– Не слушай этого проходимца! Видела, как на нем висли шлюхи? То-то!

Голос Дика послышался совсем близко.

– Все-таки ты самая упрямая женщина на свете, мисс Уилбери. Ну куда ты бежишь?

Джилл в ярости отшвырнула его руку и поспешила дальше.

– Ты вернешься назад со мной, хочешь ты этого или нет! – Теперь в голосе Дика прозвучал гнев.

– Счас, разбежался! Неужели ты думаешь, что я буду сидеть в уголке и смотреть, как вы с этой крашеной бабой обжимаетесь и пьете на брудершафт?

Впервые за все это время она увидела на скулах Дика румянец. Это было невероятно, непостижимо, но, кажется, он действительно смутился. В этот момент раздался яростный вопль Дины:

– Не прикасайся ко мне, ты… потаскун! Это после всего-то, что было, особенно после прошлой-то ночи?! Да ты… Да я…

Девушка закрыла лицо руками и разрыдалась. Рокко растерянно пытался отвести судорожно сжатые кулачки от ее лица и бормотал:

– Дина, роза моя, выслушай меня, прошу! Я говорил чистую правду, клянусь всем святым…

Постепенно вокруг них начала собираться толпа зевак. Дина продолжала отбиваться от Рокко, Джилл яростно смотрела на Дика, но теперь и сам он выглядел изрядно обозленным.

– Боумену даже не понадобится наводить о нас справки! Скоро здесь соберется половина города!

В следующий миг Дик просто подхватил Джилл, перекинул ее через плечо и понес обратно. Джилл замолотила его кулаками по спине.

– Дик Аллен!!!

Дик шлепнул ее по мягкому месту, весьма удачно для этого расположенному.

– Тихо, женщина! А вы расходитесь, люди. Это новые девчонки Жозефины. Им не понравились их комнаты. Теперь мы возвращаем нахалок под крылышко хозяйки и постараемся утешить обеих.

Зеваки ответили дружным хохотом, в котором утонуло яростное шипение Джилл.

Рокко последовал примеру Дика, зато Дина визжала гораздо громче, но Рокко не шлепал ее, а нежно уговаривал:

– Дина, роза моя, не сердись и веди себя тихо!

Войдя в стрип-бар, Дик не останавливаясь прошествовал наверх, все еще не спуская с плеча Джилл. Девицы приветствовали их дружным смехом и воплями. Недовольна была только Жозефина. Она уперла руки в бока и возопила:

– Дик! Что ты, дьявол тебя забери, делаешь?!

– Жози, я собираюсь ненадолго занять твою комнату. Не волнуйся, мы там ничего не сломаем.

– Дик!

– Извини, Жози, но ничем помочь не могу. Я попозже спущусь и все объясню, а до тех пор, умоляю тебя, отвали, ласточка!

Обессилевшая от ярости Джилл успела заметить изумленные и веселые лица танцовщиц, Рокко, Дину, сердитую Жозефину, а затем Дик ногой распахнул дверь в богато и вычурно убранную комнату, вошел, тщательно запер дверь на ключ и наконец поставил Джилл на ноги.

Она немедленно набросилась на него с единственным желанием – убить, убить мерзавца! Дик хладнокровно перехватил ее занесенный кулак и сказал:

– Можешь визжать, драться и кусаться, но сначала ты меня выслушаешь.

Джилл в ярости отшатнулась от него, отвернулась… и замерла на месте.

Вполне естественно, что раньше Джилл Уилбери никогда не приходилось бывать в комнате настоящей шлюхи, да еще и содержательницы подпольного борделя, и теперь это зрелище потрясло ее. Стены были завешаны яркими гобеленами, на которых неизвестный мастер выткал ТАКИЕ сцены, какие не могли привидеться Джилл и в бреду. Девушка обводила комнату глазами, чувствуя, как краска заливает ей и шею, и плечи, и грудь.

Сзади несколько смущенно кашлянул Дик.

– Вкусы у Жози… Жозефины несколько необычны…

– О да!

Комната была красной. Красные занавеси алькова, красный ковер, красные покрывала на огромной кровати, красные бархатные кресла… Даже золото сверкало не так ярко, подчиняясь всепобеждающему алому цвету, чувственному и вызывающему.

На кровати, недавно кем-то смятой, запросто могли разместиться человек пять, не меньше. Воображение, подлое воображение немедленно подсказало Джилл картину: Дик, голый и возбужденный, сжимает в страстных объятиях пышнотелую красотку Жози, и оба стонут, лаская друг друга… так же, как ласкали друг друга Джилл и Дик в последние несколько ночей.

