Шарля Гийома позвали в Париж дела, он пробыл всего один день и уехал, окрыленный радостной новостью о будущем ребенке. Но его путь обратно тоже оказался затруднен: теперь навстречу ехал двор во главе с королем и фавориткой.
Снова промучившийся несколько часов в бездействии на пыльной дороге, Шарль все же решил, что непременно должен навещать беременную супругу как можно чаще. Но не удалось, ведь дела были не только в Париже, но и по всей Франции.
Жанна Антуанетта не слишком расстроилась из-за отсутствия поддержки супруга, тем более в замок пожаловала ее мать мадам Пуассон.
– Ах, дорогая, какую новость сообщил мне Шарль! Его величество приехал в замок Шуази на охотничий сезон!
Жанна подозрительно покосилась на мать:
– А Шарль сообщил тебе только эту новость? Ты поэтому приехала?
– Если ты имеешь в виду свою беременность, то эта новость меня расстроила. Надеюсь, ты ее хорошо переносишь?
– Почему расстроила? У меня будет ребенок, разве это плохо?
– Нет, – поморщилась мадам, – только уж очень не вовремя. Король в Шуази, а ты беременна!
– Мама, король в Шуази со своей фавориткой!
– И все равно, где ты еще можешь попасться на глаза его величеству, кроме Сенарского леса? Это же самое удобное место!
Глаза матери блестели, ей очень хотелось, чтобы так и случилось. Жанна так похорошела, она умна, прекрасно образована, способна очаровать беседой не только короля, но и любого другого, наконец, она настойчива. Ну, должна быть настойчива, как и ее мать.
Жанна отрицательно покачала головой:
– Мама, напоминаю: король в Шуази со своей фавориткой, а я ношу под сердцем ребенка своего мужа Шарля.
– Не ты ли всем твердишь, что сможешь изменить супругу только с королем?
– Но это не значит, что я так и сделаю. – Глаза Жанны наполнились слезами, она долго молча смотрела в окно, мать не мешала, понимая, что в дочери борются два противоположных чувства. Ей очень хотелось родить ребенка и стать хорошей матерью, но Жанна столько лет жила с мыслью о том, что будет фавориткой короля… И надо же случиться, чтобы две взаимоисключающие возможности появились одновременно!
– Жанна, но потом может быть поздно. Если Шатору захватит власть над королем так же, как это сделала ее сестра де Вентимиль, то к нему и не подойдешь. А годы идут.
Жанна Антуанетта и сама прекрасно понимала, что попала в ловушку. И правда, если Шатору окажется столь же хваткой, а судя по всему, все так и складывается, то она не допустит до короля никого способного составить конкуренцию.
– Может, моя беременность как раз свидетельство того, что ничего не нужно делать?
– Что за пораженческие настроения? Ты не можешь себе позволить так думать! Не для того столько лет тебя учили, воспитывали, не для того вводили в свет, чтобы ты рожала детей своему глупому Шарлю Гийому!
У мадам даже щеки пылали от возмущения, она почти брызгала слюной, задыхалась и нервно теребила в руках платочек. Если дочь родит ребенка, а потом еще и еще, то ей будет вовсе не до короля и роли фаворитки при нем. И правда, к чему тогда столько стараний? Замуж за Ле Нормана можно было выйти и не учась у Желиота или Кребийона, как бы ни был приятен Шарль Гийом, в Версале ему не бывать, а значит, и супруге тоже. Всю жизнь оставаться там, где родилась?
Сама мадам Пуассон общалась с принцами и герцогами, но совершенно определенным образом и вовсе не желала такой же судьбы дочери. Ей очень хотелось, чтобы Жанна и впрямь блистала не только в салонах Парижа, но и при дворе. Умение Ренет общаться с людьми, очаровывать, прекрасное образование и очень неплохие внешние данные (мадам Пуассон твердо знала, что дочь куда красивей всех сестер Нейль вместе взятых!) должны позволить Жанне быть если не первой (пусть таковой будет королева), то уж второй дамой в королевстве.
Не использовать такую возможность только из-за того, что нужно родить ребенка для Шарля Гийома?! Мадам Пуассон хорошо относилась к зятю и поддерживала Жанну в ее благодарности мужу за предоставленную возможность быть принятой во многих блестящих салонах Парижа, но не до такой же степени! Существуют разумные границы благодарности, если предстоит выбирать между верностью мужу и возможностью стать фавориткой короля (мать почему-то не сомневалась, что Ренет обязательно таковой станет, как только попадется на глаза Людовику), то, несомненно, нужно выбирать короля. И о чем здесь вообще размышлять?
