Но вот колонна выехала за ворота, и, придерживаясь определенных интервалов, машины свернули на шоссе.
Возвращение нежелательно (нем.).
В последний раз мелькнула ржавая колючая проволока Мысловицкого лагеря смерти, сторожевые вышки, виселица, деревянные бараки и каменные блоки, а среди них и четвертый блок, где остались
мои друзья...
По обочинам дороги раскинулась волнистая равнина, которая так напоминала милую моему сердцу Украину. Я отдал бы остаток своей искалеченной жизни только за то, чтобы походить по этому приволью, а потом лечь навзничь лицом к солнцу в душистые травы и смотреть, смотреть в бездонную небесную синь.
ОСВЕНЦИМ
Глава 1
Дорогу преградил полосатый шлагбаум. Из камуфлированной сторожевой будки вышла группа военных в зеленых мундирах. Приглядевшись, я увидел на фуражках эмблему смерти: череп и скрещенные кости, положенные крестом, в правой петлице ворота — две змеящиеся молнии, слева — серебряные или золотые кубики*. Не оставалось сомнений — это были эсэсовцы, одетые, правда, не в свою обычную черную форму.
* Золотые кубики в войсках СС носили только офицеры.
Они тщательно проверили документы у начальника конвоя, осмотрели кузовы автомашин, пересчитали узников и только после этого открыли путь.
Машины сбавили скорость. По обочинам кустилось мелколесье, преимущественно сосны и ели. Вдоль дороги и в глубине жиденького перелеска то и дело встречались словно повисшие в воздухе сторожевые вышки с часовыми. Что же это за лагерь и сколько в нем заключенных, если уже на подступах к нему создана такая мощная заградительная полоса? Еще больше я удивился, увидев на лесной поляне человек сто узников в полосатых робах. Окруженные автоматчиками, они разгружали военные машины, ворочая большие деревянные ящики, выкрашенные в зеленый Цвет. Неподалеку, в стороне, эсэсовцы распаковывали их и минировали местность.
Мы миновали три заградительные зоны и столько же контрольно-пропускных пунктов, на каждом из которых колонну останавливали и проверяли. Но вот мелколесье сменили болота. По сторонам дороги, как муравьи в муравейнике, копошились тысячи людей в полосатых арестантских робах. По колено в трясине, не разгибаясь, они рыли канавы. Под жалким тряпьем ходуном ходили острые лопатки. Казалось, что в этом бешеном темпе работают не люди, а скелеты, одетые в робы.
Вдоль канав прохаживались откормленные надсмотрщики с увесистыми дубинками и желтыми повязками на рукавах.
В нескольких местах прямо у дороги лежали сложенные аккуратными штабелями трупы, повернутые лицами вверх. Мертвецкий оскал зубов. Широко открытые стеклянные глаза устремлены в небо. В них в предсмертной судороге словно застыл немой вопрос: «За что?» Мы все притихли, опустив головы.
Колонна остановилась у ворот лагеря. Наши охранники спрыгнули на мостовую. Раздались крики:
— Раус! Аллес вег! Лос! Лос!*
Стояла жгучая июльская жара. В дороге мы ее не ощущали, а тут в лицо повеяло раскаленным жаром. В нос ударил смешанный запах жженой резины, горелого мяса, шерсти. Было ощущение, что в воздухе не осталось кислорода — только гарь и удушающий смрад. Мы растерянно осматривались.
* Вон! Все вон! Быстро! Быстро! (нем.).
Нашим глазам открывалась огромная территория, в несколько рядов опоясанная колючей проволокой под током высокого напряжения. Я понял это по тому, как была натянута она на белые изоляторы. Они густо облепляли с двух сторон железобетонные столбы высотой не менее восьми метров. У самой земли столбы имели метровую толщину, а кверху суживались и концами загибались в сторону лагеря. На каждом висела мощная электрическая лампа с белым абажуром-отражателем. Столбы стояли на расстоянии друг от друга в шесть-восемь метров.
Это было лишь наружное кольцо проволочного заграждения. За ним на расстоянии двух метров проходило среднее, а еще через четыре метра — внутреннее, столь же мощное, как и два первых, и также под напряжением. По периметру проволочных заграждений через каждые сорок-пятьдесят метров возвышались каменные вышки, оснащенные прожекторами, крупнокалиберными пулеметами и телефонами.
Я увидел высоченную трубу, из которой вырывались рваные языки пламени и валил густой черный дым. Его гигантский столб, казалось, подпирал небо, резко обрывавшееся за сплошной стеной каменных блоков. В пелене этого дыма катилось вниз неправдоподобное, огромное, запятнанное пеплом багровое солнце.
Я подумал, что это какой-то завод, хотя до сих пор ничего похожего не видел.
Нас подвели к воротам, перед которыми пестрел опущенный полосатый шлагбаум. На всю жизнь запомнилась мне эта брама — врата Освенцима, через которые прошло пять миллионов людей со всех концов Европы, а вышли немногие.
Ворота напоминали арку огромного промышленного предприятия. Вверху на стальной сетке крупными металлическими буквами выведен лозунг: «Труд делает свободным». Позже в лагере я услышал добавление к этой поговорке: «Арбайт махт фрай — крематориум драй», что означало: «Труд делает свободным через три крематория».
Слева от ворот находились контрольно-пропускной пункт и караульное помещение. Сразу за проходной стояли деревянные бараки и кирпичные постройки, в которых размещались служебные помещения и различные хозяйственные: кухни, мастерские, бани, дезинфекционные пункты, парикмахерские, склады и прочее.
В глубине территории лагеря виднелись ряды каменных двухэтажных строений, напоминающих военные казармы. Это блоки. Их было несколько десятков.
Ближе к проволочной ограде, в отдалении от всех построек, стоял вросший в землю крематорий. Внешне он напоминал пекарню, построенную в сугубо немецком стиле. Это было широкое приземистое строение из бурого кирпича с островерхой кровлей под красной черепицей. Над нею, как меч, вонзающийся в небо, торчала двадцатиметровая квадратная труба. Из нее и валил густой черный дым. Пушистая жирная сажа, опускаясь на землю, покрывала все предметы, траву и цветы.
Узники, словно гуси, повытягивалм шеи и не сводили с крематория глаз.
— Что ж теперь будет? — в отчаянии спросил один.
— А будет то, что прямо через эту трубу вознесемся на небеси,— ответили ему.
Наконец шлагбаум подняли, распахнули ворота, и нас повели в лагерь. Каждый думал о своем, и все вместе — о неминуемой смерти.
Возле караульного помещения колонну снова остановили. Ждали начальство, которому надлежало решить, куда нас направить — в карантин или... налево.
По обе стороны булыжной мостовой, делившей лагерь на две равные части, я увидел аккуратно подстриженные газоны, даже цветы. Затем мое внимание привлекли деревянные щиты. На них белой краской выведены были различные лозунги. Весь смысл их сводился к одному: неслыханному лицемерию и лжи. На одном щите я прочел сделанные столбиком надписи:
«На волю только один путь!
На пути к достижению воли стоят такие вехи:
чистота,
аккуратность,
опрятность,
пунктуальность,
послушание,
старательность,
честность,
правдивость,
трудолюбие,
преданность,
готовность к самопожертвованию,
любовь к отчизне!»
Щит с этим «кодексом порядочности» стоял недалеко от крематория, который куда убедительнее показывал «единственный путь к свободе».
Нам была видна площадь, находившаяся на левой половине лагеря. Туда привели сотню узников, и какой-то эсэсовец подобно «папаше» Боденшатцу устроил «спортивные состязания», громко комментируя их ход. Цель была проста: выяснить не кто быстрее бегает и прыгает, а кто скорее устает. Уставшие рассматривались как неисправимые лентяи, упрямцы и саботажники, не признающие авторитета власти. После прыжков и «кросса на четвереньках» проводилась «спортивная ходьба»— ходьба на коленях. Тех, кто терял равновесие и падал, ассистенты эсэсовца нещадно избивали. После второго тура выбывших погнали в крематорий.
