Вся эта продукция очень нравилась немцам, особенно их женам. Они давали заказы заключенным через своих мужей-шахтеров. Все это, конечно, делалось втайне от начальства. Разбазаривание дефицитного материала рассматривалось как вредительство. Но, несмотря на это, торговля не прекращалась. Немцы за эти красивые вещицы платили хлебом, маргарином, табаком.
Пленные жили коммуной. Все, кто только мог, добывали «сырье» и передавали его своим «мастерам». Выручку делили поровну.
Вдруг тишину нарушил предостерегающий возглас: «Хромой!»— но уже было поздно.
Опираясь на свою палку, Гоппе остановился в трех шагах от меня. Его бульдожья физиономия покрылась розовыми пятнами, в глазах засветились хищные огоньки. Несколько секунд он молча смотрел на «мастера», потом зловеще прошипел:
— Иди сюда... Лос!
Узник подошел к Хромому. Тот размахнулся, намереваясь ударить свою жертву по голове, но заключенный перехватил палку и несколько секунд продержал ее в своих руках. Гоппе яростно рванул палку, как штыком, нанес ею колющий удар прямо в лицо несчастному. Затем ударил еще и еще. Узник не выдержал, в бессильном бешенстве бросился на палача. С неожиданным для своего возраста проворством Хромой отскочил назад, дрожащей рукой выхватил маленький браунинг и разрядил в заключенного всю обойму.
На выстрелы сбежались немцы, штейгеры, дежурный с повязкой на рукаве и несколько веркшютцев.
— Обыскать! Всех обыскать! Тут бандиты, саботажники!— верещал Хромой, топая ногами и брызгая слюной.
В эту ночь я долго не мог заснуть. Перед глазами все время стояла картина жестокой расправы. А что ждет меня? Ведь завтра решается моя судьба: либо я обрету свободу и смогу отомстить извергам, либо окажусь на виселице.
Глава 6
Стасик уже поджидал меня на пятом горизонте. Чуть замедлив шаг, мы немного отстали от Нагеля.
— Владек, — торжественно обратился ко мне друг. — Ты готов?
Я почувствовал, как сжалось и рванулось сердце.
— Значит, после смены. Давай поднажмем и отработаем как следует, чтобы Нагель не задержал нас ни на одну минуту. На-гора поднимемся с первой группой поляков.
В забое уже все были на месте. Бринтмастер подготавливал взрыв. Заложив шпуры, он стал разматывать проволоку. Мы взялись помогать крепильщикам: принесли несколько стоек, подогнали порожняк.
Нагель был недоволен креплением штрека. Да мы и сами видели, что оно никудышное, особенно на последнем отрезке, который прошли перед нами две предыдущие смены...
Мы приступили к работе. После мощного взрыва угля было достаточно, и мы дружно взялись накидывать его в вагонетки. Работали сосредоточенно, молча.
Внезапно позади раздался оглушительный треск и грохот... Мы трое, как по команде, обернулись и увидели ужасную картину: метрах в двадцати от нас обрушилась огромнейшая глыба породы и завалила выход из забоя. Мы очутились в каменной западне.
— О, майн готт, майн готт! — закричал Нагель, обеими руками схватившись за голову.
От его крика у меня по коже забегали мурашки. Да и у Стасика сдали нервы. Он подбежал к штейгеру, и закричал:
— Заткнись, идиот, а не то, клянусь маткой боской, я проломлю тебе череп! Куда ты раньше смотрел?
— О, пан Езус, святая Мария? Разве ж я виноват?— заскулил Нагель. В это мгновение он совсем позабыл о своем расовом превосходстве и перешел на польский язык, что было для меня совершенной неожиданностью. Польская речь Нагеля поразила и Стасика. Он как-то сразу успокоился.
Мы подошли к обвалу. Осмотрев его, убедились: своими силами нам отсюда не выбраться. Не исключено, что порода осела по всему штреку. Для устранения такого обвала нужны недели.
Наш забой напоминал собой пещеру шириной в десять метров и метров в двадцать длиной, при высоте свода в три метра. Он мог обеспечить нас воздухом на сутки, не больше.
Нами овладело гнетущее чувство обреченности. Нагель впал в полное отчаяние и все время, точно молитву, растерянно бормотал:
— Нас откопают... нас откопают... нас непременно откопают...
