5. С его словами все единодушно соглашаются и решают и того принять, который считался как бы уже одобренным, и других искать для пополнения шайки. Тогда говоривший вышел ненадолго и приводит какого-то юношу огромного, как и обещал, с которым вряд ли кто из присутствовавших мог сравниться, — ведь, не говоря уже об общей плотности телосложения, он на целую голову был выше всех, хотя на щеках его едва пробивался первый пушок, — прикрытого еле державшимися на нем пестрыми лохмотьями, через которые просвечивали отличавшиеся дородностью грудь и живот.
Вновь пришедший произносит следующее: «Привет вам, клиенты бога сильнейшего Марса, ставшие для меня уже верными соратниками; мужа великодушного и пылкого, с радостью к вам приходящего, с радостью и примите. Охотнее я грудь под удары подставляю, чем золото себе грабежом доставляю, и сама смерть, что других страшит, мне придает еще больше отваги. Не считайте меня нищим или доведенным до отчаянья и не судите о моих достоинствах по этому рубищу. Я был во главе сильнейшей шайки и опустошал всю Македонию. Я — знаменитый грабитель, тот самый Гем, чье имя повергает в трепет все провинции, и отпрыск отца Ферона, знаменитого, в свою очередь, разбойника, вспоенный человеческой кровью, воспитанный в недрах шайки, наследник и соперник отцовской доблести.
6. Но все прежнее множество товарищей храбрых, все богатство великое в короткий промежуток времени утрачены мной. Случилось так, что я совершил нападение на императорского прокуратора, [548]получавшего оклад в двести тысяч сестерциев, но дела которого потом пошатнулись, так что впал он в ничтожество. Гнев божества [549]скрестил наши пути… впрочем, так как история вам неизвестна, начну по порядку.
Был некий славный муж при дворе Цезаря, известный высоким своим положением, — сам Цезарь взирал на него милостиво. Его-то, оклеветанного по проискам некоторых лиц, свирепая зависть подвергла изгнанию. Супруга его, Плотина, женщина редкой верности и исключительного целомудрия, десятикратно разрешившись от бремени, снабдила крепким основанием дом своего мужа. Презрев и отвергнув услады столичной роскоши, эта спутница в изгнании и подруга в несчастье остригла волосы, сменила свои одежды на мужские, надела на себя пояса со спрятанными в них самыми драгоценными ожерельями и золотыми монетами и среди военной стражи и мечей обнаженных, бестрепетно разделяя все опасности, в неусыпной заботе о спасении супруга непрерывные бедствия, как мужчина, выносила. Претерпев в пути много невзгод на море и на суше, приближались они к Закинфу [550], где роковой жребий назначил прокуратору временное пребывание.
7. Но как только достигли они актийского побережья [551](где в то время, перекочевав из Македонии, мы рыскали) и с приближением ночи, опасаясь морской качки, расположились на ночь в какой-то прибрежной харчевне вблизи своего корабля, — мы напали на них и все разграбили. Однако нельзя сказать, чтобы мы ушли, отделавшись незначительным риском. Лишь только матрона услышала, как заскрипела дверь, принялась она бегать по комнате и беспокойным криком своим всех переполошила, зовя стражников и слуг своих поименно, сзывая всех соседей на помощь, так что, не попрячься все они кто куда, трепеща за свою безопасность, не уйти бы нам безнаказанно. Но эта достойнейшая (нужно отдать ей справедливость) и исключительной верности женщина, заслужившая замечательными своими качествами милость божественного Цезаря, [552]обратилась к нему с прошением и добилась быстрого возвращения из ссылки для своего мужа и полного отомщения за нападение. Как только пожелал Цезарь, чтобы не существовало братства разбойника Гема, — тут же его и не стало; такую власть имеет одно мановение великого императора. Вся шайка, выслеженная отрядами вексиллариев, [553]была рассеяна и перебита, лишь я один, с трудом скрывшись, избег Орковой пасти следующим образом.
