— Хватит, — раздался за спиной властный голос стражника, сопровождавшего его.

Со вздохом Доменико отошел от проема. Он успел увидеть десятки голов внизу, с нездоровым интересом глазевших с балюстрады на мост, по которому он медленно продвигался на другую сторону. Каменные узоры решетки не давали возможности видеть тех, кто был за ней, но Доменико втайне надеялся, что его вздох, благодаря какому-нибудь чуду, все же будет услышан внизу. Может быть, его усиливал ветер, хранивший в себе вздохи уже многих сотен тех, чья участь теперь выпала ему? Живых мертвецов этой могилы под названием «колодец»? И будто в подтверждение его безумным мыслям, один из стоявших внизу, слегка вздрогнув, боязливо втянул голову в плечи и, словно от холода, поежился, а сопровождавшая его женщина плотнее укуталась в домино.

Доменико бросил прощальный взгляд через плечо на живший своей обычной мирной жизнью город, и уже спустя мгновение мрак тюрьмы поглотил его.

Когда Себастьяно сообщил эту новость Мариэтте, та, побледнев, чуть не упала в обморок. Пошатнувшись, она добрела до кресла и, охнув, без сил опустилась в него.

— Когда же будет положен конец этим издевательствам над невинным человеком? — с горечью вопросила она.

Себастьяно присел в одно из кресел подле нее.

— Я от души желал бы принести вам добрые вести, как когда-то надеялся.

Сквозь слезы Мариэтта взглянула на него.

— Так, значит, вы были в числе тех, кто пытался освободить его! — воскликнула она. — Я никогда этого не забуду! И нет вашей вины в том, что обстоятельства были против вас, ведь никогда и ничего нельзя предвидеть заранее.

— Когда вы в первый раз заговорили со мной о возможности организовать побег Доменико, мне не хотелось говорить вам о том, что этот замысел уже довольно давно созрел в умах нескольких из нас, дабы не возбуждать в вас надежды, которой, возможно, не суждено будет осуществиться. А теперь я с глубоким сожалением вынужден сообщить вам, что больше надежд на то, что нам когда-нибудь удастся вырвать его из их лап, нет. Ни о каких дальнейших попытках не может быть и речи. Эта тюрьма, не в пример той камере, весьма надежно охраняется, и, кроме того, Доменико сейчас под особым надзором.

Мариэтта была в отчаянии.

Елизавете она сообщила, что больше она не может посылать отцу свои рисунки. В первые дни его заключения девочка очень часто плакала, все звала его, ребенок так и не мог понять, почему это вдруг ее папа, бросив их, исчез неизвестно куда. Постепенно она все же привыкла к его отсутствию. У них в комнате висел большой портрет Доменико, привезенный сюда из дворца Торризи, и Елизавета могла смотреть на него и вспоминать о тех временах, когда он был еще с ними.

— Твой папа сейчас от нас далеко, — объясняла девочке Мариэтта. — Письмам очень далеко ходить за ним, и мы теперь должны дожидаться, пока он снова окажется близко, и вот тогда станем писать ему часто-часто, каждый день.

— А разве он уехал из Венеции? — спрашивала Елизавета, явно сбитая с толку таким объяснением. Сначала она никак не могла понять, почему это их папа вдруг переехал жить во Дворец дожа и перестал с ними видеться. Позже Мариэтта объяснила девочке, что он не мог оттуда никуда отлучаться, поскольку дело, которым он был занят там, — очень важное и не терпит отлагательств. Один из молоденьких продавцов однажды весьма неудачно пошутил, сказав, что ее папа — предатель и что его держат в тюрьме. Мариэтта тут же отослала девочку прочь и после все же сумела убедить ее, что это не так.

— Нет, он в городе сейчас, — ответила Мариэтта. — Но теперь уже в другом доме, переехал из Дворца дожей, и сейчас с ним очень трудно связаться.

— А я все равно буду рисовать для папы свои картинки. Когда он снова приедет, я ему их все сразу и отдам.

В ответ Мариэтта лишь крепче прижала девочку к себе.

Филиппо взревел от довольного смеха, когда ему сообщили о еще одной неудаче, постигшей его заклятого врага. Эта весть дошла до него, когда они вместе с братом Витале стояли на мосту Риальто, куда стекались все городские сплетни. Они с радости обошли все питейные заведения и во дворец притащились лишь за полночь, по пути к ним присоединился и Альвизе. Элена, незадолго до этого вернувшаяся с концерта в Оспедале, уже собиралась отходить ко сну, когда вдребезги пьяный Филиппо решил порадовать ее этой новостью.

