Соответственно, Сталин не принял бы 24 ноября решения, проведённого как Постановление Политбюро, об удовлетворении просьбы Ежова об освобождении его от обязанностей наркома НКВД с сохранением за ним должностей «секретаря ЦК, председателя комиссии партийного контроля и наркома водного транспорта».
Поэтому лишь как подлую, антиисторичную и безответственную болтовню надо оценивать «мемориальные» россказни «демократов» о том, что Ежов-де был нужен Сталину только как «инструмент кровавого тотального террора», а когда дело было сделано и «страна запугана», «инструмент» за ненадобностью выбросили. Сталин вообще был терпим и каждый раз старался до последнего верить в человека и рвал с ним только тогда, когда убеждался в том, что это уже не товарищ и соратник, а предатель и враг.
Так вышло и с Ежовым. Так вышло и с Фриновским, хотя этот бывший заместитель Ежова и его будущий подельник был на совещаниях у Сталина после 19 ноября 1938 года четыре раза уже в 1939 году (последний раз – 8 февраля 1939 года, за два месяца до ареста). И для Сталина это не было игрой – он в политические триллеры не играл. Если человек оказывался в его кабинете на деловом совещании, то причина была одна: этот человек рассматривался как нужный для дела. То есть Фриновский лишь к концу зимы 1939 года стал рассматриваться Сталиным как фигура сомнительная…
Впрочем, я забежал вперёд. 25 ноября 1938 года на места ушла шифровка за подписью Сталина «первым секретарям ЦК нацкомпартий, крайкомов и обкомов» о неблагополучном положении в НКВД, об удовлетворении просьбы Ежова об его освобождении от НКВД, о сохранении за ним постов «по НКВоду и по линии работы в органах ЦК ВКП(б)». В той же шифровке сообщалось о назначении наркомом НКВД СССР «по единодушному предложению членов ЦК, в том числе и т. Ежова, – нынешнего первого заместителя НКВД тов. Берия Л.П.». Адресатам предлагалось «с настоящим сообщением немедля ознакомить наркомов НКВД и начальников УНКВД».
Ежов был, конечно, подавлен. К тому же он запутался не только в делячестве в НКВД, но и в заговорах, в связях с иностранными спецслужбами, в личной жизни – во всём сразу. Ежов не был идейным противником Сталина и советской власти, он их даже любил и был им по-своему предан, но он оказался слабым человеком без крепкого внутреннего стержня. Повторяю: Ежов не был монстром, садистом и т. д., не был он и врагом, он был просто слабым человеком и поэтому скатился до предательства Сталина и России. Предают всегда и только свои. Открытый враг не может предать по определению, потому что он сразу осознаётся тобой как враг. Скрытый враг тоже не может предать, потому что ты осознаёшься им сразу как враг, пусть он этого и не показывает. А предатель – до тех пор, пока его предательство не обнаружится, был когда-то другом на деле и поэтому воспринимается как друг, как свой, даже после того как он встал на путь измены, но ещё не разоблачён.
Ежов был своим.
Но он предал.
Фриновский тоже был своим.
И он тоже предал.
Можно сказать, что они оказались фигурами почти шекспировскими, однако лично меня психология и генезис предательства никогда всерьёз не интересовали. И не интересуют. Поэтому я не буду продолжать далее психологические экзерсисы, а сообщу, что уже после назначения Берии Ежов написал Сталину личное письмо, которое дошло до адресата через Поскребышева (секретаря Сталина) 27 ноября 1938 года.
Это была уже не аналитическая записка, а исповедь. Причём по всему письму рефреном проходила фамилия Фриновский – как злой гений Ежова и НКВД. Последняя же треть длинного и весьма искреннего письма была посвящена почти исключительно отношениям с Берией. Ежов, в частности, признавался в предубеждении против него, поощряемом Фриновским.
Суть наговоров Фриновского, по словам Ежова, сводилась к следующему: «…1) с Берией я не сработаюсь; 2) будут два управления; 3) необъективно будет информироваться ЦК и т. Сталин; 4) недостатки будут возводиться в систему; не побрезгует любыми средствами, чтобы достигнуть намеченной цели».
