— Благодарю вас за честь, юная леди, — сказал Гурдже девушке, тоже чуть наклонив голову.

Та неподвижно стояла перед ним, устремив взгляд в пол. Платье ее было не таким разукрашенным, как большинство из виденных Гурдже на балу, и женщина в этом облачении выглядела не столь эффектно.

— Ну что ж, я оставлю вас, двух белых ворон, наедине, поговорите друг с другом. Хорошо? — Пекил сделал шаг назад и сцепил пальцы. — Отец мисс Датлисдоттир вон там, у эстрады, где оркестр, Гурджи. Если вы не прочь отвести туда молодую даму, когда наговоритесь…

Гурдже посмотрел вслед Пекилу, потом улыбнулся макушке молодой женщины и откашлялся. Девушка хранила молчание. Гурдже сказал:

— Я… гм… я думал, что в азад играют только промежуточные — верховники.

Девушка чуть подняла голову и уставилась ему в грудь.

— Нет, сэр, есть и весьма способные игроки-женщины, но, конечно, низкого класса.

У нее был тихий, усталый голос. Девушка не подняла глаз на Гурдже, и ему приходилось обращаться к ее макушке — под черными, туго связанными волосами была видна белая кожа.

— Вот оно что, — сказал он. — А я думал, что это… запрещено. Я рад, что это не так. А мужчины тоже играют?

— Да, сэр. Играть разрешено всем. Это записано в конституции. Никаких ограничений, просто этим двум… — девушка замолчала, подняла голову и вдруг испуганно посмотрела на него, — второстепенным полам выучиться еще труднее, потому что все знаменитые колледжи принимают только верховников. — Она снова опустила взгляд. — Конечно, это для того, чтобы не отвлекать тех, кто учится.

Гурдже не знал, что сказать.

— Понятно, — вот все, что он мог придумать в ответ, потом добавил: — И вы… надеетесь хорошо выступить на этих играх?

— Если мне удастся… если я дойду до второй игры в главной серии, то надеюсь, что смогу поступить на гражданскую службу и путешествовать.

— Я надеюсь, вам это удастся.

— Спасибо. К сожалению, это маловероятно. Первая игра, как вам известно, играется в группах по десять участников, и если ты единственная женщина среди девяти верховников, то к тебе относятся как к досадному недоразумению. Обычно женщину первой выставляют из игры, чтобы очистить поле.

— Гмм, меня предупредили, что подобное может случиться и со мной, — сказал Гурдже, улыбаясь голове девушки; ему хотелось, чтобы она снова подняла на него глаза.

— Нет-нет. — Она и в самом деле подняла на него взгляд, и Гурдже неожиданно смутился: столько искренности было на ее плоском лице. — С вами они ничего такого не сделают — это было бы невежливо. Они не знают, какой вы игрок — сильный или слабый. Они… — Девушка снова опустила глаза. — Они знают, кто я, а потому удалить меня, чтобы они могли играть дальше, — в этом нет никакого неуважения.

Гурдже оглядел огромный, шумный, переполненный бальный зал, где люди разговаривали и танцевали, где громко играла музыка.

— И вы ничего не можете сделать? — спросил он. — Разве нельзя устроить так, чтобы в первом туре десять женщин играли друг с другом?

Девушка по-прежнему не поднимала глаз, но что-то в изгибе ее щек подсказало Гурдже, что она, вероятно, улыбается.

— Можно, сэр. Но, насколько я помню, ни в одной из серий большой игры не было случая, когда в одной группе играли бы два представителя второстепенных полов. За все эти годы жребий никогда не выпадал таким образом.

— Вот как? А в одиночных играх, когда играют один на один?

— Они не считаются, если ты не прошел через предыдущие туры. Когда я все же играю в одиночные игры, мне говорят, что я везучая. Наверно, так и есть. Даже наверняка, потому что мой отец выбрал мне прекрасного хозяина и мужа, и если мне не повезет в игре, то все равно я удачно выйду замуж. А чего еще может желать женщина?

Гурдже не знал, что ответить. Его шею сзади словно кто-то щекотал — странное чувство. Он кашлянул два-три раза и наконец выдавил из себя:

— Я надеюсь, вы выиграете. Очень надеюсь.

