— На каком пожелаете,— ответил я. Это произвело впечатление. Жора спел три песни: немецкую, чешскую и польскую. Успех был потрясающий. Придурки долго не хотели отпускать нас, заказывая все новые и новые песни. В качестве гонорара дали нам хлеб, сало, банку консервов и немного печенья.

До аппеля оставались считанные минуты. Мы торопились в нашу каптерку, чтобы успеть разделить продукты и раздать их.

Не успели мы войти, как неожиданно раздался условный стук, настойчивый и нетерпеливый. Мы отперли дверь. В чулан, шатаясь, вошел узник и в изнеможении прислонился к стене. Лицо его было распухшее и черное от побоев, со следами запекшейся крови, маринарка* с мишенью штрафника и мютцен забрызганы кровью, глаза заплыли, вместо рта алело кровавое месиво. Это был Гриша Шморгун, только что вернувшийся с арбайтскомандой в лагерь. Он был изувечен и обезображен до неузнаваемости.

— Пить...— простонал он.

* Пиджак узника, сшитый из полосатой мешковины (польск.).

В каморке стояли две миски холодной баланды, оставленной для дяди Вани и Гриши. Мы дали ему одну миску. Он сразу осушил ее и бессильно опустился на ящик. Шамкая беззубым ртом, Гриша сказал:

— Дядю Ваню убили, гады! Завтра меня добьют.

Весть ошеломила нас. С трудом ворочая распухшим языком, Гриша рассказал о разыгравшейся трагедии. Капо Адольф бесновался как никогда. Он без конца цеплялся к дяде Ване, всячески над ним издеваясь и избивая без всякой причины, после чего заявил, что сегодня же отправит его в крематорий.

К концу рабочего дня Адольф подошел к дяде Ване и со словами «сейчас я тебя укокошу» начал избивать. Чувствуя неотвратимую неизбежность гибели, дядя Ваня ударом лопаты раскроил череп Адольфу. Эсэсовцы расстреляли дядю Ваню, а с ним еще двадцать штрафников. Всех остальных избили до полусмерти.

— Сам не пойму, как в живых остался, — сказал

Гриша.

Шморгуна надо было спасать любой ценой.

— Вся надежда на тебя,— сказал я Жоре.— Сегодня же поговори с Плюгавым, чтобы не посылал Гришу в штрафную команду.

— А что же я предложу этому подонку взамен?— чуть не плача спросил Жора.— У нас ведь ничего нет, а петь он может заставить меня за баланду, а то и так...

— А что если пообещать ему золото, которое мы организуем завтра?— неуверенно предложил я. Жора подумал:

— Придется... Иного выхода все равно нет.

Мы промыли Гришины раны водой, кое-как перевязали, потом отдали ему половину принесенных продуктов. Времени оставалось в обрез.

На наше счастье, пришел связной от Антоныча Володя Белгородский. Мы рассказали ему о гибели дяди Вани и о том, что завтра идем «организовывать» золото Ауфмайеру. Володя пообещал завтра же прислать Ганса.

— В связи с гибелью дяди Вани руководство подпольной группой 2-А блока бери пока на себя,— сказал Володя Жоре,— а мы поможем. С золотом будьте предельно осторожны, иначе и сами погибнете, и Гришу погубите. Отдать Ауфмайеру нужно бОльшую часть, чтобы не вызывать подозрения. Проверить точно, сколько вы раздобыли в «Канаде» золота, он не сможет — не имеет туда доступа; связь с «Канадой» у него непрочная. Плюгавому же пары монет вполне достаточно. Остальное отдадите любому из наших или тому, кто явится к вам и назовет пароль,— напутствовал нас Володя. А через минуту прозвучала лагерная сирена, возвестившая о построении на вечерний аппель.

Мы помогли обессилевшему Грише выйти на площадку и стать в строй и попросили узников держать его под руки до конца аппеля. Место Гриши находилось в предпоследней, девятой, шеренге, где поддержка обессилевших узников была делом обычным. Ауфмайер во время пересчитывания рядов проходил всегда впереди строя и мог видеть только головы узников, стоящих в глубине строя

Все сошло благополучно и сравнительно быстро. Короткая сирена оповестила лагерь об окончании аппеля. Узники ринулись в свои блоки. Через пятнадцать минут должна прозвучать длинная сирена отбоя, после которой запрещается какое бы то ни было хождение не только по лагерю, но и в блоках. За это время нужно успеть сбегать в туалет, вернуться в шлафзал, раздеться, занять место на нарах. В эти минуты в блоках суматоха и давка достигала своего апогея. В этой толчее нередко погибали больные и наиболее обессиленные узники. Поэтому мы попросили товарищей, чтобы помогли Грише добраться до нар.