Ссылаясь на то, что у Берии «властный характер» и что он «не потерпит подчинённости», Фриновский, как признавался в письме Ежов, советовал: «…держать крепко вожжи в руках. Не давать садиться на голову. Не хандрить, а взяться крепко за аппарат, чтобы он не двоил между т. Берия и мной. Не допускать людей т. Берия в аппарат».
Конец письма заслуживает того, чтобы привести его полностью:
«Я всю эту мразь выслушивал с сочувствием…
Касаясь дел Грузии говорил он (Фриновский. – С.К.) и следующее: ошибка, что я не послушал его вовремя и не проконтролировал Грузию. Допустил много вольностей для Грузии. Подозрительно, что т. Берия хочет уничтожить всех чекистов, когда-либо работавших в Грузии. Говорил, что все свое самое близкое окружение т. Берия перестрелял. Он должен за это окружение отвечать…»
Здесь я прерву цитирование, чтобы напомнить читателю, что после перевода в Москву Берия почти сразу же добился перевода с ним в Москву из Тбилиси на ответственные должности в НКВД СССР своих давних сотрудников по чекистской работе в Грузии: Меркулова, Богдана и Захара Кобуловых, Деканозова, Мамулова, Шария, С.Р. Мильштейна, Гоглидзе, Цанаву (для назначения наркомом НКВД в Белоруссию), Сумбатова-Топуридзе, Гвишиани, Шарапова, Шалву Церетели. С 1939 года Берия перевёл в Москву из Белоруссии на должность замнаркома давнего соратника по Грузии Ивана Масленникова, будущего героя Великой Отечественной войны.
И всё это были люди из самого близкого окружения Берии! Причём и в НКВД Грузии ведь оставалось немало чекистов, которые давно работали с Берией в ЧК, а затем – в ОГПУ Закавказья (тот же Рапава остался в Тбилиси наркомом НКВД Грузинской ССР).
Многих из старых чекистов Берия, став 1-м секретарём Заккрайкома ВКП(б) и 1-м секретарём ЦК КП(б) Грузии, выдвинул на партийную и хозяйственную работу в Грузии. Не забудем также о «чистых», так сказать, партийных и государственных работниках Грузии, выдвинутых Берией и спокойно трудившихся там как до 1937-го, так и после 1937 года.
То есть Фриновский, с начала 30-х годов постепенно погрязавший в играх в заговоры правых и в интригах, просто клеветал на Берию. Фриновский не сошёлся с ним натурами ещё с 1930 года, когда Фриновский был назначен председателем ГПУ Азербайджана, а Берия был председателем всего Закавказского ГПУ и полномочным представителем ОГПУ СССР в Закавказской СФСР.
Уже после отставки это понял и Ежов, потому что писал Сталину:
«Словом, крепко накачивал. Я, в свою очередь, не только слушал, но во многом соглашался и говорил ему [о] плохом отношении т. Берия к Фриновскому.
В результате всего этого сволочного своего поведения я наделал массу совершенно непростительных глупостей. Они выражались в следующем: а) всякое справедливое критическое замечание т. Берия в работе аппарата, я считал необъективным; б) мне казалось, что т. Берия недоучитывает обстановку в которой мне пришлось вести работу и недоучитывал, что работа все же проделана большая; в) мне казалось, что т. Берия оттирает меня от работы в ГУГБ; г) мне казалось, что т. Берия недостаточно объективен в информации ЦК; и наконец, д) что все это персонально направлено против меня».
Сюжет, как говорится, очерчен весьма ярко.
27/XI-38
Сегодня почти час был с Кобой наедине[60]. Поговорили, что называется, по душам. Показал письмо Ежова. Да, запутался, запутался Николай. Но виноват сам. А Михаил как был заср…нцем так и остался. Здоровый бугай, переть вперед умеет как танк, и на Николая влиял, а сам тоже поддается влиянию. Авантюрист. Но это уже пусть Коба решает. Я ему насчет Михаила все сказал, что думаю.
Коба сказал, принимай поскорее дела от Николая и шуруй[61]. А что шуруй. И так шуруем на полную кочегарку. Договорился с Георгием, что они начнут готовить людей на пополнение Центрального Аппарата и на периферию.