– Не старайся.

– Моя цель недостижима?

– Тебе придется всю жизнь на это потратить.

– Я готов пойти на подобную жертву.

Это Стейси не понравилось.

– Я не ацтекская богиня, чтобы мне приносили жертвы. Так что обойдемся без этого.

– Хорошо, хорошо. А за портрет извини. Я мало понимаю в искусстве.

– Это заметно.

Но настроение у нее улучшилось.

Дэвид казался ей знакомым и незнакомым одновременно. Не то чтобы раньше она много общалась с ним, и все же… Здесь, в Беркли, он эмоционально другой. Как художница, которая привыкла выкладывать эмоции на холст, ничем их не подслащая, Стейси умела хорошо чувствовать. Дэвид казался гораздо спокойнее и рассудительнее, чем раньше. И у него появился этот слегка ироничный тон, когда непонятно, шутит он или всерьез говорит. Раньше он тоже был, но немного другой, более резкий. А теперь смягчился.

Стейси пришлось напомнить себе, что она здесь не затем, чтобы оценивать душевные качества Грэма Райта. Это дело Лолы. Сестра собралась замуж за этого человека, пусть и разбирается в его противоречивой душе. Но, с учетом открывшихся обстоятельств, у Стейси возникли вопросы. Которые она и начала задавать.

– Я хочу спросить тебя о Лоле.

– Да? – Он заметно напрягся.

– Ты ни словом не обмолвился о Беркли. А Лола еще не закончила колледж. Ты преподаешь здесь, дом твой тоже здесь. И где именно вы будете жить?

– Предполагалось, что мы решим это после свадьбы, – выкрутился Дэвид.

– А до – никак нельзя? Я хотела бы знать, как ты намерен поступить с моей сестрой.

– Ты и в шестьдесят лет будешь ее контролировать? Мы разберемся.

Прозвучало это достаточно сухо, как будто Дэвиду надоели вопросы. Какие бы то ни было, вообще.

Стейси слегка покраснела.

– Хорошо. Я лезу не в свое дело. Так бы сразу и сказал.

– Послушай, ты влезла не в свое дело, уже приехав сюда. Давай не будем осложнять ситуацию. Я не хочу с тобой ругаться.

Дэвид бросил взгляд на часы.

– Так. Мне пора.

– Я с тобой.

– Нет. – Он покачал головой. – У меня заседание кафедры, а вечером планы, и я не могу это отменить.

Если у него тут другая женщина, то Стейси его просто убьет.

– Не беспокойся, никакой измены Лоле, – словно прочитал ее мысли Дэвид. – Но тебя я взять не могу. Послушай. Ты взрослая самостоятельная девушка. Найди себе занятие. А вечером встретимся здесь в половине десятого. Идет?

– У меня есть выбор?

– Боюсь, что нет. Но слово я дал, как помнишь. Так что в девять тридцать я буду ждать тебя в этом ресторане.

Вечер третьего понедельника каждого месяца после заседания кафедры Дэвид с друзьями проводили в пабе «Альбатрос». Один из старейших пабов в Беркли повидал не одно поколение студентов и преподавателей. Вот и сегодня в темном, обитом деревянными панелями помещении было шумно. Приветствуя знакомых, друзья пробрались к отполированной временем стойке.

– Два «Анкора», «Гиннес», сидр, шахматы и четыре попкорна? – приветствовал их бармен, давно изучивший привычки друзей. В пабе не было своей кухни, зато за доллар здесь насыпали большое ведро отличного соленого попкорна, которое можно было совершенно бесплатно снова наполнять весь вечер. Дэвид заметил свободный столик, и друзья, захватив шахматы, направились прямо к нему. За соседним столиком компания студентов шумно играла в «Монополию». «Альбатрос» отличался от других пабов тем, что здесь можно было играть в настольные игры – на столах лежали шашки, шахматы, нарды, скрэббл, «Монополия» – все те игры, которые каждый помнит с детства. «Как в гостях у бабушки», – подумал Дэвид. Только вот тогда в стаканах пенилось не пиво, а кока-кола.

Мэтью расставил фигуры. Молодые математики играли в собственную версию древней игры, от которой любой гроссмейстер сразу же пришел бы в ужас. На ход давалась одна минута, после каждого хода игроки сдвигались против часовой стрелки. Так что каждый ходил то за белые, то за черные фигуры. Проигравший – тот, кому поставили мат – платил за пиво. Обычно игра шла весело, сопровождаясь анекдотами и историями из жизни университета, но сегодня Дэвид был непривычно мрачен.