Молодая женщина метнула на него взгляд и тут же снова вперилась в пол, покачав головой.

Немного погодя Гурдже предложил проводить ее к отцу, и девушка согласилась. Она сказала ему кое-что еще.

Гурдже с девушкой шли по огромному залу, пробираясь сквозь толпы людей туда, где ждал ее отец. В одном месте пришлось пройти между огромной резной колонной и батальной росписью на стене, так что они оказались скрыты от всех. В этот миг девушка коснулась запястья Гурдже, а пальцем другой руки надавила на определенную точку на его плече под платьем. Не отпуская рук (надавливая одним пальцем и слегка поглаживая запястье), она прошептала:

— Вы выиграете. Вывыиграете.

Наконец они подошли к ее семейству, и, повторив еще раз, как он поражен гостеприимством, Гурдже оставил дочь с отцом. Та больше ни разу не посмотрела на него. А он не успел ответить на ее неожиданные слова.

— С вами все в порядке, Жерно Гурдже? — спросил Флер-Имсахо, найдя Гурдже, который стоял у стены и вроде бы смотрел в никуда, точно был одним из ливрейных лакеев.

Гурдже посмотрел на машину, приложил палец к тому месту на плече, куда надавила девушка.

— Где на платье находится микрофон — здесь?

— Да, именно здесь. Это вам Шохобохаум За сказал?

— Гм, так я и думал, — сказал Гурдже, отрываясь от стены. — Если я уйду сейчас, то не нарушу этикета?

— Сейчас? — Автономник, громко гудя, чуть подался назад. — Пожалуй, нет… Вы уверены, что с вами все в порядке?

— Никогда не чувствовал себя лучше. Идемте. — Гурдже направился к выходу.

— Вы, по-моему, взволнованы. Вы правда в порядке? Вам хорошо? Чем поил вас За? Вы нервничаете из-за предстоящей игры? За сказал вам что-то? Это из-за того, что к вам никто не прикасается?

Гурдже протискивался сквозь толпу, не обращая внимания на гудящего, потрескивающего автономника у своего плеча.

Выйдя из зала, Гурдже понял, что не запомнил имени девушки — только то, что она чья-то дочь.

Первую игру Гурдже должен был сыграть через два дня после бала. Он провел это время, разрабатывая тактические приемы с помощью «Фактора сдерживания». Он мог пользоваться и мозгом модуля, но у старого корабля был более интересный игровой стиль. «Фактор» находился на расстоянии в несколько десятилетий, и это означало приличную временную задержку (хотя сам корабль отвечал на ход почти мгновенно), но все равно создавалось впечатление очень быстрой игры с талантливым соперником.

Гурдже больше не принимал приглашений на официальные мероприятия. Он сказал Пекилу, что его пищеварительная система должна приспособиться к жирной пище, принятой в империи, и это объяснение сошло. Гурдже даже отказался совершить ознакомительную экскурсию по столице.

В эти дни он не видел никого, кроме Флер-Имсахо, который большую часть времени сидел в своем фальшивом корпусе на перилах отеля, тихонько жужжал и наблюдал за птицами, приманивая их крошками, которые разбрасывал на превращенной в лужайку крыше.

Время от времени Гурдже выходил на усаженную травкой крышу и стоял, глядя на город.

Улицы и небеса были переполнены транспортом. Гроазначек напоминал огромное плоское сварливое животное, по ночам залитое светом, а днем погруженное в дымку собственных испарений. Город говорил множеством крикливых голосов: беспрерывный гул двигателей, в который время от времени врывался рев пролетающего самолета. Непрерывный вой, визг, завывание и вопли сирен и сигнализаций вонзались в ткань города, как осколки шрапнели.

Гурдже казалось, что город слишком велик и представляет собой безнадежную смесь архитектурных стилей. Одни здания воспаряли ввысь, другие жались к земле, но возникало такое ощущение, что все строились без оглядки на остальных, и вместо занятного разнообразия получалась просто жуть. Гурдже постоянно вспоминал «Негодника», где на меньшей площади обитало гораздо больше людей, чем в этом городе, и притом корабль выглядел куда как изящнее, хотя большая его часть была занята строительными верфями, двигателями и всевозможным оборудованием.