Но как бы ты ни заботился о другом человеке, не в твоих силах гарантировать ему счастливую жизнь ни любовью и деньгами, ни жертвами. Ты можешь только делать все, что в твоих силах… и молиться за него.

Я поцеловал Майло в лоб, не потревожив его сна. В порыве нежности поцеловал Лесси в голову. Ей понравилось такое проявление теплых чувств, а у меня на губах осталась шерсть.

Часы на столике у кровати показывали пять утра. Через семь с половиной часов собака будет сидеть на диване у окна гостиной, смотреть на улицу и гадать, когда же я вернусь с самым дорогим ей человеком, а мы с Майло – есть ленч в ресторане «Рокси», шпионя за знаменитым литературным критиком.

В десять минут первого, в разгаре ленча, посетители «Рокси» вели себя более шумно, чем за обедом, но атмосфера расслабленности оставалась, способствуя размеренной беседе.

Хамал Саркисян усадил нас за столик на двоих в глубине длинного прямоугольного зала. Для Майло положил на стул надувную подушку.

– Будешь пить вино за ленчем? – спросил Хамал мальчика.

– Стакан или два, – подтвердил Майло.

– Я тебе их подам через пятнадцать лет.

Я сказал Пенни, что мы с Майло поедем в библиотеку, в магазин электроники, чтобы купить недостающие детали для его очередного проекта, а потом в «Рокси» на ленч. Я говорил правду. Никогда не лгу Пенни.

Но не упомянул, что за ленчем собираюсь взглянуть на избегающего публичной известности Ширмана Ваксса. Опускать часть правды – тоже обман, и такой поступок заслуживает осуждения.

Не собираясь подходить к критику или заговаривать с ним, я полагал, что в этом маленьком обмане нет ничего худого. Мне не хотелось тревожить Пенни и выслушивать ее строгий наказ: «Плюнь и разотри».

Однажды я уже обманул ее, не сказав всей правды. И тогда все обстояло куда серьезнее. В самом начале наших отношений и десять последующих лет я всячески избегал упоминания об одном крайне важном событии, которое оказало ключевое влияние на мою жизнь. Боялся, что мои слова окажутся слишком тяжелой ношей для плеч Пенни и раздавят ее.

Мы с Майло приехали раньше Ваксса, то есть я мог не опасаться обвинения в предумышленном убийстве, которое мне бы обязательно предъявили, если бы я повторил ту же ошибку, что допустил с гаражными воротами: случайно въехал бы задним ходом в ресторан и раздавил сидящего за столом критика.

Выбор наблюдательного пункта мы с Хамалом обговорили утром, в телефонном разговоре, и теперь он указал на столик в центре ресторана.

– Он сядет там, у окна. Всегда читает книгу за едой. Вы его узнаете. Он – странный человек.

Ранее я нашел в Интернете единственную фотографию Ваксса, и выяснилось, что пользы от нее никакой. Очень уж размазанным получилось изображение, как на всех фотографиях снежного человека, идущего лесом или по полю.

– Кто этот странный человек? – спросил Майло после ухода Хамала.

– Один мужчина. Посетитель ресторана. Хамал думает, что он странный.

– Почему?

– У него во лбу третий глаз.

Майло фыркнул:

– Ни у кого нет во лбу третьего глаза.

– У этого парня есть. И еще в носу четыре ноздри.

– Да, – взгляд Майло стал ледяным, словно у детектива отдела расследования убийств. – И какой у него домашний любимец? Летающий гавик?

– Два. Он научил их выполнять фигуры высшего пилотажа.

Изучая меню, заказывать мы не торопились, пили лимонный ледяной чай и говорили о любимых пирожных, мультфильмах, которые показывали утром по субботам, и об инопланетянах. Никак не могли решить, с какими намерениями они прилетят на Землю: чтобы научить всему, что знают сами, или чтобы съесть нас всех. Мы поговорили о собаках вообще, о Лесси в частности, об аномалиях прохождения электрического тока через магнитное поле.

В последней части разговора я, правда, лишь мычал и фыркал, будто изображал упомянутого выше снежного человека.

Ровно в половине первого в ресторан вошел приземистый мужчина с «дипломатом» в руке. Хамал проводил его к тому самому столику у окна.

Справедливости ради следует отметить, что мужчина был не столько приземистый, как здоровенный. При широченных плечах лишнего веса у Ваксса не наблюдалось. Чувствовалось, что мышцы у него просто литые.

А такая толстая шея могла удержать и каменную голову идола из ацтекского храма. Лицу природа определенно уделила больше внимания, чем фигуре. Возможно, не природа, а высококлассный пластический хирург. Такое лицо (широкий лоб, благородный нос, волевой подбородок) вполне годилось для того, чтобы запечатлеть его на монете времен Римской империи.

И выглядел он лет на сорок, а не на сто сорок, как это утверждала онлайновая энциклопедия. Густые волосы, правда, преждевременно поседели.

На ленч он прибыл в темно-серых брюках, пепельно-сером пиджаке спортивного покроя с кожаными заплатами на локтях, белой рубашке и красном галстуке-бабочке. Отчасти выглядел коллежским профессором, отчасти – борцом рестлинга. Создавалось ощущение, что профессор и борец вошли в камеру для телепортации (как в фильме «Муха»[9]), а к концу путешествия их атомы перемешались между собой.

Из «дипломата» он достал книгу в переплете и что-то непонятное, вроде бы какое-то стальное орудие пыток. Раскрыл книгу, вставил в челюсти этого самого приспособления, которое держало ее открытой и оставляло свободными руки.

Очевидно, ленч у критика проходил по раз и навсегда заведенному порядку. Официант принес стакан белого вина, которого Ваксс не заказывал.

Тот кивнул, кажется, пробурчал пару слов, не посмотрев на официанта, который тут же отбыл.

Критик достал очки в роговой оправе, нацепил на нос, пригубил вина и сосредоточился на зажатой в стали книге.

Я не хотел, чтобы Ваксс заметил, что я таращусь на него, поэтому продолжил разговор с Майло. Смотрел главным образом на него, лишь время от времени поглядывал на критика.

И вскоре моя шпионская миссия уже представлялась мне чистым абсурдом. Да, Ширман Ваксс выглядел странно, но после того, как загадки его внешности больше не существовало, мой интерес к нему полностью пропал.

Я не собирался подходить к нему или говорить с ним. Пенни, Оливия Косима и даже Хад Джеклайт были совершенно правы, говоря, что реагировать на несправедливую рецензию – дохлое дело.

Столики между нами и критиком постепенно заполнялись, новые посетители скрыли его от нас. К тому времени, когда мы съели главное блюдо и заказали десерт, я и думать о нем забыл.

– Мне надо пописать, папа, – сказал Майло, когда мы поднялись из-за стола (я уже расплатился и дал на чай официанту).

Туалеты находились неподалеку от нашего столика, в конце короткого коридора, и, когда мы пересекали зал, я посмотрел в сторону Ваксса. Столика не разглядел, мешали сидевшие за соседними, а вот стул пустовал. Должно быть, критик уже поел и отбыл.

В сверкающем чистотой мужском туалете нас встретили одна кабинка, достаточно широкая, чтобы в нее могло въехать инвалидное кресло-каталка, два писсуара и две раковины. Ноздри щекотал запах дезинфицирующего средства с сосновой отдушкой.

Кабинку кто-то занял, а Майло не хватало росточка, чтобы воспользоваться писсуаром. После того как он расстегнул «молнию» брюк и вытащил пиписку, я обхватил руками его талию и поднял над фаянсовой чашей.

– Готов! – доложил он.

– Целься! – велел я.

– Огонь! – скомандовал он и пустил струю.

Когда Майло опорожнил мочевой пузырь как минимум наполовину, в кабинке спустили воду, и дверь открылась.

Я скосил глаза и увидел Ширмана Ваксса менее чем в шести футах от меня. Моя шея вдруг превратилась в сжатую горловину воздушного шарика, а потом, от удивления, с губ сорвалось тоненькое: «И-и-и-и».

В ресторане столик критика находился достаточно далеко от нашего, и я не смог разглядеть цвет глаз Ваксса. Теперь выяснилось, что они темно-бордовые.