезло ли им с Мусиком залететь в загородный пансионат умалишенных? Конечно, так и есть. Костюмы – способ лечения игрой. Человек переживает публично, о чем страдал тайно, и исцеляется, наверно. Кто во фраке, кто в рясе, кого чем пришибло. Вот ведь в чем дело. Бензином тут не пахнет, таблетками – в лучшем случае. Но откуда девица знала его имя?

Больной в костюме монаха сделал решительный выпад:

– Позволь отвечать напрямик... – обрызганный ноготь снова впился в чужого, слова сыпались ударами молота, – Как... Сюда... Мог... Попасть... Внезапный?

Пациент в красном халате застенчиво потупился и, очевидно, сдался:

– Прости, дон Джироламо...

– Простить? Тебя? Каким образом? Ты понимаешь, что наделал?

Толстяк жалостливо вздохнул.

– Значит, опять?

– Только на мгновение, слово чести, дон Джироламо, на краткое мгновение. Ведь как удержаться: «Реал» дрался с проклятой «Старой Сеньорой» и вот...

– Но зачем? Зачем – тебе?

– Соблазны одолевают... Мерзко, а не совладать... Не гневайся, дон Джироламо, – толстый понуро разглядывал подол юбки, опечаленный довольно искренно.

Жестокий монах скрестил на груди руки, отчего стал похож на мрачное изваяние Средневековья, и вынес приговор:

– Твоя вина. Ты и разбирайся.

– Но как, дон Джироламо? – жалобно испросил провинившийся.

– Как хочешь. – Игравший в монаха совершил поворот на месте и, упрятав ладони в складки рясы, удалился, всем своим видом источая безразличие.

Наедине с нездоровым человеком, озлобленным унижением, лучше всего состроить вид, что, дескать, все нормально, просто отлично: в Испании на каждом углу наткнешься на монаха, который чихвостит кардинала. Такие пустяки.

Толстяк пребывал в мрачной задумчивости, нервно теребя пуговку. В эту трудную минуту к нему обратилось само радушие:

– Сеньор Томас, далеко ли до Картахены?

Тонкие брови слегка приподнялись:

– Смотря как, сеньор.

– Я бы предпочел «Медитерэниэн».

Сощурившись, будто внимательно изучая состояние головы мотоциклиста, сеньор Томас осклабился, да так неприятно, словно под улыбкой крылась хищная личина:

– Экие вы внезапные...

– В какую сторону шоссе?

– В любую.

– А где ближайшая заправка?

– Что?

– Бензин. Топливо?

– Топлива сколько угодно! – Сеньор плотоядно ухмыльнулся и потер ладони.

Дипломатия утратила смысл. Больной, очевидно, пребывал в мире грез и фантазий, где хорошо и уютно только ему.

Сняв упор носком ботинка, Толик прихватил Мусика за руль:

– Спасибо. Вы мне очень помогли. Мне пора. Я поеду.

Сеньор Томас одобрительно кивнул:

– Вот-вот, молодец. Сам разберешься. А мне некогда, – и заторопился.

Вдогонку красной спине Толик все же крикнул:

– Как называется это место?

Смысл ответа растаял в долетевшем звуке.

Сколько потеряно времени? Какая теперь разница. План спалился, от него пахло вонючим дымком погоревших надежд. На всякий случай были обшарены карманы, тщательно прощупана подкладка и даже проверен шлем. Финансы не возродились. Размытое будущее рисовалось красками отчаянно серого цвета. Деваться было откровенно некуда. Из одежды – футболка с трусами под комбинезоном. Не идти же с повинной в посольство клянчить билет на родину. Или продать Мусика за треть, за четверть цены, чтобы хватило на самолет в один конец? На такое предательство может толкнуть отчаянный голод. Для начала надо испробовать фокус «залил и догони». Вот только где разыскать бензоколонку.