Да я и сам почти поэт. Не верите? Ваше право. А, к примеру, Баркова читали? Что? Нет, конечно, сам стихи не пишу, так, эпиграммы иногда. Но идею подбросить и вдохновить – это с удовольствием. Вот вы говорите – музы. К Анне Ахматовой, возможно, и музы приходили. Но у Ивана Семеныча я побывал лично. Да точно вам говорю. А у меня и книга с автографом есть. Вот как помрете – заходите, покажу.

– Как ты думаешь, – Берия поставил пустую чашку на стол, – найдет Гиви «Пижму»?

А что ее не найти? Нашел. Вот она, родимая, показалась вдалеке на исходе третьего часа полета, когда я уже начал беспокоиться, хватит ли нам бензина на обратную дорогу. Дымит-то как. Там что, котлы вместо донецкого антрацита старыми сапогами топят? И ведь прет кораблик точно в сторону Маточкиного Шара. На всех парах, пользуясь отсутствием льдов. На орден капитан рассчитывает. Да, но, по моим расчетам, они должны были уже Новую Землю пройти. Заблудились?

Самолетик быстро, с бешеной скоростью в сто двадцать километров в час, догнал «Пижму» и, как заправский топ-мачтовик нарезал круги, проносясь над палубой. Выскочивший народ придерживал шапки, рассматривая необычное явление.

– Гавриил Родионович, – крикнул Бабушкин, – приготовьтесь к бомбометанию.

Оно мне надо, своих бомбить? Но на всякий случай вынул из необъятных карманов три гранаты.

– Я пошутил, товарищ Архангельский! – Бабушкин оставил штурвал и замахал руками. – Надо вымпел с запиской сбросить.

За отсутствием вымпела на палубу полетел старый валенок. Там его подобрали, почесали себе ушибленную макушку, изучили послание и побежали на доклад к капитану. Который принял правильное решение, и судно сбавило ход, предупредительно просигналив гудком. Бабушкин сделал еще один облет и повел «Шаврушку» на посадку. Приводнившись, мы были встречены набивающимся в родственники дельфином.

– Деда-деда-деда-деда…

– Куда прешь, зараза? Не забыл я про тебя. Лучше швартовый конец подай.

«Внучек» послушно сплавал и принес в зубах обрывок каната.

– Зачем отгрыз? Я же весь просил. Уйди с глаз моих долой. Не мешай.

На палубе нас уже ждали. Худощавый моряк сделал шаг вперед и представился:

– Капитан Чучкин. А вы, наверное, комбриг Архангельский?

Я небрежно поднес руку к летному шлему и поздоровался, попутно оглядывая палубу. Где они «Мир» спрятали? Уж не вот в ту ли цистерну?

– Здравствуйте, Борис Николаевич. Да, это я Архангельский. Где тут у вас глубоководный аппарат?

– Вы гальюн имеете в виду, товарищ комбриг? – уточнил капитан.

– Хм… и его тоже. А маленькая подводная лодка, что в Мурманске грузили, где она?

– Не было никакой лодки, товарищ комбриг, – удивился Чучкин, пропуская нас вперед на трапе. – Вот, цистерну с мазутом для Певека взяли попутным грузом. И документы на нее имеются. Хотите посмотреть?

– С документами позже разберемся. И Сагалевича у вас нет?

– Может, и есть, – пожал плечами капитан. – Но тоже надо бумаги смотреть, а они у начальника конвоя в каюте заперты. Но у меня есть запасной ключ. А вот, кстати, и наш «глубоководный аппарат». А я пока за ключом схожу.

– Борис Николаевич, – крикнул я вдогонку капитану, – там у меня, рядом с самолетом, дельфин плавает. Распорядитесь, чтобы его шоколадом угостили. У вас на корабле он есть?

– Есть, – грустным голосом ответил Чучкин. – Спирта нет, а шоколад есть.

И ушел. А Михаил Сергеевич смотрел в его спину с немым вопросом, недоумевая, как это на судне в Ледовитом океане нет спирта. Вернулся Чучкин только через полчаса, когда мы с Бабушкиным уже устали ждать и попросту разлеглись на полу корабельного сортира. А что делать? Ноги устали. Жрать после свежего воздуха хочется. Тут не до глупых буржуазных условностей. Мы, пролетарьят, народ простой, трюфеля ботфортом не хлебали. Разве что… Нет, не было в том французском обозе трюфелей. Да хоть у Дениса Васильевича спросите…

– Ой, что вы, товарищи, – засуетился вокруг нас капитан «Пижмы», как переспелая смольненская институтка при виде кавалергарда. – Вам же тут неудобно. Пойдемте, я покажу каюту товарища Кандыбы.

– Дурака Кандыбы, – уточнил Бабушкин.

– Ой, как вы сказали?

– Дурака, говорю, – повторил летчик. – Его в Мурманске в психбольницу отправили. На почве хронической трезвости помешался. Сначала в чертей из «маузера» стрелял, а потом ангелов видел.

– Радость-то какая! – неожиданно тонко, по-бабьи, воскликнул капитан и умильно улыбнулся, при этом молитвенно сложив ладони.

– Ангелов видеть – радость?

– Нет, то, что меня от него избавили.

– Все так плохо? – поинтересовался я, поднимаясь с пола.

Чучкин стер улыбку с лица, всхлипнул и принялся жаловаться на свою горькую судьбинушку. На то, как в Мурманском порту начальник конвоя запретил грузить на борт канистры со спиртом. Потом устроил собственноручный обыск экипажа и выбросил в море найденные горячительные напитки. Как молотком сломал радиостанцию, подозревая радиста в сокрытии в ней заначки. Как провел ревизию медпункта, безжалостно изымая любые настойки. Но кульминацией всего стало требование заменить спирт в компасе водой, дабы избежать пьянства на рабочем месте.

– Мы потому так далеко к норду и ушли, – жаловался капитан. – Вот только недавно курс подправили. Завхоз самогон для компаса изготовил. И еще осталось. Отобедать не желаете? А дельфинчика вашего я сам покормил. Представляете, ему больше всего понравились сардины в прованском масле. Экий гурман и проказник.

Неплохо, однако, питаются полярники. И это в стране, в которой совсем недавно отменили карточки на хлеб. А чего он сам-то такой тощий?

– А в царском флоте не доводилось ли вам служить, товарищ Чучкин? Речь у вас несколько старорежимная.

– Ну что вы, товарищ комбриг, – польщенно засмущался капитан. – Я вообще первый раз в море вышел, по приказу партии. Родом я из самых что ни на есть пролетариев Ярославской губернии. Но к флоту с малых лет приверженность имею и причастность. Служил я в Гельсингфорсе, в ресторане у господина, простите, гражданина Кюба официантом. И из разговоров флотских офицеров постиг морскую премудрость. Думаю, что и в бою управился бы с крейсером.

– Да? – усомнился я в капитанских способностях.

– Что крейсер, и броненосец поведу. Не сомневайтесь, товарищ Архангельский, – уверил меня Чучкин.

– Вот как? Тогда я сообщу товарищу Каменеву, что нашел командира нового крейсера для Тихоокеанского флота.

Чучкин побледнел и покачнулся. Бабушкин успел подставить плечо.

– Ну что вы так, Борис Николаевич? – укорил я капитана. – Не стоит так радоваться. А давайте и в самом деле перекусим? На сытый желудок и документами займемся.

Легко сказать – займемся. Я, безобразно осоловевший и объевшийся, лежал на двуспальной кровати под шелковым балдахином и тупо пялился на запертый сейф. И что мне этот балдахин? Нет, это Кандыбе зачем он понадобился? И постельное белье подозрительное. С кружавчиками. К чему это я? Да ни к чему. Просто кровь от мозгов прилила к желудку, и мысли в голове ползают одинокие и простейшие. А главная из них – как мне открыть сейф? Нет, не так… Главная – вздремнуть бы пару часиков.

Уснуть мне не дал вежливый стук в дверь. Я разрешил войти, и на пороге показался сухонький старичок, за спиной которого маячили штыки конвоя.

– Что такое? – спросил я у вохровцев.

– Вы просили Сагалевича найти, – пояснил один из бойцов. – Вот мы и привели.

– Хорошо, свободны. – отпустил я конвойных и предложил старику присесть.

Он опасливо посмотрел на роскошное ложе, на мои громадные унты поверх тончайшего шелка покрывала и осторожно присел на край соседнего стула. Я тоже сел. Нехорошо разговаривать с пожилым человеком лежа. Это Марат мог принимать аристократок, моясь в ванной. Но что вы хотите от пламенных революционеров?

– Значит, вы Сагалевич?

– А вы знаете другого? Я вам так скажу, гражданин начальник, если найдется на этом забытом старым Яхве ковчеге еще один Соломон Сагалевич, то мне таки будет приятно с ним поздороваться. Ну где еще могут встретиться два старых еврея, как не на плавучей тюрьме в получасе ходьбы от Северного полюса? Вы таки не будете утверждать, что везете нас на Западный полюс?