Когда родился Стивен, Энн поклялась: ее сын никогда не будет чувствовать себя одиноким и заброшенным. Она прижалась губами к темноволосой макушке, отвела с влажного лобика мягкую прядку. Он такой красивый, ее мальчик — с волнистыми темно-каштановыми волосами, серыми глазками, точеными чертами маленького личика. И так похож на Рубена…

— Когда у него день рождения?

Естественно, Рубен уже обо всем догадался. Не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы заметить сходство.

Энн назвала дату. Рубен молчал. Должно быть, подсчитывает в уме, сколько месяцев прошло с момента ее бегства до рождения Стивена. Энн зачала ребенка, когда единственное, что ей было нужно, — это находиться рядом с Рубеном, лучше всего — в постели, сливаясь с ним в одно целое в порывах неутолимой страсти. Тогда она вся была одно сплошное желание, всем своим существом жаждала любви, и ночи страсти следовали одна за другой.

— Мой сын, — сухо сказал Рубен. Полуопущенные веки скрывали выражение его глаз, но губы зловеще сжались в тонкую линию.

— Да, — коротко подтвердила Энн.

Рубен поднялся с кресла и подошел к столику перед креслом, в котором сидела Энн с ребенком на руках. Взяв с серебряного подноса яблоко, он стал задумчиво его разглядывать. Энн сидела чуть дыша, не смея поднять на него глаза.

— Ты совершила страшную ошибку, — наконец произнес Рубен. В его голосе отчетливо слышались осуждение и угроза. — Что ж ты молчишь, сеньора Каррильо де Асеведа? Весь вечер возмущалась, а теперь вдруг притихла.

Энн по-прежнему не могла оторвать взгляд от яблока, которое он держал в руке. Пальцы Рубена сжимали плод с такой силой, что, казалось, вот-вот расплющат его. Энн с трудом удержалась, чтобы не зажмуриться. Вот так, наверное, он может сжать руки на ее горле. С величайшим трудом она заставила себя поднять глаза к лицу мужа.

— Мне очень жаль.

Рубен медленно поднес яблоко ко рту, надкусил и принялся сосредоточенно жевать.

— Ты сожалеешь лишь о том, что попалась.

Энн вся сжалась. Неужели это правда? Неужели только поэтому она испытывает такое жуткое чувство вины? Ей снова вспомнились родители, так любившие друг друга и свою работу и столь мало места в своих сердцах отводившие для нее. Неужели она скрывала Стивена от Рубена из чистого эгоизма? Ограждала сына от всего мира лишь потому, что ей был необходим человечек, принадлежащий только ей одной и никому больше? Нет, это было бы плохо для Стивена, а она стремилась к тому, чтобы ее сыну всегда было хорошо.

— Это не так, — неожиданно для себя твердо сказала Энн. — Я хотела лишь одного — защитить его.

— Ты считаешь, я способен обидеть собственного сына? — ледяным тоном спросил Рубен. — Хорошего же ты обо мне мнения!

Нет, она так не думала. Но Рубен слеп и доверчив, когда дело касается его родных. Он ведь полностью доверял своей сестре. И всегда будет слепо ей доверять. А она-то как раз и могла навредить Стивену. Если она строила козни против Энн, что ей стоит расправиться с ребенком?

— Твое молчание говорит само за себя, — резко заметил Рубен. В его голосе и застывших чертах лица читалось презрение.

— Я задумалась о Стивене, — тихо ответила Энн и крепче прижала к себе сына. — Вся его жизнь теперь пойдет по-другому.

— Так оно и должно быть.

— Ему будет страшно.

— Ничего с ним не случится. Ведь теперь у него есть я.

Неужели Рубен способен отнять у нее сына? Неужели он способен на такую жестокость — по отношению к ней и к ребенку? Сердце Энн пронзила острая боль, дыхание перехватило.

— Я сделаю все, что ты захочешь, только не обижай его. Он ведь еще такой маленький…

— Это я и сам вижу. Как и то, что он тебя очень любит. Я не обижу его, Энн, ведь он — плоть от плоти моей.

Энн опустила голову, борясь с противоречивыми чувствами, бушевавшими в груди.

— Мы летим на Суэньо?

— Да, мы будем там через два часа.

Господи! Что, если там их поджидает Каролина?

— А твои родные? — отважилась спросить Энн. — Они знают, что я лечу с тобой?

— Отец умер два года назад, — сухо произнес Рубен.

