Но сравнивать дневник с достоверно принадлежащими перу Берии текстами сложно, потому что, насколько мне известно, имеются лишь пять достоверно вышедших из-под пера лично Берии и опубликованных документов.

Это, во-первых, его автобиография, собственноручно написанная им 22 октября 1923 года. Второй документ стоит особо, это – надиктованное Берией в 1953 году письмо в КБ-11 по поводу имевшей там место быть аварии с исследовательским ректором. Оба документа характеризуют деловой литературный стиль Берии, но об уровне грамотности можно судить лишь по первому документу, и этот уровень вполне приемлем для молодого грузина-мингрела. Нет сомнений в том, что с годами уровень письменной грамотности Берии только возрастал, и это вполне объяснимо: Сталин сам был абсолютно грамотным человеком и был весьма нетерпим к неграмотности его сотрудников. Поэтому Берия уже по этой причине не мог не работать над своим уровнем письменной грамотности, а также и над деловым литературным стилем.

Однако в трёх остальных аутентичных документах – я имею в виду три письма Берии, написанных им 28 июня, 1 и 2 июля 1953 года в адрес ЦК после ареста, уровень грамотности и стиль, что называется, «хромают». Ряд очень неглупых исследователей, и прежде всего Ю.И. Мухин, отрицают аутентичность этих писем, но, по моему мнению, эти три письма написал именно Л.П. Берия, но написал их в состоянии очень сложного по психофизиологической структуре шока. Тогда в его душе и разуме самым причудливым образом соединилось, казалось бы, несоединимое… Полная растерянность и сохранённые запасы энергичности, нежелание поверить в то, что его многолетние товарищи и коллеги могут так неожиданно, незаслуженно и подло его предать и сохранённая способность к трезвому анализу, простой человеческий страх перед неопределённым будущим и мысли об уже полной его предопределённости в сочетании с неизбежными мыслями о том, как много ещё надо и можно было бы в жизни сделать для той могучей державы, одним из творцов которой он был.

Находясь в таком состоянии, можно забыть о правилах и грамматики, и стилистики, и о синтаксисе.

Дневник в состоянии шока не ведут, но стиль переданного мне дневника являл собой нечто среднее между литературной и грамматической нормой и её нарушением. И это тоже объяснимо. Берия был, безусловно, очень эмоционально подвижным человеком, но умеющим при этом сдерживаться тогда, когда этого требует ситуация. Причём ему ежедневно приходилось как раз сдерживаться, «выходя» порой «из себя» скорее в целях, так сказать, воспитательных. Наедине же с собой ни сдерживаться, ни придерживаться грамматических правил нужды не было, зато в подсознании сохранялось ощущение перманентного дефицита времени. Отсюда, как я понимаю, то отсутствие, то присутствие, например, двоеточий перед прямой речью, то закавыченная, то не закавыченная или не полностью закавыченная прямая речь и т. д.

Впрочем, важнее был вопрос по существу – мог ли Берия, опытный чекист, вообще вести дневник? Что ж, почему бы и нет? Тем более с 1938 года. К тому времени Лаврентий Павлович, безусловно, внутренне сильно уставал. Так почему же он не мог создать себе лишнюю маленькую моральную отдушину? Отдушину в той чёртовой ежедневной круговерти, в которой всё высшее руководство СССР, а особенно – Сталин и Берия, крутилось год за годом напряжённой работы. Особенно же – с 22 июня 1941 года. Причём психологические нагрузки у Берии были тогда, пожалуй, в чём-то даже более тяжёлыми, чем у Сталина. Сталин отвечал только перед историей и страной. Это был очень тяжкий груз, но всё же груз несколько абстрактный. Берия же отвечал конкретно перед товарищем Сталиным, хотя масштаб деятельности и ответственности у Берии был тоже историческим и державным.

Так или иначе, для Сталина ведение дневника было исключено начисто с любой точки зрения. Хотя и Сталин, между прочим, не был уж так полностью закован в броню. Он даже коллекционированием увлекался – собирал наручные часы. Он даже автографы собирал – хотя и не так, как это делают экзальтированные девицы, теряющие ум от рок-звёзд.

Но дневник?