Рука Дика осторожно тронула ее за плечо, но девушка отпрянула. Голос мужчины был тих, но тверд.

– Все так, королева моя золотая, все так и еще намного хуже, чем ты можешь представить. Но ведь я никогда не говорил, что я хороший человек, и никогда не уверял тебя, что не спал с другими женщинами.

– Со многими женщинами…

– О да. Я вряд ли могу их сосчитать. И уж точно не смогу сделать вид, что их не было. Все они останутся со мной, в моей душе, как и прочие мои грехи и преступления. А знаешь, какое из преступлений худшее? То, что я позволил себе полюбить тебя. Этот грех никогда не простится мне ни Богом… ни тобой. Дай мне руку, королева Джилл. Я не могу рассечь свое сердце и вырвать из него любовь к тебе. Я не прошу прощения и не жду его. Нельзя было соблазнять тебя, чистая моя королева, но я худший человек на земле, и я поддался страсти.

Он мягко и нежно взял Джилл за руку, и девушка почувствовала, как тает ее сердце, как плачет и тоскует душа – от любви и печали, от понимания того, что их любви нет места в этом мире…

– Я люблю тебя, Джилл. Я стою перед тобой с открытым сердцем и не хочу больше защищаться. Я люблю тебя. Неужели… неужели ты больше никогда не скажешь мне ни слова?

– Ты меня ударил… по попе! Ты прилюдно назвал нас с Диной шлюхами! Ты орал на всю улицу, что мы из этого борделя!

– А что мне оставалось? Назвать громко твое истинное имя? Если Марк Боумен ищет нас, ему даже не пришлось бы в этом случае рассылать своих шпионов.

Джилл со стоном закрыла лицо руками.

– А что, если кто-нибудь узнал меня? Уилбери хорошо знают в Абертейфи.

Руки Дика мягко легли ей на плечи.

– Нет, Джилл, никто не узнал. Кто признает наследницу Уилбери в девушке, чья одежда в пыли и грязи? Тебе не о чем тревожиться. Я обещал защитить тебя, и я это сделаю.

Джилл кивнула, отводя взгляд и неотрывно глядя на ближайший гобелен. На нем были изображены мужчина и женщина, занимающиеся любовью в очень странной позиции… Спина женщины грозит переломиться, а мужчина… мужчина, кажется, сейчас просто упадет…

– Джилл Уилбери! Ты разнузданная и бессовестная женщина! На что ты смотришь? Вот встречу твоего брата, все ему расскажу, и он побьет тебя.

Джилл опомнилась и отскочила от гобелена. Потом поправила волосы и сердито заметила:

– Какая разница! Он нас обоих побьет, когда узнает, что между нами произошло.

– А зачем ему об этом знать? Я лично не скажу, если ты не скажешь.

Джилл водила пальцем по полированной крышке шкатулки, стоявшей на низком резном столике.

– Дик… Ты этого хочешь, да? Сделать вид, что между нами ничего не было?

Он прерывисто вздохнул и прошептал:

– Нет! Но я преступник и беспутный парень. Тебе решать, ты лучшая из нас двоих. Если ты скажешь, что так нужно, я подчинюсь. Если скажешь, что нам больше не спать вместе, я подчинюсь. Если скажешь…

– Дик. Если бы ты знал, как мне тяжело! Ты прекрасен, ты так хорош, что сердцу больно, когда глаза видят тебя. Я же некрасива. Я всегда была некрасивой, даже в детстве. Потому я и привыкла к этой мысли и смирилась с ней.

И все же я никогда не чувствовала себя такой безобразной, как сейчас, в эту минуту. Наверное, многие женщины чувствуют то же, когда видят гобелены Жозефины…

Дик молча посмотрел на нее, затем отошел к окну и отодвинул тяжелые занавески. Некоторое время он молча смотрел на улицу, а Джилл чувствовала, как что-то умирает внутри нее с каждой секундой этого страшного молчания.

Сейчас он скажет правду. Ту самую, которая ей и без того известна, но от которой она пряталась все эти недолгие дни и ночи.

Он скажет, что она безобразна, что он не хотел обладать ею, потому что она неуклюжа и неопытна, что ни один мужчина на свете не захочет такую некрасивую, уродливую женщину, потому что в мире много других, красивых и желанных…