Неожиданно натолкнулся на вежливый, сочувствующий отказ. Причем От содействия уклонились особы из самых разных инстанций. А ведь эти особыбыли его, Павла, должниками. Серьезными должниками. Но все они, юля и извиваясь, объяснили, что МВД, получив добро от самого, развернуло масштабную кампанию. И непонятно, тактика это или долгосрочная стратегия. А вопрос, которым озаботился Павел Георгиевич, как раз из компетенции МВД. Никак не обойти стороной. Нужно подождать, может, недельку, может, месяц…

Каждый раз Павел, не дослушав виноватые оправдания, зло отключал телефон. И снова звонил. Чтобы через пару минут прервать и этот разговор. Единственное, что ему удалось, — выведать имя следователя. С ним и встретился в кабинете начальника следственного управления.

…Следователь Кулиш, постучав, сунул голову в дверь. Получив добро, степенно вошел, подтянув брюки, аккуратно уселся и взглянул на начальника. Тот величественно кивнул.

— Согласно материалам предварительного дознания, гражданка Бравина Влада Владимировна подозревается в нанесении телесных повреждений средней тяжести своему мужу — Бравину Алексею Юрьевичу.

Павел подался вперед и оцепенело замер:

— Мужу?!! Он что, поднял на нее руку?

— Не он. Она. Вот показания Дудина Генриха Александровича: деяние Бравиной было неспровоцированным, необусловленным ситуацией. По свидетельству Дудина, пострадавший…

— Да что вы верите Дудину! Этот скунс за своего хозяина любые фальшивые показания даст!

Кулиш с угрюмым терпением переждал филиппику Павла и, кашлянув, продолжил:

— Имеются еще показания Пузина Д.Е. — сослуживца Бравина, — из которых следует, что подозреваемая Бравина пронесла в кабинет мужа аэрозольный флакон с серной кислотой, что и явилось орудием преступления. Из этого следует, что преступление это заранее спланированно, предумышленное.

— Она что… плеснула ему в лицо кислоту? — изумился Фауст.

— Совершенно верно: плеснула в лицо серной кислотой, чем нанесла тяжкие телесные повреждения. Сейчас пострадавший находится в ожоговом реабилитационном центре.

Мысли и чувства роились в Павле, как пчелы в улье: одно опережало другое, перебивало, отталкивало, снова возвращалось. Разные это были эмоции. Поначалу Павел испытал торжество: это ведь разрыв! Окончательный и бесповоротный!! Алексей ни за что не простит Владе попорченной физиономии. И конечно же для него, для Павла, это отличный шанс. Но тут же возникла другая мысль: «Если Влада плеснула кислотой в лицо, значит, сделала это из ревности… Скорей всего из ревности. А это значит, — уныло резюмировал мозг, — что любит она».

На минуту Павла захлестнула мазохистская зависть: ему захотелось, очень захотелось, чтобы на месте Алексея был он! И снова мрачный поворот мысли: «Алексей не простит, будет яростно требовать наказания. И на компромиссы не согласится. И деньгами не проймешь. Вот почему так уперлась прежде ручная и послушная милиция. «Истец», мать его, уперся! Ну ничего, это может быть и к лучшему. Это усугубит разрыв. Пока важно это. А Владу я у них выцарапаю. Не мытьем, так катанием. Вытащу я ее! И будет она только моей. Только на моей территории будет Влада».

Беда усугублялась еще и тем, что Павел, тот самый Павел Георгиевич Паустовский, который мог в бизнесе повернуть любую неблагоприятную ситуацию в нужном ему направлении, сейчас вдруг почувствовал, что мозг непослушен ему. Не срабатывали импульсы, что-то заклинило в сознании. И эти эмоции!.. Да, вот именно они не позволяли мыслям парить свободно и раскованно. Если бы не этот ступор, никогда не стал бы поверять своей беды никому. А теперь вот открылся Дону.

— Знаешь, — горько усмехнулся Павел, — сейчас ты сказал, что подписал Беркович контракт, а мне это как-то по фигу. А ведь к этому шли почти полгода! А все потому, Дима, что деньги перестали меня волновать. Вот так, — снова печально улыбнулся Фауст. — Всю свою сознательную жизнь посвятил бабкам — стругал их, рубил, ковырял, снимал, дербанил, а сейчас — не задумываясь, отдал бы их все. Только бы Влада была на свободе. И рядом. Около меня.

