Нет, они никогда не замуруют себя в четырех стенах, как некоторые уже почившие молодые пары. Такие как Пьер и Лавиния, Себастьян и Даниэла.
Иногда они встречались. Небольшие домашние ужины, настольные ролевые игры. Себастьян продал бы собственную жену, эльфийку Гилраэн, лишь бы стать предводителем Орды в стратегической игре «Мир Варкрафта». Домой они возвращались удрученные.
«А может, ошибаемся мы?»
Но нет, лучше сдохнуть, чем жить так. Пьер возмущался перегревом планеты, пока закладывал лыжи в багажник своего «дизеля». Может, так было и всегда, только они не замечали? Прошли вольные времена «Танцующего с волками», ночных молодежных дискотек. Допустим, они застыли в защитной позиции, готовые сопротивляться экономическому кризису. Может, они чуть больше отчаялись, чем другие. А отчаяние делает более человечным, но не учит жить. То, что объединяет и уносит ввысь, вдруг стало разъединять и разносить по сторонам.
Они никогда в жизни не ездили в горы кататься на лыжах.
Иногда они выбирались на целый день в Абруццо — посмотреть на снег. Гаэтано сажал детей на плечи, переваливался как медведь. Промокшие джинсы. Желтые лужи мочи на замерзшей земле. Потом у детей могла подняться температура от солнца, от холода, от белого шока.
Здорово было отличаться от всех. Они не знали тогда, что станут одинокими и обособятся.
Однажды Гаэтано записал фразу Фридриха Дюрренматта: «Мы произнесли свое слово на Земле, но потерпели фиаско».
Для человека, мечтающего стать писателем, это звучало не слишком воодушевляюще.
Делия хотела переехать за город.
Одно время они с Гаэтано искали старый дом и даже нашли мельницу в окрестностях Орвието. Воспоминание об этом до сих пор преследует ее. Жизнь, которая не состоялась. Они все откладывали покупку. Делия испугалась речушки, текущей рядом. Космо был еще маленький, но уже чересчур независимый, да и вот-вот должен был появиться Нико. Ну и слишком далеко от города.
Они много раз ездили туда на машине. Мельница была не огорожена, можно было спокойно усесться возле нее и съесть бутерброд. Во дворе росло вишневое дерево. Они успели увидеть, как оно зацвело, а потом покрылось маленькими, еще зелеными ягодками. Когда уже они решились, мельницу купила другая семья. Голландцы, приехавшие на выходные. Для них это стало ударом. Подсечка сзади.
«Подвернется другой случай».
Больше они не искали. Какой смысл хоронить себя в деревне в тридцать лет, убегать от цивилизации хромых голубей? Гаэтано был сценаристом и нуждался во всяких дерьмовых образах. К тому же они привыкли выходить (или хотя бы знать, что могут пойти) в кино или на какую-нибудь выставку. Да в городе они могли рассчитывать и на каких-никаких, но дедушек-бабушек. И на студентку философского факультета со второго этажа.
Потом уже он подумал: все, что ни делается, — к лучшему. Когда начались проблемы. В каком же аду они очутились бы, если б жили на той мельнице. Куда бы он убегал по ночам? Как бы она обходилась без него, совершенно одна, на склоне холма, где зимой от реки поднимается густой, словно из дымохода, туман?
Город обладает своей гипнотической силой. Он увозит тебя, как автобус. Можешь спрятаться среди таких же, как и ты сам, скверно выглядящих людей. Или остановиться перед светящейся витриной магазина.
Но бесполезно гадать, что было бы, если бы… Никогда не знаешь, спасся ли ты от гибели или потерял настоящую жизнь. Может, на мельнице они ненавидели бы и мучили друг друга еще сильнее. А может, наоборот, соблюдали бы тамошнюю тишину. Или остались бы такими, какие есть.
Потому что больше всего на свете их ранило именно это. Упущенная возможность. Та, которая сегодня вечером, в этом ресторане все еще держит их вместе.
Они были всего лишь актерами кое-как возобновляющейся пантомимы.
Под конец они не особо отличались от других. Как если бы боль после многократных внутренних кругов обратилась в обычную глупость. Череда перепалок печальной низости. Он ходил в уборную, не поднимая сиденье унитаза, она подчас садилась на мокрое. Только этого ей не хватало, чтобы окончательно возненавидеть жизнь.