8. Надев узорное женское платье, спадавшее многочисленными складками, покрыв голову тканой повязкой, обувшись в белые тонкие женские туфли и укрывшись и спрятавшись под личиной слабого пола, я сел на осла, нагруженного ячменными колосьями, и проехал через самую середину вражеского отряда. Солдаты приняли меня за погонщицу ослов и пропустили без малейшей задержки; не надо забывать, что я тогда был безбородым и щеки мои блистали отроческой свежестью. Но при этом я нисколько не посрамил ни отцовской славы, ни своей доблести: хоть и пришлось натерпеться мне страху, видя прямо перед собою убийственные мечи, все же, скрывшись обманным образом под чужою одеждой, в одиночку нападал я на усадьбы и села и сумел сколотить себе деньжонок на дорогу. — И сейчас же, приоткрыв свои лохмотья, он выложил оттуда две тысячи золотых. — Вот, — говорит, — от всего сердца подарок вашей компании, или, вернее сказать, мое приданое, а также предлагаю вам себя, если вы ничего не имеете против, в вернейшие атаманы, причем ручаюсь, что пройдет немного времени, и каменное это ваше жилище я обращу в золотое».
9. Без промедления и задержки разбойники тут же единогласно выбрали его предводителем и принесли довольно нарядное платье, которое он и надел, сбросив свои богатые лохмотья. [554]Преобразившись таким образом, он со всеми перецеловался, возлег во главе стола, и избрание его было отпраздновано ужином и обильной выпивкой.
Тут, узнав из разговоров разбойников между собой о попытке девушки убежать, о моем пособничестве и о чудовищной смерти, назначенной нам обоим, спросил он, в каком помещении она находится. Когда его привели туда и он увидел, что она в оковах, он сморщил неодобрительно нос, вернулся обратно и говорит:
— Я, разумеется, не настолько невоспитан и дерзок, чтобы удерживать вас от исполнения вашего решения, но считал бы бессовестным, оставаясь при своем мнении, скрыть от вас то, что мне кажется правильным. Прежде всего прошу верить, что побуждает меня лишь забота о вашей пользе, к тому же, если мнение мое вам не понравится, вы свободно можете снова вернуться к вопросу об осле. Ведь я полагаю, что для разбойников — для тех по крайней мере, кто ясно понимает свое дело, — выше всего должна стоять прибыль, даже выше, чем желание мести, осуществление которой часто связано с убытком. Если же вы уморите эту девушку в этом осле, то всего-навсего удовлетворите свое чувство негодования без всякого иного возмещения. Потому я считаю, что ее нужно отвести в какой-нибудь город и там продать. Девушка в ее возрасте не может пойти по низкой цене. У меня у самого, когда я еще водился со сводниками, был знакомый, который немало талантов, [555]полагаю, дал бы за такую девушку, сообразно ее происхождению, чтобы приспособить ее к ремеслу потаскушки; от него бы она уже не убежала, а ваша жажда мщения была бы в какой-то мере удовлетворена, раз она попала бы в публичный дом. Я вам высказываю соображения, которые мне пришли в голову как выгодные; вы же, конечно, вольны в своих мнениях и поступках.
10. Так этот рачитель о разбойничьей прибыли защищал и наше дело — славный спаситель осла и девицы. Остальные, по долгом обсуждении — причем продолжительность этого совещания истерзала мне все внутренности и даже мою несчастную душу, — охотно присоединились к мнению разбойника-новичка и сейчас же освободили деву от оков. А та, едва увидела этого юношу и услышала упоминание про потаскушек да сводников, так радостно начала смеяться, что мне пришло в голову подвергнуть заслуженному осуждению весь женский пол: ведь на моих глазах эта девушка разыграла любовь к жениху молодому и стремление к священному, чистому браку — и вдруг при одном упоминании о публичном доме, гнусном и грязном, приходит в такой восторг. Так что в тот момент вся порода женская и нравы их зависели от ослиного суждения. А молодой человек снова обратился с речью к разбойникам:
