— Ты короче раскладывай! Без анализов… Где ее найти? Я ей сделаю предложение, от которого она не выкрутится… Давай реквизиты.
— Сам я не знаю… Ее один залетный из Узбекистана знает. Только он не блатной. Полукровка. Хотя понятия соблюда…
— Слушай, Марат, давай короче. Этого залетного сможешь достать?
— Смогу. Алик Пирожок. Он каким-то…
— Пирожок? Его знаю. Так он в Москве?
— Да, в Москве он, на каком-то рынке рулит.
— Давай, пригласи его. Скажи, Рудик просит его зайти. На бокал вина сухого, — сказал и запнулся: вспомнил, что Алик не пьет спиртного.
… Пирожок оказался солидным, степенным мужчиной лет 45–50, с грустными и очень отзывчивыми глазами. Никак не выветрила из него Москва этой провинциальной манеры — переступать порог дома с подарками. Войдя, он передал одному из шестерок Рудика пакет и с почтением но, сохраняя достоинство, поздоровался с Диким.
Дикий пил вино, а перед трезвенником Пирожком поставил гранатовый сок и пахлаву, специально заказанную для гостя. Знал: печеное было слабостью Алика. Единственной. Все остальное было силой.
— Ну как ты, Алик?.. Да, дочки нормально учатся? Проблем нет?
— Уже закончили, Рудик. Твоими радениями.
— А я при чем? — наигранно изумился Дикий.
— Ты, может быть, забыл, а я помню. И дочери помнят, как ты помог им.
— Так ведь они у тебя умницы-разумницы! Для чего им помощь?
— Все так, только, чтобы ум свой обнаружить, им надо было экзамен сдать. А вот документы у них не принимали. Мол, иностранцы. Я и деньгами входил, и консульство подключал, — не пролезло. А ты только слово шепнул ректору, и допустили их. Приняли документы. Так что, Рудик, я должник твой.
Рудик, самодовольно посмеиваясь, долил в бокал вина.
— Я и забыл… Эх, Алик, если всех, кому я хорошее сделал, на Манежной площади собрать — не поместились бы… А таких, как ты, которые добро не забывают — на пальцах одной руки Ельцина пересчитать можно. А ты потому помнишь, что сам добро любишь делать. Таких людей единицы: я, ты, да Маля… Да, Алик… Я как раз сейчас одно доброе дело намерен сделать. Потому тебя и позвал. Помощь твоя в этом добром деле нужна.
Дикий изложил свою просьбу. И удовлетворенно отметил, что Пирожок проявил энтузиазм: Алик и сам был очень озабочен судьбой Светы. Ее, как и многих других земляков, Пирожок опекал. И ее нынешнюю беду принимал близко к сердцу. А предложение Дикого решало все проблемы.
— Считай, Рудик, что она согласна. Мне ее даже укатывать не придется: она, бедолага, ждет не дождется, как из лап Серого вильнуть.
…От Дикого Алик поехал прямо к принужденной любовнице Серого. Зашел к ней без опаски: Сергею он был представлен как двоюродный брат Светы, так что его визит у Серого никакого ажиотажа не вызвал бы.
— Вот что, Светка. Есть возможность вернуться в Самарканд.
— Какая возможность, Алик? Ты же знаешь, этот гад меня из-под земли найдет. У этой мрази знаешь какие длинные и гадкие руки… Бр!.. — Она поежилась и обиженно надула губки. — Попала я, Алик, как кура в щи… Нет, нет, не думай, я тебя совсем не виню! Никто здесь не виноват. Одна я…
— Ты подожди, — Пирожок успокаивающе положил руку ей на плечо. — Ты же знаешь, я для ветра не разговариваю. Сказал — есть возможность, — значит есть! Приедешь в Самарканд, позвонишь вот по этому телефону — спросишь Зафара. Его оповестят о тебе. И с той минуты ни один Серый, Белый или Серобуромалиновый к тебе не приблизится. У этого Зафара в Узбекистане могущество такое, что…! Короче, положись на мое слово. Кроме того, получишь десять тысяч зеленых.
Света заглядывала в его глаза, пытаясь понять — явь ли это? Алику она привыкла верить, но Серый… Этот гад разрушил все ее прежние представления и веры: в справедливость, в добро… Хотя Алик зря не обнадежил бы… Эх, была не была! Хуже, чем сейчас, быть не может. Воспоминания о подонке Сергее разрешили ее сомнения.
— Согласна! — выдохнула она. И словно путы свалились с ее ног и с души.
Заручившись согласием Светланы, Рудик стал готовить месть:
— Охарактеризуй мне Серого, сестренка. Что он такое?