За минуту аппельплац опустел. На нем оставался только Плюгавый Вацек. Мы с Георгием подошли к нему, попросили уделить нам несколько минут и начали нелегкий разговор о Грише Шморгуне.

— Известно ли вам, господин старший писарь, какая нам предстоит завтра работа? — спросил Жора.

— Знаю. Пойдете в «Канаду»,— ответил Плюгавый.

— Сами понимаете, это редкая возможность кое-что организовать,— дипломатически намекнул Жора.

— Кроме золота, вы вряд ли оттуда что-нибудь вынесете, а золото должны будете отдать тому, кто вас туда посылает.

— Совершенно правильно, но разве нам запрещается организовать немного и для себя не в ущерб интересам нашего хозяина?

— Ну что ж, я тоже постараюсь быть для вас полезным,— пообещал Вацек.

— Позвольте вас попросить об одном сущем пустяке.

— Ну?

— Оставьте в блоке на пару дней одного моего приятеля, с которым я когда-то сидел в тюрьме и который меня не раз выручал в прошлом. Я перед ним в долгу. Сейчас он штрафник, сегодня попал в переделку. Хотелось бы помочь парню.

— Договорились. Но, разумеется, о нашем разговоре ни гуту... — Вацек записал Гришин номер.

— Могила! — поклялся Жора.

Мы поблагодарили Вацека и вернулись в блок. Суматоха в шлафзале уже начала стихать. Первым делом мы забрали Гришу и устроили его возле себя. За ломтик хлеба один из узников с радостью поменялся с ним местами.

Прозвучала сирена отбоя. В шлафзале погас свет. Под потолком мерцали лишь синие точки — ночные контрольные лампочки. Измученные узники мгновенно заснули тяжким и маетным сном. Гриша всю ночь стонал, метался, бредил. То звал дядю Ваню, то какого-то комиссара из Севастополя, то плакал и просил пить. Грише было так плохо, что казалось, до утра он не дотянет. Придет ли завтра Ганс? Оставит ли Гришу в лагере Плюгавый? Удастся ли нам раздобыть золото? Сколько забот, сколько задач со множеством неизвестных!

Мысль не могла смириться с тем, что дяди Вани уже нет. С острой болью я думал об этом человеке и обо всех дядях Ванях, которых встречал в тюрьмах и лагерях. Как правило, это были коммунисты. Они не изменили своему долгу и в лагерях, как и на фронте, находились в первых рядах сражающихся против фашизма…

Глава 22

На рассвете мы с трудом растормошили Гришу, вывели, точнее — почти вынесли на аппельплац и поставили в строй. На всякий случай Жора еще раз напомнил Плюгавому о нашей просьбе. Вацек ощерился:

— Не приставай, без тебя тошно!

Гриша стоял в строю, изо всех сил пытаясь не упасть. К счастью, жадность взяла верх, и Вацек оставил Гришу в лагере.

В этот день все шло как обычно. После аппеля Янкельшмок с несколькими приспешниками устроили для двух тысяч узников блока «спортивные занятия». Наше счастье, что команду уборщиков не гоняли на эти занятия. Среди нас был один новенький — Николай Ерошко*, бывший секретарь райкома комсомола в одном

из пограничных районов. Его только вчера взял Жора в нашу команду. Николай был очень вспыльчивый и, видя, как издевается над узниками Янкелыпмок, весь кипел. Он никак не мог понять, почему подпольщики до сих пор не уничтожили его. Откровенно говоря, я был такого же мнения.

* Несколько дней спустя Ерошко возглавил подпольную группу в нашем блоке. Позднее под руководством Николая Ерошко подпольщики повесили ненавистного Янкельшмока в туалетной комнате 2-А блока.

Еще до начала «спортивных занятий» Жора повел всех уборщиков, а с ними и Гришу Шморгуна в блок. Мрачный шлафзал стал для нас спасительным островком.

Восемнадцать человек под руководством Жоры приступили к уборке помещения, а я остался с искалеченным товарищем, ожидая прихода Ганса. Наконец Ганс появился. Часа полтора он промывал, обрабатывал йодом и перевязывал Гришины раны. Закончив, сказал: