Только в конце недели Петр Солинский нашел время заглянуть в досье, оставленное ему шефом Народных сил безопасности. АННА ПЕТКАНОВА, 1937–1972. Любопытно, он так часто видел эти даты, что помнит их наизусть. Имя и даты – на почтовых марках, на мемориальных досках, концертных программках, на статуе перед Дворцом культуры, носящим теперь ее имя. Единственный ребенок президента Стойо Петканова. Путеводная звезда юного поколения. Министр культуры. Фотографии Анны Петкановой: пионерка с ямочками на щеках, в алом берете; припавшая к микроскопу студентка-химик, с внимательным и серьезным лицом; чуть располневшая Анна, посланец работников культуры, получает цветы на аэродроме, возвращаясь из заграничных поездок. Вдохновляющий пример для всех женщин страны. Воплощение духа социализма и коммунистического будущего, их олицетворение. Молодой министр рассматривает проекты Дворца культуры (того самого, что носит теперь ее имя), министр, порядком уже раздобревшая, принимает цветы от ансамбля народных танцев; сидя в президентской ложе, внимательно слушает симфонический концерт. И вот вконец разжиревшая Анна, министр – сигарета в зубах, – хмуро внимает выступлениям в Союзе писателей. Анна Петканова, непомерно толстая, так и не вышедшая замуж, любительница сигарет и застолий, умерла в тридцать пять лет. Общенародный траур. Крупнейшие кардиологи страны не спасли ее, несмотря на самые современные средства. Ее старик отец под снегопадом, с обнаженной головой стоит по стойке «смирно», пока возле крематория развеивают по ветру ее прах. И табличка на стене повторяет имя и даты: АННА ПЕТКАНОВА, 1937–1972.

Ну что ж, думал Солинский, проглядывая отчет Ганина, вполне обычное дело. И нет ничего удивительного в том, что Отдел внутренней безопасности вел досье на президентскую дочку, а некий вполне высокопоставленный сотрудник Министерства культуры поставлял для этого досье материалы, что отношения министра с тем гимнастом, серебряным медалистом Балканских игр, тоже находились под пристальным наблюдением. Гимнаст, вспомнилось Солинскому, через несколько недель после смерти Анны жутко напился на каком-то банкете, и вскоре после этого ему позволено было эмигрировать: так это называлось на официальном языке, в действительности же гимнаста растолкали на рассвете и отвезли к самолету, не позволив даже переодеться.

Стойо Петканов объявил по всей стране недельный траур. Отец и дочь были очень близки. После того как Анну назначили министром, она все чаще появлялась рядом с отцом, заменяя свою больную мать, явно предпочитавшую подолгу жить в одной из загородных резиденций. Пошли слухи, что Петканов готовит дочь себе в преемники. А еще говорили, что президентова дочка оттого так располнела, что за границей пристрастилась к американским гамбургерам; поскольку она не сумела научить искусству их изготовления президентских поваров, ей доставляли замороженные гамбургеры самолетом. Гамбургеры оптом в дипломатическом багаже.

Все эти слухи более или менее подтверждались в отчете генерал-лейтенанта Ганина с добавлением некоторых подробностей о жене президента. Оказывается, она в преклонных летах тайком посещала церковь в своей родной деревне, а болезнь ее в основном объяснялась неумеренным потреблением водки. Но все это стало уже историей. Анна Петканова (1937–1972) умерла. И ее мать умерла. Стойо Петканову предъявлен судом целый ряд обвинений, но богомольная жена-алкоголичка в их число не входит. А гимнаст?

Насколько мог вспомнить Солинский, тот жил некоторое время в Париже, не особенно там преуспел и перебрался тренером спортклуба в какой-то американский город на Среднем Западе. Говорили, что как-то ночью он, пьяный вдребезги, шагнул под колеса грузовика и погиб. А может быть, это случилось с кем-то другим?