— Каких же дурачков нанял себе этот Торризи, чтобы они вытащили его из тюрьмы! Тебе когда-нибудь приходилось слышать подобное? А теперь ему только и остается, что сгнить заживо от какой-нибудь легочной хворобы. Давай сюда, лучше выпей с нами за тех, по чьей милости провалился этот план его побега!

Филиппе схватив Элену за руку, буквально швырнул ее в одно из кресел за столом, где уже будучи под изрядным хмельком восседали братья Челано. Поднятые, словно по тревоге, слуги торопливо ставили перед ними на стол графины с вином и кубки.

Эту новость Элена уже услышала во время концерта в Оспедале и очень расстроилась. Глядя на осоловелые физиономии братьев Челано, она чувствовала, как в ней поднимается гнев и раздражение. Воспользовавшись таким поводом, они упьются до беспамятства, причем уже очень скоро.

— Пей! — рявкнул Филиппо, наполнив бокал вином. Поскольку ему показалось, что она, приняв бокал из его дрожащих рук, медлила, он снова выхватил его, расплескав вино, схватил ее за плечи, приставил бокал к губам и стал вливать вино ей в рот, не обращая внимания на то, что оно проливалось ей на платье и окрасило кружева в красный цвет. — Вот! Вот что тебе нужно! Тебе нужно пить побольше винца! — Его раскрасневшееся одутловатое лицо оказалось буквально в нескольких сантиметрах от нее. — Это поможет тебе понести от меня!

Филиппо использовал любую возможность, чтобы лишний раз унизить ее. Если случалось, что они на людях оказывались в обществе тех, кто привел с собой детей, он тут же принимался тормошить любого из них, стараясь изобразить себя несчастным, вынужденным этой противной бесплодной бабой дарить свою любовь чужим детям, хотя всем и каждому было известно, что Филиппо терпеть не мог детей. Он расточал комплименты любой беременной женщине, заботливо осведомляясь о ее самочувствии, превознося ее цветущий вид, красоту и чувство долга, которое она свято соблюдает по отношению к своему счастливчику-мужу. Как и покойный Марко, Филиппо обладал тем особым неизъяснимым и опасным обаянием, которое принимало для многих людей вид великодушия и душевной щедрости. Но что же касалось Элены, то она насквозь видела его фальшь и что за этим скрывалось лишь желание в очередной раз поиздеваться над ней, сделав ей больно.

Сейчас Элена, чтобы ненароком не обидеть Филиппо, превозмогая себя, выпила немного вина, и вскоре его внимание было отвлечено Альвизе, которому вручили лютню и заставили петь похабную песенку. Когда Альвизе был трезв, он хорошо играл и весьма недурно пел, и даже теперешнее состояние нисколько не отразилось на его таланте, и его не смог заглушить глубокий баритон подпевавшего ему Филиппо. Им подтянул и Витале. Улучив момент, Элена тихонько выбралась из-за стола и ретировалась в спальню. Ожидавшая ее служанка не стала горько сожалеть по поводу испорченного платья — в конце концов, это лучше, чем синяки да шишки.

Поначалу Элена заставляла себя сдерживать данное Мариэтте обещание не видеть Елизавету, осведомляясь лишь о ее здоровье, в действительности же все оказалось не так просто. Если Элена заходила в лавку масок, очень часто случалось так, что девочка тоже вбегала сюда, либо она видела, как ее дочь играет с детьми Адрианны. И, помимо своей воли, Элена подумывала о том, чтобы иметь возможность видеть девочку чаще, попытаться сблизиться с ней и установить какие-то отношения, которые обычно существуют между теткой и племянницей.

Елизавета очень страдала, когда прекратились ставшие уже традиционными еженедельные прогулки с Мариэттой, которые они совершали, чтобы от-нести очередное письмо папе. Теперь, если они с мамой куда и выходили, так это всего лишь на рынок, чтобы купить продуктов. Елизавета любила убежать чуть вперед и потом ждать, пока дойдет мать, а если им случалось переходить какой-нибудь мостик, перекинутый через канал, каких в городе было множество, Елизавета непременно должна была вдоволь напрыгаться на его ступеньках.