Павел изложил суть дела. А генерал благоволительно кивал чуть не каждому слову. Кивал столь активно и усердно, что Фауст заподозрил какой-то недуг: контузия, что ли? Он замолчал — кивки прекратились. Значит, не контузия.

— А что вы хотите взамен? — спросил генерал, бросив исподлобья подозрительный взгляд. — Мы же только охраняем. А на судьбы…

— Мне это известно, — перебил Фауст. — Устройте мне протекцию к начальнику вот этого СИЗО… — он положил перед генералом бумажку.

— Это не проблема, — генерал энергично перебирал четки. — А вы… серьезно насчет… сто тысяч?… Насчет сто тысяч долларов?

— Абсолютно. В любой форме: наличными, перечислением… Как вам будет угодно и удобно.

— А когда? — вкрадчиво поинтересовался Никита Андреевич, прекратив перебор скрепок.

— Как только я почувствую благожелательное ко мне отношение вот в этом СИЗО.

— Это понятно, — закивал генерал, облегченно выдохнув воздух, и ловко закинул четки в стаканчик: цепочка, словно гремучая змея, треща вползла внутрь. А генерал уже звонил.

— Майор Бабенко?.. К тебе сейчас подъедет полковник Баранов, так что будь на месте. Не отлучайся. Все!

Полковник Баранов — черноусый толстяк — подвел Павла к двери с табличкой: Майор Бабенко А.Н.

Небрежно толкнув дверь, Баранов вежливо отодвинулся, пропуская Паустовского. Из-за стола поднимался майор Бабенко. О том, что это женщина, Павел догадался только по яркому макияжу и распиравшему мундир бюсту. «Вот это баба! Как мужик!» — подумал Павел.

«Вот это мужик! Какой красавец!» — восхитилась дама-майор.

Адресовав Баранову уставное приветствие, она повернула к Павлу возбужденное лицо и с неожиданным от нее кокетством хихикнула:

— Вы, пожалуйста, присаживайтесь… Что будете: чай, кофе? Или… товарищ полковник? Как? — и снова кокетливый взмах бровями.

— Ничего не надо, — отмахнулся Баранов. — Вот, товарищ Паустовский дело имеет. Надо помочь.

— Я все-таки распоряжусь. Сейчас я… — Мужлан-кокетка вышла из кабинета. Вернулась она минут через десять и — как ей казалось — совершенно преображенной: щеки усилили румянец, а губы стали столь пунцовыми, что казались раскровавленными. Бабенко внесла поднос с тремя чашечками кофе. Она приблизилась к Павлу и положила перед ним чашку. Аромат кофе перебивался исходящим от майора запахом страсти. Такой запах источает лошадь в моменты случки.

— Я вас слушаю, товарищ… Павловский.

— Здесь, в вашем СИЗО… временно и, я уверен, по недоразумению, содержится Бравина Влада Владимировна…

Бабенко недовольно поджала губы и подобрала вытянутые под столом в сторону красавца ноги. Эту курву, Бравину, она вчера видела. И уже тогда почувствовала к ней четкую неприязнь. А теперь еще и гадливость: «И чем эти шлюхи завлекают таких мужиков? Ни рожи ни кожи — а смотри, какого приморозила!

Однако милиционерша старалась не выдать чувств: она и на переживания наложила густой макияж. Лицом, глазами, кивками демонстрировала посетителю полное сочувствие и понимание.

«Боже, и эта кивает в такт каждому слову! — удивился Павел. — Это что, фирменный знак милицейских?» Переборов закипавшее раздражение на крашеную куклу, которая здесь кивает, тогда как Влада…

— Мои попытки вытащить ее до суда под залог не увенчались. Я хочу, чтобы она не сидела со всякой уголовной швалью.

— А с кем ее поместить? С ангелочками? Так у нас таких нет. У нас все сплошь уголовная шваль!.. Вы не возражаете? — Дама вложила в рот сигарету и, жестко прикусив фильтр, вытянула губы: прикурила. Выпустив дым из ноздрей, раздраженно усмехнулась: — У нас, господин Павловский, не институт благородных девиц.

— Это понятно. Но есть же случайные, те, кто по ошибке попал. Такие, как Вла… Бравина.

— Разумеется, — согласилась дама и подвигала плечом — бретельку лифчика поправляла. — Есть, разумеется, небольшой процентик случайных. Но мы, извините, не суд. И не можем сортировать на чистых и нечистых. Мы не знаем, кто из них подлинный, а кто, извините, — потенциальный преступник. Вы, конечно, понимаете, что я имею в виду.