Все это было давным-давно. Генеральный прокурор отложил папку и посмотрел в окно. Солнце клонилось к закату и играло лучами на штыке монумента Вечной Благодарности Красной Армии – Освободительнице. В один из Первомаев он впервые увидел Анну Петканову. Горящая страстью к науке студентка-химик на этот раз сопровождала своего отца при церемонии возложения венков. Перед Солинским вновь возникла плотная, коренастая фигура, плосковатое, словно слегка сплющенное лицо, волосы, собранные жгутом на макушке. В те времена она, конечно же, казалась ему неизъяснимо прекрасной и он готов был за нее умереть.

В одном отношении этот процесс был похож на большинство других процессов, имевших место за последние сорок лет: Председатель суда, Генеральный прокурор, защитники, подсудимый – он-то, кстати, больше всех остальных – понимали, что власть требует только обвинительного приговора. Однако, кроме этого, в деле не было ни малейшей определенности: ни твердых указаний, ни судебных традиций, на которые можно было бы опереться. В старые добрые времена монархии случалось, что кого-нибудь из членов Кабинета отрешали от должности, а двух премьеров лишали поста, применив суровый демократичный способ политического убийства. Но не существовало прецедента открытого и гласного суда над отправленным в отставку лидером. И хотя материалы обвинения были строго ограничены, чтобы по основным хотя бы пунктам подсудимый никак не мог избежать осуждения, однако Председатель и оба члена суда чувствовали, что есть негласное разрешение, переходящее для них в гражданский долг, не препятствовать судебному разбирательству расширяться как угодно. Вопросы сбора улик и их допустимости трактовались весьма вольно, свидетеля могли допросить в любое время заново, стороны оперировали гипотезами, лежащими за пределами всякого правдоподобия. Словом, атмосфера в Храме Правосудия напоминала скорее не церковь, а базар.

Старый барышник Стойо Петканов не возражал. Процедурными вопросами он интересовался редко, предпочитал широкий фронт защиты и еще более широкий фронт для контратаки. У Генерального прокурора имелись столь же широкие возможности и в перекрестных допросах, и в общих выводах, а уж суд старался, чтобы представитель новой власти не проигрывал бывшему президенту.

– Вы предоставили двадцать пятого июня тысяча девятьсот семьдесят шестого года, или же распорядились предоставить, или же позволили предоставить упомянутому Милану Тодорову трехкомнатную квартиру в Золотом секторе комплекса «Восход»?

Петканов ответил не сразу. Сначала он придал своему лицу выражение комического возмущения.

– Откуда мне знать? Вы помните, чем занимались пятнадцать лет назад между двумя глотками кофе? Так расскажите!

– Тогда я расскажу вам. Вы выдали или же разрешили выдать этот ордер, совершенно не соответствовавший нормам распределения жилой площади.

Петканов крякнул. Обычно этот звук обозначал, что он переходит в атаку.

– У вас хорошая квартира? – неожиданно спросил он и, когда Солинский замешкался, поторопил его с ответом: – Ну, выкладывайте, должны же вы знать, хорошая ли у вас квартира?

( – У меня дерьмовая квартира. Поправка. У меня двадцать процентов дерьмовой квартиры.)

Свою квартиру Солинский никогда высоко не ценил, да и не очень-то задумывался об этом. Мария ею недовольна, это он точно знал. Но охаивать свое жилье публично не годится. И потому он ответил:

– Да, у меня хорошая квартира.

– Вот как. Поздравляю. А у вас хорошая квартира? – повернулся Петканов к испуганно взиравшей на него стенографистке. – А у вас, господин Председатель суда? Надеюсь, вам по службе полагается хорошая квартира. А у вас? А у вас? А у вас?

Он задавал вопросы членам суда, государственным адвокатам Милановой и Златаровой. Он спрашивал начальника конвоя, и ни от кого не ждал ответа. Тыкал пальцами в разные стороны, туда, туда, туда. А у вас? А у вас?

– Хватит, – вмешался наконец Председатель. – Здесь не Политбюро. И нечего разговаривать с нами как с дураками.

– А вы не ведите себя как дураки. Что за обвинения вы мне предъявляете? Кого может сейчас волновать, что пятнадцать лет назад одному ветерану было разрешено жить в двух комнатах вместо одной? Если это все, что вы можете мне предъявить, я, выходит, не так уж много нагрешил, стоя у штурвала государства.