Можно подумать, что город и убил их. Делия изредка думает об этом. Обглоданный парк, чересчур маленькая квартирка. Прогулочная коляска на уровне черных выхлопных труб всех этих чертовых машин.
Выходить бороться каждый день с иллюзиями, с ускользающими вещами, которые только кажутся необходимыми. Неясные движения всех этих людей, частью которых являются и они сами. Как солитер, который тихо себе питается.
У Гаэтано глаза были другие. Сумасшедший взгляд ненормального человека. Он бился изо всех сил. Как можно оставаться самим собой, когда живешь в постоянном напряжении, в тщетном ожидании одобрения? Что-то поневоле извращается. Стараешься походить на других, на тех, у кого более или менее получилось. Уже и придел снизил. Хочешь только немного карманных денег. Хочешь нормально содержать семью. Уже не мальчик, твоим детям скоро в школу. И когда выпьешь вечером чуть больше, на следующий день тебя мучает геморрой. Не можешь позволить себе расслабиться. Не нравится жить за счет жены.
Гаэ знал, что заслуживает чего-то большего. Имеет право. Он работал в гостиной, за чашкой кофе. Нико на коленях. Идеальная картина. Но стоит ребенку нечаянно тронуть какую-нибудь клавишу, как Гаэ превращается в другого человека. Мужчина, мальчик с беспомощными глазами.
«Черт! Я должен сдать этот текст сегодня!»
Чуть не плакал. Мог бросить чашку на пол или рвать на себе волосы.
Нельзя себе даже представить, сколько глупого отчаяния, сколько неспособности жить умещается в душах людей. Делия смотрела на него, изрекала свои до боли обидные сентенции. Подбирала осколки, но не могла до конца простить его.
Это она и дети виноваты, что он стал работать на рынке скетчей и криминальных саг.
А что в результате? Неуравновешенный тип, что выкладывается до конца с режиссерами и заказчиками. Возвращается домой выжатый как лимон и переполненный ненавистью к миру.
А Делия не молчала.
«Нам достается от тебя самое худшее… Иди пиши свои тексты в другое место, оставь нас в покое…»
Первые деньги, которые он заработал, они разложили на паркетном полу в ряд. Ему казалось невероятным, что теперь он может расслабиться. Они пошли смотреть город, впервые сходили в ресторан.
Гаэтано заказал артишоки по-римски. Она чувствует запахи мяты и горелого чеснока.
— Ты не ездила в Орвието?
— Я туда больше ни ногой.
Гаэ макает кусочек хлеба в оливковое масло.
Делия должна была поехать в Орвието. Две недели назад, в первую субботу июня.
Был чудесный солнечный день. Со своей подругой Грацией они потягивали бы нескончаемый аперитив в винном баре со столешницами в форме животных, встали бы пьяненькие, потные. Шли бы в тишине стен из туфа до самого собора. Сели бы чуть поодаль и смотрели на него, пока алкоголь выветрится. Чтобы в конце концов сказать: «Настоящие мужчины построили эту бесконечность, но что ж поделать, если мы вышли замуж за козлов». У Грации тоже с мужем не все гладко. Но у него хотя бы деньги есть. Поэтому она может позволить себе большой дом и замшевые курточки.
Может, в Орвието нужен диетолог?
Теперь, когда они развелись, она серьезно подумывала перерезать все нити. Отводить детей в школу пешком, читать газеты, висящие на деревянной доске в баре с горячим шоколадом. Слушать зимой джаз, танцевать с детьми на улице.
Она надела свою белую блузку из шифона. Любимую. Которую она никогда не сушит на солнце, чтобы, не дай бог, та не пожелтела.
Дети были уже одеты. Нико валялся на полу, болтая с красным Могучим Рейнджером, которого подарил ему отец.
Делия вспоминает тот день.
Дети ждут. Она вся на нервах, распустила хвост, чешет голову, взлохмачивая волосы. Беспрерывно ходит туда-сюда, от окна в гостиной до сортира. Следит за тем, что происходит на улице. Еще немного — и опоздает на поезд.