— Сергей? — Света вскинула на Рудольфа злой взгляд. — Он… как бы выразиться поделикатней?.. мразь, подонок, мерзопакость!
— Это понятно, — согласно кивнул Дикий. — А какие у него привычки?
— А какие у подонка привычки: нажраться, налакаться и кувалды свои распускать. Он такая мразь! В постели — дерьмо дерьмом, а когда кончает — орет, как свинья недорезанная.
Рудик с Костей отозвались на эту деталь коротким переглядом.
— Что, всегда орет? Орет голосом или словами?
— Словами. Грязным матом… Как будто ему яйца выдергивают.
Снова коротко переглянулись мужчины. Одобрительно отнеслись они к экзотической манере Серого.
— В общем, сестренка, сделаем так…
Шеф Серого свои уикенды проводил на охраняемой даче, и потому суббота была узаконенным выходным для Овчинникова. Суббота и воскресенье были его днями. К Светке обычно он приходил между десятью и одиннадцатью ночи, основательно погуляв в каком-нибудь кабаке. За вынужденную трезвость пяти рабочих дней в субботу он отрывался. Его приходилось вносить на руках. До постели. В постели же он в помощниках не нуждался. Здесь обходился без помочей.
Прежде чем внести «тело», телохранители устраивали полный шмон. Так они называли дотошный осмотр всех закоулков: в шкафах, на антресолях, под кроватью. И в этот раз сурово-сосредоточенные морды заглядывали во все углы.
— Кто там? Это ты, Сереж? — послышался из ванной серебряный голосок Светки. Мирно журчала вода из душа, слышалась музыка: Светка обычно купалась под магнитофон.
— Это мы, Светлана Андреевна, — пробасил один из «секьюрити», продолжая прочесывать комнаты. Второй подошел к ванной и вежливо постучал в ребристое стекло:
— Светлана Андреевна, — игриво пропел, — мне надо войти, проверить.
— Вот я тебе проверю! Не смей даже думать!
— Да мне же по инструкции требуется, — смеялся телохранитель. — Вдруг под ванной кто-нибудь…
— Я вот скажу Сергею, что ты ломился ко мне. К голой. Он даст тебе этой инструкцией по башке. — Голос у Светки был взволнованным, почти истеричным. Игривого настроя охранника она не приняла.
— Да пошли, Шураня, чисто все… Она же дура, — продолжал уже на лестнице старший. — И в натуре может двинуть, что ты к ней ломился. Ну ее, прошмандовку эту!
Серого занесли и, предварительно раздев до плавок, уложили на уже разобранную чистую, хрустящую постель. Разбросавшись, он с наслаждением втянул запахи постиранного, прохладного белья и ощерился, обнажив обойму золотых коронок. Вообще золота на этом теле было, как на хорошем прииске: кроме коронок, тяжелый перевес с массивным крестом; на запястье правой руки — браслет, на левой — часы, на мизинце кольцо с опалом, а на указательном — массивный перстень с бриллиантом. Любил Серый золото. И многие знали об этой его невинной привязанности.
— Светка, сучечка моя, где ты там застряла?! Иди к своему Сержику… Ну что ты там телишься? Смотри, не натри новых дыр. Мне твоих трех вполне хватает! Ха-ха-ха! — рассмеялся Сергей. — Шураня, заноси!
Шураня, предварительно постучав, занес в спальню поднос с коньяком, шампанским и фруктами. Оставил на тумбочке и вышел, закрыв дверь. Они с напарником расселись в удобных креслах соседней комнаты. И теперь, после того как напитки и фрукты занесены, по инструкции они должны были включить телевизор на полную громкость.
— Светка, прошмандовочка моя, я долго буду тебя ждать? Посмотри какой у меня восклицательный знак! Это значит — я тебя кнокаю, моя сученочка. Иди же скорей.
Дверей в ванную было две: одна выходила в коридор, другая — в спальню. Из этой второй вышла Светка: сучоночка, прошмандовочка. Нагая, прекрасная, волнующая. На лице ее застыла улыбка: но какая-то испуганная, затравленная. Но Серый этих нюансов не замечал. Прядь его вспотевших густых волос упала на лицо. Опершись на локоть, он наливал шампанское Светке, коньяк себе. Прикрывая свою наготу — тоже что-то новое и тоже прошедшее мимо внимания Серого, — она легла рядом с любовником и тревожно вглядывалась в его сильную спину. Повернувшись к ней, он протянул ей бокал и, не дожидаясь Светки, быстро вылил коньяк себе в рот.