— Ничего, Владек,— обнадеживал меня Стасик.— Не вешай носа! Наше счастье, что с нами фашист. Его не бросят.
Время, казалось, остановилось. Минуты тянулись как сама вечность. В голове у меня царил какой-то хаос.
Нагель сел на отвал породы, тупо посмотрел вокруг и вдруг стал всхлипывать, как дитя. Он расклеился окончательно.
— Простите меня, ребята!— сказал он сквозь слезы. — Я был к вам несправедлив.
И странное дело — мне стало жаль ненавистного до этого штейгера. Очевидно, точно такое же чувство появилось и у Стасика. Он взволнованно шагал по забою, потом остановился и сказал:
— Вместо того чтобы киснуть, шлях бы его трафил, давайте лучше пообедаем. Все равно двум смертям не бывать, чего уж...
С этими словами Стасик взял свою сумку и, подсев ко мне, выложил все продукты. Потом обратился к штейгеру:
— Подсаживайся, Нагель, пообедаем, небось на голодный желудок помирать тяжеловато.
Штейгер сразу как-то встрепенулся, выложил из своего портфеля все, что там было, и сказал:
— Ешьте, ребята, вы молодые...
— А ты разве старик,— усмехнулся Стасик.— Сколько тебе лет?
— Сорок два.
— Какая же это старость? Жена, дети у тебя есть?
Лицо Нагеля прояснилось, взгляд стал ласковым, даже нежным.
— У меня молодая, очень красивая жена. Я ее так люблю...— Голос его дрогнул.— А дочка... ей пять лет... кудрявенькая такая...— И он снова начал всхлипывать.
Стасик был уже не рад, что затеял этот разговор.
— Ну хватит, будет уж! Все обойдется.
После обеда Стасик, как только мог, подбадривал меня и Нагеля тем, что спасательные работы уже ведутся. Я охотно верил ему, и наше положение уже не казалось столь безнадежным. Даже Нагель немного повеселел. Он предложил нам поспать, а сам вызвался дежурить.
Проснулся я весь в поту. Раскалывалась от боли голова, зверски хотелось пить. В потемках едва мерцала одна карбидная лампа, словно свеча над покойником. Рядом сидел Стасик, а Нагель нервно вышагивал по забою. Его долговязая фигура сновала взад-вперед, как привидение. Под ногами трещал уголь, и этот треск лишь усиливал мертвую тишину и гнетущее чувство безысходности.
— Как-то странно держит себя Нагель, — шепнул мне Стасик. Он помолчал, потом окликнул штейгера: — Нагель, пить хочешь? Иди-ка сюда, выпей немного чаю.
— Пить?— удивленно переспросил Нагель и ни с того ни с сего расхохотался.
— Иди сюда, — повторил Стасик, — доедим, что осталось, выпьем чай и ляжем спать. Нужно беречь силы.
Штейгер послушно сел. Мы доели все до последней крошки и допили чай. Стасик, попросив меня подежурить, заснул.
Я сидел и не сводил глаз с Нагеля, а он все ходил и ходил по забою. Несколько раз я пробовал заговорить с ним, но штейгер не обращал на меня никакого внимания. Так продолжалось часа два. Мне стало не по себе, и я разбудил Стасика.
— Ничего не слышно? — спросил он.— А Нагель все шагает?
— Шагает,— сказал я.
— Гм...— обеспокоенно хмыкнул Стасик.— Нагель, который час?
Тот ничего не ответил.
— Ну и черт с ним. Ох, голова будто свинцом налита, и пить хочется...— впервые за это время пожаловался Стасик.
Через несколько часов мы будем отравлены углекислотой, ведь с каждой минутой кислорода становилось все меньше и меньше. По всему телу разливалась слабость, мною овладело тупое безразличие ко всему, и я заснул.
Разбудил меня какой-то крик, непонятная возня в забое.
— Владек, помоги!— услышал я голос своего друга.— Я тут, я держу Нагеля, он тронулся! Возьми в кармане моей куртки зажигалку и присвети. Только быстро.
Словно в бреду, я поднялся на ноги, вслепую кинулся на голос Стасика.
Вдвоем мы одолели Нагеля, связали ему поясами руки и ноги. Он орал не своим голосом, извивался, как спрут, бился головой об уголь, и мы с трудом кое-как его. утихомирили.
При свете зажигалки я увидел исцарапанное, окровавленное лицо Стася.