Но дочь была непреклонна: нет, она родит Шарлю здорового ребенка, а потом будет видно.
Снова и снова мадам Пуассон доказывала, что рождение ребенка – это много месяцев, выброшенных из жизни:
– Поверь, я это знаю. Полгода тебя просто не будет видно, ты станешь скромно сидеть в своем замке, всеми забытая и заброшенная. А что будет через полгода? Да эта Шатору при ее аппетитах захватит не только его величество, но и все во Франции!
– Что ты предлагаешь, ребенок уже есть, он во мне и никуда деть его я не могу.
– Ну хотя бы не думать об этом ты можешь?
– Как? Как, мама?!
– Ренет, дорогая, – мать взяла ее руки в свои, – мы столько лет звали тебя именно так, ты столько лет верила в свою счастливую судьбу, и теперь все потерять только из-за Шарля?
Рано утром карета увозила мадам Пуассон обратно в Париж. Убедить дочь ей не удалось, а сидеть в замке, видя, как рушатся ее многолетние надежды, мать не могла. Внутренне она понимала, что Жанна права, что близость короля к Этиолю еще ни о чем не говорит, даже попав на глаза его величеству, Жанна может ничего не добиться, но как же не хотелось отказываться от мечты!…
Крупные слезы катились по щекам дамы, она даже забывала промокать их. Судьба оказалась так жестока к ее дочери! Ну почему беременность именно сейчас, ведь они не первый год женаты? Мадам Пуассон казалось, что если Жанна не попадется на глаза королю именно в ближайшие недели, то больше шансов у нее уже не будет. Да, если серьезно рассудить, то так и было.
Карета уже загрохотала колесами по камням Парижа, когда мадам вдруг приказала кучеру ехать… в имение Парисов Брюна. Нет, она не собиралась сдаваться! Когда в окна экипажа стали видны крыши замка Брюна, мадам Пуассон принялась энергично похлопывать себя по щекам, запрокинув голову назад. Никто не должен подозревать о ее слезах, она приехала к Парисам по делу и не покажет минутной слабости. Если самой не удалось убедить неожиданно охваченную материнским инстинктом дочь, пусть на строптивицу повлияют другие.
Финансист был немало удивлен этим визитом, но когда мадам сказала, что она по делу, жестом пригласил в кабинет.
Не будь Пуассон столь занята своими мыслями, она была бы потрясена всем, что увидела. Недаром мадам де Тансен даже в Версале говорила, что денег у Парисов по горло, замок был отделан роскошно. Но мадам не до замка, во всяком случае пока, ее куда больше заботила строптивость собственной дочери и возникшие в связи с этим проблемы, такие, как возможность потерять все будущие дивиденды от стольких лет усилий, вложенных в Жанну Антуанетту. Пуассон прекрасно понимала, что не один де Турнеэм и даже не столько он, сколько всемогущие Парисы создавали для ее дочери возможности появления в салонах Парижа и будущего покорения Версаля – без содействия финансистов в Версаль не попасть. Потому и приехала сюда.
Кабинет был великолепен, огромные размеры подавляли, словно подчеркивая могущество хозяев. Изготовленная лучшими мастерами Франции мебель, множество дорогих предметов интерьера, позолота повсюду, даже на корешках многочисленных книг, стоявших за стеклом в шкафах… золото словно налетом осело на всем, показывая богатство семьи. Да, Парисы – самые могущественные финансисты Франции…
– Мадам… – Хозяин также жестом пригласил Пуассон в кресло подле камина. Было тепло, и огонь не горел, но сам камин вполне достоин, чтобы подле него вести разговоры, любуясь великолепной отделкой.
Слуга тут же поставил на столик подле них поднос с красивым графином, бокалами и двумя вазами с фруктами и сладостями. Но мадам было явно не до угощения. Она следила за перемещениями слуги, явно не намереваясь говорить при нем. Прекрасно вышколенный, тот поставил поднос на стол и исчез, словно его и не было. Парис смотрел на свою бывшую любовницу молча, он не вспоминал их бурные утехи, это было давно и прелести мадам Пуассон, тогда еще не бывшей мадам, давно затмили другие, а потом и вовсе забылись. Нет, Парис думал сейчас о ее дочери, которую столь старательно готовил к будущему фавору в Версале де Турнеэм. Пока малышка д’Этиоль не была нужна, но это сегодня, а ведь жизнь так изменчива… Как и королевские пристрастия.
