— Помогите!

Его сбил с ног горячий вихрь вперемешку с искрами. Тогда Мигель попытался ползти. Дышать было трудно, и он ничего не видел сквозь застилавший глаза дым. Сделав еще одну попытку подняться, юноша снова позвал на помощь. Огонь окружил его со всех сторон, жара сделалась невыносимой. Он чувствовал запах патоки и опаленных волос. Неужели его собственных? Рот был набит сладковатым пеплом, обжигавшим горло и легкие. Лицо опалило нестерпимым жаром. Он зажмурил глаза и закричал, понимая, что умирает.

«Нет, надо выбраться отсюда! Я не хочу умирать!»

Кашляя, стаскивая горящую одежду, он метался в поисках спасительной тропы, какого-нибудь укрытия от бушующего пламени.

— Помогите!

«Я хочу жить! Я не могу умереть сейчас! Не здесь. Даже если моя смерть принесет свободу…»

— Мама! Мама! Помоги!

Сквозь шипение и треск огня Мигель услышал свое имя. Он с трудом поднялся на колени.

— Помогите, — прошептал юноша, силясь открыть горящие в глазницах глаза.

Вокруг выли собаки, и он уже не сомневался, что оказался перед вратами в царство Аида. «Я не заслужил смерти. Я хотел освободить их, но они не позволили мне». Он вновь услышал свое имя, повернулся на голос и из последних сил открыл обожженные глаза. К нему бежал мужчина с золотистыми волосами, огненные языки адского пламени, казалось, не касались его. Больше Мигель ничего не видел.

Ана ждала на крыльце касоны, вцепившись в лестничные перила. Внизу рабы хором читали «Отче наш» и «Аве Мария», как она их учила. Хозяйка гасиенды бездумно повторяла знакомые слова, всматриваясь в ночь и отгоняя страхи. В промежутках между вдохами она молила Господа, к которому так редко обращалась:

— Прошу тебя, Господи! Прошу тебя, спаси Северо Фуэнтеса!

Словно вняв ее просьбам, управляющий с шумом выбежал из тростниковых зарослей, неся в руках кучу тряпья. За ним появились Консиенсия, Эфраин, Индио, лошади и собаки. Северо миновал толпу работников у подножия лестницы и направился к лазарету. Его ноша выглядела как-то неествественно, но в конце концов Ана разглядела контуры человеческого тела. «Надсмотрщик, — подумала Ана, — поденщик». Она пошла вслед за ними. Северо положил пострадавшего на соломенный тюфяк, а Консиенсия поспешила разрезать одежду. Мужчина выглядел таким вялым и спокойным, что Ана не сомневалась — человек этот мертв.

— Мне очень жаль, — произнес муж, обнимая ее. От него разило гарью и опаленными волосами, лицо было перепачкано сажей и грязью. — Он заблудился в тростнике.

— Кто?

Эфраин зацепил шестом масляную лампу и держал ее над кроватью, чтобы помочь Консиенсии. И хотя Ана не видела сына почти шестнадцать лет, она моментально узнала Мигеля:

— Нет! Нет! Нет! Нет!

Северо держал жену, а она смотрела из-за его плеча на обугленное лицо и кровоточащие руки сына. В грязных белых одеждах, с длинными волосами и вытянутым страдальческим лицом, он был похож на Рамона в последние дни его жизни.

— Он жив, Ана. — Северо прижал ее к груди, словно пытался передать ей часть своей силы.

Ана вырвалась и подбежала к сыну.

— Сынок! — произнесла она с неожиданной для самой себя нежностью.

Он попробовал открыть глаза. С опухших губ сорвался нечленораздельный хрип.

— Нет-нет, сынок, не говори ничего. Дай мне помочь тебе.

Она плеснула воду ему на лицо, плечи, руки и ноги. Мигель был небольшого роста, лишь на несколько сантиметров выше ее, и оттого выглядел даже моложе своих лет. Он лежал на соломенном тюфяке, куда до него укладывали рабов, многие из которых умерли. Нужно найти ему другое место! Но какое?

— Как он оказался на плантации?

Северо покачал головой:

— Вероятно, думал, что ты в опасности.

Ана взглянула на изможденное, испачканное пеплом, сажей и грязью лицо Северо. Он был главной опорой в ее жизни. Кроме как на Северо Фуэнтеса, ей не на кого было положиться. Он любил ее, а она любила его всем своим существом. Словно услышав мысли Аны, муж положил руку на ее плечо.