Павел кивнул. И поймал себя на досадливой мысли, что это был не первый его кивок… Да, совершенно утратил он способность контролировать спонтанные действия.

— Ладно, что вы можете предложить, чтобы с Бравиной до освобождения не случилось… непредвиденностей?

Губы Бабенко задвигались в вульгарном танце: краснорожая майор смеялась.

— Вы, господин Павловский, видно, нар не нюхали. В камере наша власть заканчивается. Там хозяйничает не закон, а понятия… Вы же понимаете, что я имею в виду. И мы, извините, ничего поделать не…

— Ты, майор, не особенно разгуливайся! — недовольно прищурился полковник Баранов. — Генерал приказал оказать товарищу полную поддержку. Сделать все возможное и невозможное. Так что, не разгуливайся, а ищи варианты.

— Может, — вставился Павел, — в отдельную палату ее.

Снова вульгарно задвигались полные губы:

— То, что вы называете «палатой», у нас именуется «камерой». А отдельные камеры — это «сушилка». Для вас поясню: карцер, штрафной изолятор. Со всеми вытекающими из названия условиями содержания. Других номеров «люкс», извините, нет.

— Извините, товарищ Павловский, — не выдержал полковник. — Выдь-ка со мной на минуту, Александра.

Вот, даже имя у майора «обоюдоострое»: и мужчине, и женщине дают!

Вернулись минуты через три. Баранов — сосредоточенно-ожесточенный, Бабенко — приструненная, угасшая.

— Есть вариант, господин Павловский: подсажу я к этой особе Федю.

— Не понял?! — Павел возмущенно вскинул брови. И глаза его сделались отчаянно встревоженными. Минуло время, когда жили его глаза автономной жизнью. — Что за Федя?! Как можно мужчину помещать…

Губы Бабенко задвигались, как совокупляющиеся пиявки:

— Вы, извините, совсем не сведущий. Федя — женщина. Женщина — пахан.

— Э, нет! — Павел вскинул обе руки. — Я понял: это лесбиянка. Кобел! Так, кажется, называются эти Феди в юбках. Нет, не катит этот вариант.

— Да вы не волнуйтесь: вашу Бравину Федя пальцем не тронет. Она, если я прикажу, — смирная. Для Бравиной будет овечкой, а для остальных — волчицей. Это я вам обещаю, господин Павловский, — в последний раз переврала его фамилию дама-майор.

— Бравина, на свидание. — Надзиратель с интересом смотрела на Владу. «Неужели Алексей?! — изумилась Влада, торопясь по гулкому коридору. — Значит, с ним все в порядке. О, дай Бог! Сделай так, Господи».

В комнате для личных свиданий ее ждал… Павел. Уже по тому, как разочарованно посерело лицо Влады, как угасли ее глаза, понял Фауст, что ожидала она Алексея. И его глаза утеряли блеск. Поникли статные плечи.

— Влада, скажи, что я могу для тебя сделать? — тихо спросил Павел, не зная, как себя вести. — Что… могу?

Влада равнодушно пожала плечами и увела глаза.

— Ничего мне не надо. У меня… все есть. Все в порядке.

— Да какой может быть порядок в этих условиях?!

— Ничего не надо, Павел. Все у меня есть.

— Влада, милая, дорогая, ты говоришь сейчас не то, что чувствуешь!.. Я понимаю… это стресс. Все это так… В общем, ты не отчаивайся. Я сделаю все возможное… все сделаю! Увидишь, скоро будешь на свободе! Этот кошмар закончится, Влада. Верь мне.

Влада беззвучно и обреченно плакала. Но не заботилась о потеках туши: не было макияжа на ее лице. И от этого оно виделось таким детским, неискушенным. И взывало к отчаянной жалости. Не сдержавшись, Павел обнял ее и стал говорить успокоительные слова. Но Влада их не слышала. Да и сам он не слышал. И из его глаз стекали слезы. Лицо перекашивалось от сдерживаемых спазмов.

— Не отчаивайся, девочка. Я сделаю все, чтобы ты забыла этот кошмар. Все будет хорошо… Все будет хорошо…

Следователя Кулиша распинали на две стороны. Как в средневековой пытке жертву, привязанную к двум, насильно согнутым деревьям. Но, в отличие от предшественников, Кулиш сам выбрал себе эту дыбу. Принял два, противоречащих одно другому, поручения: от Паустовского — выкрутить вчистую или хотя бы смягчить вину Бравиной В.В., а от Дудина — утопить ту же Бравину В.В. Насколько возможно — усугубить ее вину.