– Да что с тобой? – не выдержал Мэтью.

– Ничего особенного, – Дэвид задумался и передвинул вперед белую пешку.

– Поссорился со стариком Мэтлоком, – объяснил Фил.

– Старый осел, – не выдержал Дэвид, – он думает, мы все еще живем в начале двадцатого века и считаем на арифмометрах! «В вашей статье нет теоретической базы. Вы забываете, что математика – это, прежде всего, наука, а не пособие по увеличению надоев».

Дэвид так похоже изобразил старого профессора, что друзья рассмеялись. Но Мэтью быстро посерьезнел.

– А что в этом такого? Ты действительно слишком много занимаешься своими друзьями-фермерами. Коровы вряд ли оценят твои усилия.

– Коровы не оценят, а их владельцам мой метод поможет.

– Неужели тебе трудно написать десяток страниц теории? Сослаться на работы Мэтлока? – Фил попытался примирить спорящих. – Старик готовил эту конференцию, он вправе рассчитывать на нашу благодарность.

– Мы полжизни тратим на написание бессмысленных вступлений. И еще половину из оставшегося времени на чтение написанного другими. Это статья не для студентов колледжа, а для математиков.

– Мат, – Мэтью быстрым движением снял с доски черного короля, – с тобой сегодня неинтересно играть.

– Простите, я, правда, не в настроении.

Дэвид захлопал себя по карманам в поисках бумажника.

– Черт побери, еще и бумажник на кафедре оставил. Расплачусь в другой раз.

– Нет уж, – возмутился Мэтью, – проиграл – плати.

– Но чем? Я же сказал – бумажник остался на моем столе, – Дэвид начал всерьез сердиться на друга.

– Я придумал, – Филу совсем не хотелось, чтобы спор разросся в настоящую ссору, – ты весь месяц будешь читать письма ферматистов.

Все рассмеялись.

– О нет, – Дэвид схватился за голову, – ты не можешь быть настолько жесток! Давайте в следующий раз я поставлю вам по два пива.

– Не увиливай, – Мэтью с радостью поддержал товарища.

Ферматисты – люди, считающие, что они доказали Великую теорему Ферма, – постоянно присылали свои доказательства на кафедру и ревниво ждали ответа и научного признания. Даже то, что мировая общественность в 1995 году признала доказательство математика из Принстона – Эндрю Уайлса, – их не останавливало. Доказательство Уайлса было слишком сложно и непонятно для рядового ферматиста – часто человека, малознакомого с основами математической культуры, а простота формулировки теоремы вводила их в заблуждение и заставляла снова и снова создавать свои «доказательства». В Беркли чтение писем ферматистов было обязанностью самых молодых преподавателей. Они читали доказательства и высылали заранее заготовленный ответ на бланке университета: «Уважаемый …! Благодарю Вас за присланную Вами рукопись с доказательством Великой теоремы Ферма. Первая ошибка находится на стр. … в строке…».

Дэвид в показном отчаянии постучал себе ладонью по лбу:

– Садисты!

Друзья расхохотались и заказали еще по кружке.

Обычно Дэвид с удовольствием засиживался до полуночи (жены Фила и Мэтью с пониманием относились к маленькой слабости мужей, обычно проводивших вечера дома, и не тревожили их телефонными звонками), но сегодня из-за Стейси все ему было не в радость. И в шахматы проиграл, и ферматистов теперь читать… Через некоторое время Дэвид сдался.

– Извините, друзья, мне пора идти.

– Куда? – изумился Фил.

– Ко мне сегодня приехала гостья из Чикаго. Не могу бросить ее надолго.

– Это та самая, о которой я тебе рассказывал, – пояснил Филу Мэтью. – Очень симпатичная. Рыженькая.

– Вот как! Это твоя новая девушка, Дэйв?

– Нет, она не моя девушка.

– Даже в перспективе?

– Даже в перспективе.

– Тогда что вас с ней связывает?

– Семейные дела, – туманно объяснил Дэвид. Ему не хотелось объяснять друзьям, что это дела Грэма. Фил и Мэтью не одобрили бы. В последний раз, когда случилось подобное, они долго и занудно ругали Дэвида, и он не жаждал повторять этот опыт.