Дон с изумлением и с какой-то опаской смотрел на своего патрона. Такого Фауста он не знал. К такому Павлу не был готов. Он терял могучего и непотопляемого партнера, предприимчивости и уму которого был обязан нынешним своим роскошным благополучием. И все нутро его восстало против этой стервы — Бравиной, — но по сложившейся привычке, чисто автоматически, предложил вариант:

— Если не выходит в лоб, давай совершим маневр!

В глазах Фауста, рядом с тоской, засветился интерес.

— Все эти тюрьмы, СИЗО, КПЗ — они же на мизерах существуют. А ты узнай, где ее держат, и войди благотворительным взносом: официально, через банк перебрось им тысяч двадцать-тридцать. Они за это что хочешь сделают. Если и не освободят, хоть условия благоприятные обеспечат. Кормить ее из ресторана будут. И свидания дадут.

Интерес в глазах Фауста перерос в радостную надежду. Он энергично потряс кулаками и, хлопнув Дона по плечу, выскочил из кабинета.

— Ладно, Викентий, я принимаю твои доводы. — Фауст сидел в глубоком кресле свободно и непринужденно, словно он, а не его визави был хозяином кабинета. — А сейчас я сделаю тебе предложение, от которого ты никак не увернешься.

Викентий напряженно вытянулся, его холеные ладони обхватили подлокотники кресла.

— Мне известно, Вик, что тюрьмы, СИЗО очень жидко финансируются. Могу помочь деньгами. Благотворительной инъекцией. Официально, чин чинарем. Солидными деньгами. — Павел говорил в несвойственной ему манере: суетился, мельтешил. Впервые в своей практике он заключал сделку без предварительного анализа. Он спешил. Ему казались кощунственными каждый час, каждая минута, которые Влада проводит в заключении. Они должны казаться ей вечностью. И ему, Павлу. — Так что звякни начальнику над всеми этими мышеловками, скажи, что есть лох, готовый оказать им финансовую поддержку.

Ухоженные пальцы Викентия расслабили хватку, улыбка смягчила настороженное лицо.

— Благотворительность — это хороший вариант. Только есть «но».

— А ты для чего в этом кресле сидишь? — холодно улыбнулся Фауст. — Вот и сними это «но».

— Дело в том, Павел, что любая финансовая инъекция в структуре МВД, если это не бюджет, воспринимается как завуалированная взятка и…

— Брось, Викентий! Мне сейчас не до этих юридических тонкостей. Ты меня сведи с этим главным псарем, а там мы сами решим, как все это оформить. Звони, Вик, звони.

Викентий пожал плечами и поднял трубку.

Тотчас лицо его и осанка приобрели привычную солидность.

— Никита Андреевич?.. Здравствуй, генерал… Это Ресников… Спасибо… К тебе, генерал, подъедет Паустовский Павел Георгиевич. Прими его и окажи содействие… Когда?.. Завтра?

Павел перегнулся через стол и забрал трубку у Ресникова:

— Это Паустовский. Я через сорок минут буду у вас. Это значит… в 13.20… Нет, Никита Андреевич, завтра не получится… Перенесите ваши дела… Я вас очень прошу. Сделайте это для меня, Никита Андреевич, — содержание было просительным, а тон жестким, приказным.

Генерал явно оторопел от напора, он растерянно сопел в трубку, гадая, кто этот Паустовский. Ведь звонит сам Ресников! А этот Паустовский, судя по поведению, — фигура еще более важная. Хотя кто может быть важнее Ресникова?! Никита Андреевич хотел, было, ответить, что он, так и быть, перенесет дела, ко тут заметил, что трубка попискивает сигналами отбоя.

И в кабинете генерала Фауст устроился с возможным комфортом. Закинув ногу на ногу, закурил и недовольно сморщил лоб: искал пепельницу. Некурящий генерал пепельницы не держал, потому суетливо подвинул в сторону Паустовского блюдечко. Чтобы скрыть свою растерянность, нервничающий от неведения генерал достал из высокого металлического стакана цепочку канцелярских скрепок, стал перебирать их на манер четок.