— Ох, прости, я не знала.

— Ты что, газет совсем не читаешь?

Нет, не читаю — ничего о том, что касается Венесуэлы, мысленно ответила Энн. Все эти годы она изо всех сил старалась отгородиться от воспоминаний, вычеркнуть из своей жизни все, что связано с Рубеном. Но вслух она лишь беспомощно повторила:

— Мне правда очень жаль.

— Мой кузен теперь учится в Лондоне, кузина вышла замуж, а остальные разлетелись по всему свету.

— А Каролина?

Рубен смерил Энн тяжелым взглядом.

— Она живет за границей. Французская Ривьера ей больше по душе, чем Суэньо.

За последние дни это была первая хорошая новость. Энн почувствовала, как с ее души свалился тяжкий камень.

Рубен налил себе бренди и, приподняв графин, предложил Энн присоединиться, но та отказалась.

— Расскажи мне о моем сыне, — попросил он.

Что ж, придется, ведь он совсем ничего не знает о Стивене. В душе Энн на мгновение шевельнулось нечто сродни угрызениям совести. Конечно, она поступила ужасно. Нельзя было лишать мальчика отца. Но, с другой стороны, у нее не было выбора, во всяком случае, сама она ничего не смогла придумать.

— Мне бы хотелось узнать его получше. — Голос Рубена смягчился, но выражение лица оставалось бесстрастным.

Энн охватило раскаяние и такое острое чувство вины, что захотелось раствориться в воздухе. Однако она заставила себя собраться с духом и заговорила:

— Стивену всего три, но порой впечатление такое, что все восемьдесят. Он, что называется, мудр не по годам. Из тех деток, которые, похоже, от рождения знают все на свете. А еще он очень ласковый и спокойный. Злости в нем — ни грамма.

— Во что он любит играть?

— Автомобили, самосвалы, поезда — все, что едет, и в любые игры с мячиком.

— А что он попросил подарить ему на Рождество?

Нет, на этот вопрос она не ответит даже под страхом смертной казни. И не потому что не помнит, а как раз наоборот — потому что помнит слишком хорошо, и это очень больно.

Ей никогда не забыть, как в супермаркете Стивен уселся на колени к Санта-Клаусу и попросил у него подарить ему папу. Не игрушку, не щенка, не друга — он хотел именно папу. А магазинный Санта-Клаус поднял тогда глаза и так глянул на Энн, что той захотелось провалиться сквозь землю. У нее возникло ощущение, будто она предала единственное существо, которое любит. Но это, как оказалось, было не самое худшее. Проснувшись рождественским утром, Стивен решил, что Санта-Клаус забыл о его просьбе, и до такой степени расстроился, что проплакал почти все утро, да так, словно у него сердечко разрывалось. Энн и сама чуть не умерла, глядя на горюющего сына. Тогда-то она и решила принять предложение Уилла.

— Так что же он просил? — настойчиво повторил Рубен, явно не желая отступать от темы.

— Семью, — нехотя отозвалась Энн, избегая встречаться взглядом с мужем.

— Почему же ты не приехала ко мне? — Энн лишь молча покачала головой. Какой смысл ему объяснять? Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Рубен снова заговорил: — Не знаю, что меня больше бесит, — то, что ты скрыла от меня рождение сына, или то, что собралась отдать его другому мужчине.

Боль, неожиданно прозвучавшая в его голосе, совершенно обезоружила Энн. Она поняла, какой удар нанесла человеку, которого когда-то любила без памяти. Конечно, она вовсе не собиралась отдавать кому-то Стивена, но в глазах Рубена это выглядело именно так. А тот издал низкий горловой звук — в нем было и отвращение, и отчаяние, — прежде чем вновь заговорить.

— Я вижу, ты даже не пытаешься оправдываться.

— Ты все равно ничего не поймешь.

Рубен резко повернулся и пристально посмотрел на Энн. Прядь темных волос упала ему на лоб.

— Настоящей семьей для Стивена были бы я и ты, Энн. Мы оба. Это та семья, в которой он нуждается. — Глаза Энн снова наполнились слезами. Она ведь и сама мечтала о семье, которой лишилась с гибелью родителей. Об этом грезила, выходя замуж за Рубена. У того руки сжались в кулаки, на предплечьях буграми вздулись мускулы. — Я благодарен Богу за то, что наконец обрел сына. И сделаю для него все, что в моих силах. А вот ты… это уже совсем другое дело.