– А у Лебедя?

– Тоже.

– Вот видишь, не ново это. Да и вообще, зачем нам с тобой в воду лезть. Плавать мы не умеем, еще утонем. Идем лучше в лес и устроим свое гнездо из прутьев на дереве.

У Ремеза дрогнула в улыбке бровь.

– На дереве?

– На дереве, – сказала, жена.

– Из прутьев?

– Из прутьев, – сказала жена.

– И ты думаешь, кого-то удивишь этом? А где, по-твоему, вьет гнездо Сорока? А Кобчик? Да та же Ворона, наконец? Нет, поновее надо придумать что-то. Вот если в дупле устроиться...

– Придумал, – укоризненно покачала жена головой. – А Дятел, по-твоему, где живет?

– В дупле, – сказал Ремез.

– А Филин?

– В дупле, – сказал Ремез.

– А Вертишейка? А Сова? Да мало ли птиц свое гнездо в дупле строит. Эх, ты – в дупле...

– Ну тогда, может, из глины слепить? – осторожно предложил Ремез.

Но жена покачала головой:

– А про ласточку забыл?

– Забыл, – честно признался Ремез и почесал коготком затылок. – Какое ж нам гнездо сделать, чтобы ни у кого такого не было?

И задумался. Задумалась и жена его. Два дня сидели думали. На третий и говорит жена Ремезу:

– А что если нам сделать такое же, в каком я выросла, – вроде рукавички?

– Это можно, – согласился Ремез. – Я тоже в таком вырос. Очень удобное гнездо. И главное – ни у кого больше такого нет.

И они сплели на ветке ивы рукавичку из травы, выстелили ее пухом. Сидели в ней, радовались: и уютно, и тепло, и не достать никому.

Но это ведь только от одной заботы избавился Ремез. А сколько их еще у него! Нужно сообразить, какого цвета и какой величины яички снести, чем птенцов кормить. Нет, это пока сидишь ты в отцовском гнезде, тебе не нужно ни о чем думать и нет у тебя никаких забот, а когда свое гнездо вьешь, сколько их сразу появляется – батюшки мои!

ЧЕРЕПАШЬЯ МУДРОСТЬ

По Среднеазиатской пустыне ползла среднеазиатская Черепаха. Ей очень хотелось есть, а поесть было нечего: весна была позади, трава успела выгореть, кустарники облететь. Кругом – запустенье, тишь. Время от времени Черепаха привставала на цыпочки, вытягивала шею: не видно ли впереди чего. Только началось лето, и уже ни травинки в пустыне.

– Что делать? Как быть?

Надо бы присесть, подумать. Но велика ли у Черепахи голова? С детский кулачок. Много ли в ней мыслей! Черепаха уже не один раз присаживалась, думала, но так ничего придумать и не смогла. И все-таки присела еще раз. Сидела, глядела прямо перед собой и перекатывала в крохотной головке одну и ту же думу:

– Что делать? Как быть?

И решила наконец:

– А прилягу-ка я, подремлю. Утро вечера мудренее.

Она отыскала старую брошенную Тушканчиком нору, оправила, углубила ее, устроила себе спаленку и легла спать.

Черепаха спала не день и не два – осень и зиму. Проснулась весной. Пустыня была расцвечена травами. Еды вокруг было много, голод не пугал больше. Значит, верно она решила – лечь спать: поспала, и беда миновала.

– Надо быть очень мудрой, чтобы вот так легко выходить из трудных положений, – похвалила себя Черепаха.

И теперь всякий раз, когда выгорает пустыня и надвигается голод, Черепаха отыскивает чью-нибудь старую нору и ложится спать и спит до тех пор, пока беда не проходит.

КАК ЛУНЬ ПТЕНЦОВ ИСКАЛ

Гнездо Чомги болотный Лунь приметил, когда Чомга только еще строила его. Построили они его с мужем прямо на воде и потом по очереди грели семь зеленоватых с желтым яичек. Лунь кружил в небе, высматривал добычу. Еды требовалось много: себя накорми, жене принеси. Такой уж у них обычай: она в гнезде сидит, он еду добывает.

Кружил Лунь под облаками, поглядывал на гнездо Чомги, радовался:

– Сейчас как-нибудь перебьюсь: где мышь изловлю, где лягушатники поем, а вот выведутся у Чомги птенцы – и поем же я птенчатинки.

