Вот, значит, куда подевались вещи, прибитые к берегу ночью. Аборигены собрали все до последней доски. А где тела?

Ромка оглянулся на Мирослава и заметил, что тот во все глаза смотрит на мясо и будто не может чему-то поверить.

– Дядька Ми… – начал он и осекся, заметив, что один из кусков сильно напоминает человеческую руку, а другой похож на верхнюю часть ноги.

Ромку, через край нанюхавшегося немытых тел, чуть не вывернуло наизнанку от сладковатого запаха, идущего от костров. У него закружилась голова, если бы не Мирослав, он наверняка свалился бы под ноги аборигенов.

– Держись! – зло зашипел ему в ухо воин. – А то сам на вертеле окажешься.

Угроза подействовала. Юный граф подавил рвотный позыв и снова выпрямился на носилках.

Туземцы-воины принесли их к разделочному камню и опустили на землю. Растолкав особо ретивых соплеменников, они окружили носилки живым кольцом и замерли неподвижно, как в почетном карауле.

Мирослав поднялся, держа свое копье острием вверх, не то чтоб угрожающе, но так, чтобы ни у кого не оставалось сомнений в том, что он готов без промедления пустить его в ход. Ромка встал гораздо медленнее, разминая затекшие ноги и стараясь, чтобы его не коснулись грязные руки аборигенов, со всех сторон тянущиеся сквозь живой забор.

Минуты две ничего не происходило, потом толпа дрогнула и раздалась в стороны. Воины из оцепления тоже подвинулись, образуя проход от края площади к алтарю. В этот проход медленно вплыла огромная птица. Ромка даже сморгнул, пытаясь отогнать морок, но тот не хотел исчезать. Приглядевшись внимательней, он понял, что это человек, на плечи которого наброшена накидка из сотен тысяч разноцветных птичьих перьев, подобранных так, что они действительно напоминали рисунок, созданный природой. На голову человека-птицы была надета шапка, так же густо усеянная перьями, но другого – серо-коричневого – цвета. В руке он нес грубо вытесанную каменную чашу и огромный нож из вулканического стекла, вставленный в блестящую красно-желтую рукоятку, местами позеленевшую от патины. За ним цаплями вышагивали два рослых воина, одетых победнее. Накидки из перьев покрывали только их мускулистые плечи, да за каждым ухом торчало по серому совиному перу. Медленно и торжественно двигались они по проходу. Туземцы падали перед ним ниц, а те, кому упасть не позволяла теснота, почтительно склоняли головы.

– А вот и ангел пожаловал, – нервно хихикнул Ромка.

Мирослав только покачал головой, но поднял наконечник копья и приосанился. Ромка тоже выпятил грудь и по привычке попытался одернуть манжеты, но вспомнил, во что превратилось тонкое кружево его рубахи, и спрятал руки за спину.

Не доходя нескольких шагов до путешественников, напряженно ожидающих своей участи, человек-птица остановился, внимательно всмотрелся в лицо Ромки, потом смерил взглядом Мирослава, провел рукой по его выпуклой груди и что-то сказал на наречии, похожем одновременно на клекот сокола и лай простуженного пса. Ромка чувствовал, что волоски на его руках и спине встают дыбом, как перед сильной грозой.

Один из помощников жреца шагнул вперед и ухватил Мирослава за каменно бугрящийся бицепс. Тот, не поворачивая головы, двинул плечом, и пальцы соскользнули. Туземец схватил русича двумя руками. Почти неуловимым движением воин ударил его черенком копья по голени, а острием под подбородок, но не в мякоть гортани, а по челюсти. В черепе наглеца что-то хрустнуло, и он столбом повалился назад, разбрызгивая вокруг капли крови из рассеченного подбородка.

Второй помощник бросился вперед и тут же получил короткий тычок пониже грудины. С шипением выпустив воздух из легких, он медленно осел к ногам человека-птицы, хрипя и суча согнутыми ногами. К путешественникам потянулись тысячи рук.

Мирослав схватил оторопевшего человека-птицу за кожаное кольцо, к которому крепились перья, дернул, разворачивая вокруг своей оси, приставил к его горлу острие копья и чуть надавил. Такой язык любому понятен без переводчика. Человек-птица заклекотал, замахал руками-крыльями, отгоняя соплеменников.

– Дядька Мирослав, – пролепетал Ромка, за время скоротечной хватки не успевший даже сдвинуться с места. – Чего теперь делать-то?

– Не знаю, – мрачно ответил воин. – Попробуем, может, к берегу… А ты смотри, чтоб ко мне со спины не зашли.

Ромка кивнул, вытащил шпагу, сделал пару пробных взмахов и попытался нагнать на лицо такое же суровое выражение, как у Мирослава. Наверное, его гримаса получилась скорее жалкой, чем воинственной, но хватило и этого. Толпа качнулась назад.

– Готов? – бросил Мирослав через плечо. – Пошли.

Они медленно двинулись сквозь толпу. Перед Мирославом, еще сильнее прихватившим за горло жреца или вождя племени, толпа расступалась. Она смыкалась за Ромкой, как река за льдиной, и с каждой секундой свободное пространство становилось все уже. Юноша понимал, что если туземцы нападут, то первым отдаст богу душу именно он. Пульс, стучащий в его висках, заглушал невнятный угрожающий ропот множества людей. Пот ручьями стекал по собранному в складки лбу.

Мирослав надавил на горло человека-птицы сильнее, тот снова заклекотал, замахал руками, но на толпу это уже не действовало. Наконечники копий стали опускаться, выискивая уязвимые места на телах пришельцев.

Ромка понимал, что первый же удар с любой стороны спустит с цепи демонов кровавой бойни, но выхода не было. Он уже представлял себе, как протыкают его тело обожженные на костре палки, как мозжат голову острые камни, как ломают его кости тяжелые дубинки.

В громкий шум влился еще один голос, глубокий и властный. Таким читают проповеди с амвона и поют гимны на праздничных мессах. Он легко перекрыл ропот толпы и заглушил отдельные выкрики, убеждал, успокаивал, приказывал. Ромка не понимал ни слова, но был уверен в том, что кто-то убеждает туземцев их не убивать. Только бы получилось!

Вроде получилось. Индейцы отступили, образовав вокруг путешественников широкий круг. Мирослав ослабил хватку на горле человека-птицы, а Ромка с облегчением опустил шпагу и стал искать глазами спасителя.

Тот обнаружился довольно быстро. Высокий мужчина в траченном временем, но богатом одеянии растолкал толпу, вошел в круг, раскинул руки в стороны и сказал что-то такое, от чего многие аборигены попадали ниц, как давеча перед человеком-птицей.

Ромка всмотрелся в его лицо и обомлел. Своим худым востроносым лицом он никак не напоминал туземца. Скорее это был испанец.

Мужчина наклонился к ним и быстро заговорил вполголоса по-испански.

– Ромка, – тихо позвал Мирослав. – Что он бормочет-то?

– Говорит, чтобы вы отпустили этого человека и воздели руки, как он.

Мирослав помялся немного, посмотрел в искаженные злобой лица дикарей и решил, что терять все равно нечего. Он разжал пальцы и раскинул руки в стороны, став очень похожим на распятого Христа. То же самое сделал и Ромка. Дикари, начавшие было вставать с земли, снова пали ниц.

Сообразив, что по-испански понимает только юноша, спаситель наклонился к Ромке и заговорил быстро, проглатывая от возбуждения окончания слов:

– Запомните – вы белые боги с востока. Такие же, как я. Ведите себя величественно и надменно. Смотрите свысока. Улыбайтесь. Если будут угрожать или просто подойдут слишком близко, суйте руку в панталоны и шевелите там пальцами со всей возможной силой. Да не смотрите на меня так, я в здравом уме. И другу своему объясните.

Ромка быстро перевел сказанное. При упоминании о панталонах брови Мирослава взлетели вверх, но больше он ничем не выдал своего удивления. Еще несколько минут трое европейцев стояли истуканами около жертвенного камня, потом священник раскинул в стороны руки, что-то прокричал на незнакомо языке и двинулся прямо сквозь толпу. Аборигены покорно расступились. Ромка и Мирослав поспешили за ним, стараясь не уронить своего достоинства и гадая, придется ли лезть в штаны или обойдется. Обошлось.

Через несколько минут они были у самой большой хижины, стоящей в центре деревни. Монах нарочито медленно и торжественно повесил циновки на все четыре проема, тяжело выдохнул и привалился спиной к столбу.