И дед сразу заглушил мотор.

– Петрович? – позвал я.

Звук голоса был не мой, я его не узнал. Гулкий, как будто я говорил в гитарную деку.

– Постоим, – понял меня еле видимый дед. – А то далеко заплывем…

Я слегка удивился, поскольку озеро есть озеро, деться из него некуда, плыли бы потихоньку, – но спорить не стал. Его это озеро, он тут хозяин. Сказал стоять – будем стоять.

Мотор потрескивал, остывая.

– Туман, – раздумчиво сказал Хайям. – Сейчас появятся чудовища и будут нас жрать.

– Сырыми, – добавил я. Я догадался, на что он намекает.

Девочки догадались тоже. Стивена Кинга филологи хором презирали. Но читали в обязательном порядке, чтобы презирать аргументированно.

Честно говоря, даже я (с нервами толщиной в веревку) вдруг ощутил… нет, не страх (тогда я еще ничего не понимал в происходящем) и не ту приятную щекотку, которая возникает от страшных историй, рассказанных у костра ночью, – нет, что-то другое. Сродни неловкости. Не знаю почему. Наверное, где-то глубоко внутри себя я уже понимал, что мы выскочили из круга привычного, обыденного, а ведем себя по-прежнему, и на подлинное выдаем привычную реакцию – как на фальшак, потому что привычно знаем, что все на свете фальшак. При этом на самом деле, от нутра, мы так, может быть, и не думаем, но – так принято. И должно что-то очень серьезное произойти, что-то больно должно ударить, чтобы мы перестали хохмить и глумиться и сказали что-нибудь искреннее…

Но потом мы и это заключим в кокон. Как я заключил ту школу. Заключил и выбросил ключ…

Потом обязательно расскажу. Уж этого-то я не забуду никогда.

В общем, они там втроем друг дружку пугали и повизгивали от удовольствия, а я как-то очень сильно отстранился и их почти не слышал, а если слышал, то не понимал, потому что они говорили не на моем языке.

Но и другого ничего я не слышал…

– Тихо, – без всякого выражения сказал вдруг дед, но наши мгновенно замолчали. А я вернулся.

И услышал ритмичный плеск. На счет «четыре». А потом к плеску добавился еще какой-то звук: «Ххха-а! ххха-а!»

В общем, это был почти синхронный плеск нескольких весел и то ли дыхание гребцов, то ли команда кормчего…

– Что это? – прошептал Хайям – и сам себе захлопнул рот ладонью.

А кто-то из девчонок – кажется, Вика – вдруг запричитал почти беззвучно, и еще беззвучнее Петрович цыкнул на нее.

Мы затаились, как подводники, легшие на дно.

Звуки гребков надвигались, теперь было слышно еще и непонятное, ничему не в такт бренчание – будто кто-то совсем неумело пытался играть на хомусе. И наконец все так приблизилось, что слышны стали характерные шлепки воды под днищем…

Почти бесформенным сгустком тумана странная ладья прошла мимо нас на расстоянии вытянутой руки. Я рассмотрел только красные лопасти трех весел, с которых стекала вода, – они погрузились и взметнулись так близко, что нас по-настоящему окатило. Остальное угадывалось: покатый борт, приподнятая корма, толстая мачта без парусов…

– Вадар лукт? – донесся гнусавый голос. – Вемс фельардет?

(Фраза эта застряла в голове намертво, клещами не выдрать. Что означает, не знаю.)

Нашу лодку качнуло – раз и еще раз.

Через какое-то время я вспомнил, что нужно дышать.

Потом туман поднялся, и между ним и водой образовался просвет – поначалу метра в два. В который дед и ринул нашу лодку со всей мощью неполных четырех лошадиных сил.

Было зябко. Гораздо холоднее, чем ранним утром.

Потом туман поднялся еще немного – и пошел дождь.

– Петрович, а кто это был? – спросил Хайям.

– Не знаю, – сказал дед. – И знать не хочу. Не наши какие-то.

– Откуда тут не нашим взяться?

– От сырости.

– Я серьезно.