Все продумал, все рассчитал Лунь: семь яичек в гнезде у Чомги, семь птенцов вылупится. Четырех он съест, трех жене снесет. Если бы птенцов восемь было, он бы и жене четырех снес, а раз их только семь, то лишний должен ему принадлежать – за ожидание.

А Лунь и верно долго ждал: полмесяца Чомга несла яички да четыре недели высиживала. Потерпи столько-то! И все-таки вытерпел Лунь, дождался.

Дождалась и Чомга своей радости: услышала – выклевывается птенец из яичка и зажмурилась от счастья. Слушала, как, попискивая, вылезают из яиц птенцы, и считала:

– Первый... Второй...

Она насчитала шесть голосов: ведь у каждого птенца свой голос! Шесть! Значит, одно яичко оказалось пустым, значит, одно яичко она грела зря. Жаль.

– Но ведь шесть ребят – это тоже хорошо, шесть ребят – это тоже семья, – сказала Чомга и, как только подсохли птенцы, свела их на воду.

Лунь кружил в небе. Увидел птенцов Чомги и не поверил своим глазам. Шесть! Почему не семь? Ведь в гнезде лежало семь яиц. Он не один раз считал – семь. Значит, из одного яйца не вылупился птенец, значит, одно яйцо оказалось пустым. Жаль.

– Но ведь шесть птенцов – это тоже хорошо, шесть птенцов – это тоже мясо, – воскликнул Лунь и стал падать на детей Чомги, прикидывая на лету, которого из них унести первым.

Чомга тревожно вскрикнула, распушила на спине перья. Птенцы метнулись к ней, и через минуту Чомга погрузилась в воду.

Ничего не понимая, Лунь взмыл в небо. Только что на воде были птенцы, куда они могли деться? Чомга ушла под воду, но птенцы еще не умеют нырять. Куда исчезли они?

Чомга вынырнула далеко от гнезда. Из распушенных на спине перьев торчали желтые клювики. Вскоре Лунь увидел возле Чомги ее птенцов и взмахнул крыльями:

– Да вот же они! Как я мог не заметить их! – и он начал быстро снижаться.

И Чомге опять пришлось нырять. И снова Лунь остался ни с чем. Он караулил птенцов и на второй и на третий день. И Чомга не выдержала, сказала:

– Этот разбойник не даст нам теперь покоя, так и будет выслеживать да сторожить.

И она улетела на озеро. Когда летела сна, из ее взъерошенных на спине перьев торчали желтые клювики.

Лунь был доволен:

– Чомга улетела, и птенцы теперь мои.

Он кружил над речкой, искал и не находил их. Куда они могли деться? Нырять они пока не умеют и летать тоже. Так куда же они могли спрятаться?

– Умру, но найду их, – решил Лунь и по целым дням теперь летает над речкой, ищет и никак не может найти детей Чомги.

РАЗНЫЕ ДОРОЖКИ

Всю осень собирала рыжеватая Мышка пшеничные колоски на поле и носила к себе в норку, к зиме готовилась. Большой сусек колосками набила, до весны вполне хватит. На всякий случай принесла Мышка еще несколько колосков: вдруг в гости кто придет, покормить придется. На гостей тоже запасать надо.

Все рассчитала Мышка и зиму встретила без тревоги. Но однажды забеспокоилась: убывают колоски из закрома. Подумала:

– Собирала долго, а ем быстро. Экономнее жить надо.

Но как ни экономила Мышка, до весны ей запасов не хватило, и она еле-еле выжила. Если бы Хомяк не помог, умерла бы, наверное, с голоду. Чуть весны дождалась. Весной полегче стало: то травку зеленую пожует, то жука к норке притащит. Ест да приговаривает:

– Теперь проживу. Зато впредь умнее буду: покрепче закрома колосками набивать стану.

Сидит она один раз, разговаривает сама с собой и видит – проклюнулись из земли пшеничные всходы и зеленой цепочкой уходят от норы в поле.

«Откуда они здесь взялись?» – подумала Мышка и догадалась: так это же она носила с поля колоски и теряла из них зернышки. И вот теперь взошли они и растут.

Поглядела Мышка, как бегут к полю от ее норки зеленые ростки пшеницы, сказала с гордостью:

– Дорожка труда моего.

А потом смотрит – еще одна тропка зеленая от ее норки уходит. Куда это она идти может? Побежала Мышка поглядеть и прибежала к соседке серенькой Мышке.

– А, – говорит, – так это ты, проныра, меня голодать заставила, ты из моего закрома колоски потаскивала?