— Спасибо, что нашли его и принесли мне — живым. — Голос у нее задрожал.

— Я послал Эфраина в Гуарес за доктором.

Она кивнула и снова полила водой руки и ноги Мигеля.

— Если я вам больше не нужен, поеду проверю поля.

Ей не хотелось его отпускать.

— А беглецы? Мы…

— Мы их нашли. Мигель наткнулся на Хакобо с Яйо и спугнул их. Лейтенант обнаружил их в канаве. Он оставил здесь на ночь пару своих солдат.

Ана посмотрела на Мигеля. Вместе с водой на его обожженную, истерзанную кожу и потрескавшиеся губы изливалось все, что она узнала о медицине и знахарстве за двадцать лет. Она вспомнила, как сопротивлялась Мэри, будто не желала, чтобы Ана прикасалась к ней. В отличие от девочки, Мигель лежал пугающе-спокойно и не шелохнулся, даже когда они с Консиенсией омыли его тело отварами и умастили мазями. Она сделала компрессы из картофельных очистков на самых страшных ожогах на лице, ушах и шее, руках и правой ноге. Срезав шипы по краям крупных листьев алоэ, Ана нарезала их дольками и прикладывала к рукам и ногам, пока Мигель не стал походить на получеловека-полурастение.

— Сейчас я мою твои руки, — рассказывала она о своих действиях.

Сын лежал недвижимо и не жаловался, хотя, должно быть, испытывал невероятную боль. Наконец он отозвался на ее голос. Если понадобится, она будет говорить с ним до его полного выздоровления.

— Ты почувствуешь холодок, — объясняла она, раскладывая листья алоэ на ноге и ступне сына.

Мигель застонал, будто от дурного сна.

— Лучше не открывай глаза, детка, — сказала она. — Я накрою их тряпочкой, чтобы кожа оставалась влажной.

Консиенсия принесла питательный отвар с лавандой и тростниковым соком. Он очень помог Мэри, когда горло у нее распухло от плача. Ане пришлось вставить палец в рот Мигеля и раздвинуть губы, чтобы по капле влить жидкость.

Консиенсия повесила шторку, отгородившую Мигеля от других пострадавших. Ана влила еще немного отвара в рот сына и снова принялась разговаривать с ним. Стоит ей замолкнуть, и он впадет в забытье. Только ее голос держал его на этом свете.

— Пей, сынок. — (Он проглотил сладкое снадобье.) — Ты дома, мой мальчик. Вот сок сахарного тростника. Выпей, прошу тебя, ради бога.

Она старалась говорить спокойно и уверенно, но скрыть отчаяние и страх, что все ее отвары и снадобья окажутся бесполезны, не получалось.

— Прошу тебя, помоги мне, Господи! Спаси его, Пресвятая Дева Мария! Помоги нам, Боже!

Этим вечером Ана впервые за долгое время молилась истово и обращалась к Богу как ревностная христианка. За всю жизнь она совершила множество грехов и ни разу не покаялась в них. Но в одном она была уверена твердо: двадцать лет на гасиенде Лос-Хемелос свели ее веру на нет и она уже больше не доверяла Всевышнему.

— Я мою твои ноги, — рассказывала она Мигелю.

За двадцать лет жизни на острове Ана без сожаления рассталась с оборками и кружевами — точно так же, движимая, подобно конкистадорам прошлого, соображениями целесообразности, она избавилась и от религиозного чувства. Ее предки прибыли в Новый Свет со священниками и нравоучениями, с тех пор в истории Пуэрто-Рико было немало жутких зверств, лживых обещаний, насилия, рождения внебрачных детей, грабежей и убийств. Первые конкистадоры потеряли нравственные ориентиры, их вера не прошла испытания Новым Светом. Уже потом, вернувшись домой, они воздвигли величественные храмы в попытке отвлечь внимание людей от совершенных ими грехов.

Ана капнула еще немного жидкости в рот Мигеля. Он проглотил ее с булькающим звуком. Женщина вспомнила последние часы Рамона: они со знахаркой Дамитой обработали его раны, а потом повозка, на которой он лежал, увезла мужа туда где его ждала смерть. Ана до сих пор помнила выражение лица Рамона — ненависть, сквозившую в каждом взгляде. И Иносенте в последний раз смотрел на нее так же. Крики Рамона пронзали ее сердце, словно кинжалы.

Он понимал, что не выживет. Он уже давно умер, превратился в призрака, Бродягу, пойманного в силки ее честолюбивых замыслов и потерявшего надежду на освобождение.