Дед промолчал. И потом, сколько мы ни приставали, только отмахивался.

– Ну что, как скатались? – Сергей Рудольфович встречал нас на берегу. – Познавательно?

– Уф-ф, – сказал я. – Более чем.

– И у нас тут интересные дела…

Как только мы уплыли, приехали трое милиционеров на уазике. Сказали, что неделю назад из части сбежал солдат с автоматом и что его вроде бы видели в наших местах. В общем, чтобы мы были осторожны и бла-бла-бла. Но вели менты себя как-то странно, и иногда казалось, что они сами не понимают, где находятся и что делают. Циничный Джор тут же высказал предположение, что на самом деле они потребили весь годовой запас грибочков и пожаловали за новыми. Они пробыли на хуторе почти шесть часов, смущая девочек и зля преподов; пофигистичный же Джор пытался раскрутить их на сказки и легенды грибных ментов, потому что не может же так быть, что у них нет никакого фольклора?.. В конце концов менты вдруг смутились, резко засобирались и уехали.

А где-то ближе к ночи пришли волки. Их увидел Артур, возвращаясь с рыбалки (полведра красноперки за два часа). Сначала он принял их за собак, но поведение этих собак было совсем не собачье. Они гуськом бежали по редколесью, а потом сели на той полянке, где мы высаживались из автобуса, и завыли на семь голосов. Тут всполошились старушки – они-то волков от собак могли отличить не глядя. Тут же всех (включая дворовых собак) затащили в избы, закрыли ставни, заперли двери… Оказывается, когда-то давно, сразу после войны, волки вот так же пришли летом, дождались темноты, потом выбили в избе окна, запрыгнули внутрь и загрызли председателя колхоза и гостившего у него брата, лютеранского священника.

Единственное же на хуторе исправное ружье хранилось у деда Терхо…

В общем, ночь прошла судорожно. Наутро, конечно, никаких волков поблизости не обнаружилось, собаки ликующе брехали на всю округу, что это-де они прогнали стаю… да и люди были как-то ненормально веселы.

Сильно пахло жареной рыбкой, но ее уже всю съели.

День до вечера, казалось бы, должен был запомниться – хотя бы как последний относительно нормальный день. Но вот не запомнился, и все тут. Помню только, как с помощью простого карандаша переводил на бумагу мелкий резной узор с какой-то доски – настолько мелкий, что его никак не удавалось сфотографировать. И что на ужин была удивительно, феноменально липкая гречка, я даже не представляю, что нужно сделать, чтобы гречка стала такой липкой – как пластилин. А молока опять не было.

Пара записей за этот день есть, но одна из них – подробно о погоде (зачем? – не знаю), а вторая – планы на завтра.

Ага. Хочешь насмешить Всевышнего – поделись с ним своими планами.

Итак, возвращаемся к началу нашего рассказа. «У одного мальчика было две девочки, и он обеих взял с собой на практику». Пока Вика плавала с нами брать интервью у настоящей саамской ведьмы, Артур решил снова приударить за Маринкой. И приударил. Нарушая всяческую этику, которую сам же в нас и вбивал.

Поясню: в отряде мы все – ученые. Даже так: УЧЕНЫЕ. Все буквы заглавные. Мы должны правильно выглядеть и правильно себя вести. Не вызывающе, не надменно, а очень уверенно. Чтобы интервьюируемый знал: ему оказана честь, что ты позволяешь ему, допустим, спеть для тебя. Не ты его умолил отчебучить хоть что-нибудь, лишь бы зачли практику и ты не остался без оценки, а он по собственному искреннему желанию шевелит извилинами, вспоминает стóящие вещи, которые нестыдно представить ученому человеку, чтобы вошли они в книги, разнеслись по свету, обогатили мировую культуру, чтоб не стыдно было за себя как не помнящего культуру родную… Ну и вести себя мы должны соответственно: не пить, не сквернословить, разговаривать литературным языком, не куролесить, не флиртовать ни с местными, ни со своими. Это очень строгие и очень верные, на мой взгляд, правила. Нужно поддерживать хотя бы легенду, хотя бы видимость…

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».