Нет, дневник Сталина, если бы он когда-либо «отыскался», не может быть аутентичным. «Дневником» Сталина был Поскребышев. Недаром ведь и у Берии это проскакивает («Мой дневник – это секретари»).

Так как быть всё же с предположением, что Берия мог вести какой-то дневник? Что ж, оно, повторяю, на мой взгляд, психологически достоверно. Вопрос о возможном дневнике Берии, естественно, возникал не раз. И, например, известный исследователь новейшей истории Арсен Беникович Мартиросян в своей книге «100 мифов о Берии» высмеял саму мысль о том, что Берия мог вести дневник. Мол, чекисты дневники не ведут.

Да нет, бывает, – ведут. И не только чекисты. Не вдаваясь в этот деликатный вопрос подробно, напомню, что личный и весьма откровенный дневник вёл такой хитрый лис и ас разведки, как адмирал Канарис. Он на нём и «погорел».

А вот другой пример… Заслуженно известный советский писатель Георгий Брянцев, автор ряда увлекательных книг (в том числе классической «Конец осиного гнезда»), сам был хорошим чекистом, во время войны выполнял специальные задания за линией фронта и, естественно, знал чекистскую среду хорошо. При этом его роман о чекистах «По тонкому льду» начинается с заголовка «Дневник лейтенанта Трапезникова». Да и главный герой книги – погибший чекист Дмитрий Брагин вёл в тылу врага записи в записной книжке.

Между прочим, и легендарный, но всё же реальный Николай Кузнецов был задержан бандеровцами, имея при себе письменный отчёт о своей работе – тоже своего рода дневник. Держать его при себе, находясь в тылу врага, было не самым осмотрительным решением, но что делать – чекисты тоже люди.

Как и сталинский чекист № 1 Берия.

Как сегодня достоверно известно, вели дневники некоторые весьма крупные государственные фигуры в СССР, скажем, В.А. Малышев. Он вёл вообще очень подробный дневник, куда сразу же записывал, например, свои разговоры со Сталиным, в том числе – по телефону. Это был своего рода личный служебный дневник, но это был всё же дневник!

Всё вышесказанное хотя и косвенно, но подтверждало возможность существования дневника Лаврентия Павловича Берии и говорило в пользу «Павла Лаврентьевича».

Да, всё в материалах «Павла Лаврентьевича» выглядело правдоподобно.

Тем не менее я раздумывал.

Подложные «дневники» тех или иных исторических лиц – явление, прижившееся в литературе не вчера. Достаточно напомнить о знаменитых «мемуарах д’Артаньяна» Сандра де Куртиля. Они дали исходный толчок для создания Дюма-отцом блестящей мушкетёрской трилогии, но были, увы, фальшивкой. Впрочем, хотя эти «мемуары» и не вышли из-под пера того, кто формально был обозначен их автором, они вполне принадлежали эпохе. Чтение «мемуаров д’Артаньяна» даже в кавычках – занятие не только увлекательное, но и полезное для понимания сути тех дней и знания реальной истории Франции и Европы.

В нашем веке такой же ловкой литературной мистификацией пушкиноведа Щёголева оказались «дневники Вырубовой» – знаменитой подруги и фрейлины последней российской императрицы.

После Второй мировой войны на Западе появились «дневники Бормана» сомнительной аутентичности и ещё более сомнительные «дневники Мюллера» – шефа гестапо, якобы укрывшегося в США под крылом заокеанских спецслужб.

Впрочем, явно фальшивые «мемуары Берии» свет тоже увидели. В 1992 году на русском языке стотысячным тиражом была издана книга, которая так и называлась: «Дневники Берии». В издательской аннотации екатеринбургского МП «Конвер» говорилось:

«В основу сенсационного бестселлера американского писателя (Алана Вильямса. – С.К.) положены личные дневники Берия – известного шефа сталинской секретной полиции, – которые стали сенсационным разоблачением варварских методов советской политики и содержат новые факты из истории послевоенного Советского Союза. Детективный сюжет книги включает в себя историю этих дневников, которые продаются американскому издателю за три миллиона долларов. Две наиболее секретные службы мира КГБ и ЦРУ получают приказ выявить происхождение личных бумаг Берии».