— Тяжело тебе жить, брат, — сказал проповедник. — Без веры, без надежды живешь. Без истины. А истина, она ведь простая. Вот, — Александр раскрыл книжку, начал читать торжественно, нараспев: — "И не будет холода, потому что в Убежище согрею вас теплом, большим, чем тепло огня, дарую вам свет ярче, чем свет солнца и луны. Не будет голода, потому что накормлю всякого, кто алчет, напою того, кто жаждет. Не будет страдающих, потому что исцелю недуги и смятение души. Не будет зла и ненависти, потому что дарую всем любовь. Не будет смерти, потому что верну к жизни всякого, кто мертв. За все, что отдам вам, прошу одного — веры в могущество Мое, в слово Мое, в истину Мою". Неужели так трудно поверить, скажи мне?

— А зачем мне верить? — Зиха поневоле захватил этот странный спор, а может просто, после двухдневного сидения в карантине, захотелось поговорить. — Вот смотрю я на тебя и вижу: стоит мужик в куртке на рыбьем меху, губы синие от холода — видно, что мерзнешь здорово. Оружия у тебя нет, любой ханурик из тебя мозги выпустит, если захочет. Глаза у тебя голодные, наверное, с утра не жрамши, так? И храм твой — развалина, с детскими картинками и свечками. А я вот не верю, но я в теплом комбезе, с оружием, при хабаре, сейчас пойду в гостиницу, стопку накачу, поем. Заметь, я у Бога ничего не прошу, сам все добываю. Шкурой рискую, но без этого никак, такой он, этот мир, который вы изменить хотите. Иди, живоглоту свои сказки про Убежище почитай, он тебя послушает внимательно.

— Наверное, горе у тебя было большое, — сказал проповедник, помолчав, точно ему требовалось время, чтобы осмыслить слова Зиха. — Хотя, точно было, сейчас у всех горе, у каждого свое. Но без веры никак нельзя. Тогда жизнь совсем смысла не имеет. Останутся только холод, голод, безумие и смерть. Как же тогда жить?

— А вот это и есть самое трудное, дружище — просто жить. Несмотря ни на что. Без сказок, без самообмана. Попробуй, может получится.

— Нет, — Александр покачал головой. — Я не верю тебе. Ты не от сердца все это говоришь. Боль в тебе сидит, она и говорит за тебя. Твои истинные мысли совсем другие. Ты тоже веришь в вечную жизнь. Все мы в нее верим. Мы уже умерли один раз, весь этот мир умер. Двух смертей не бывает, впереди только вечная жизнь.

— Ты это своим брату и племяннику расскажи. Или той женщине, которую сегодня на моих глазах патруль шлепнул. Что-то сильно кажется мне, она из ваших была, а ее за Дикую приняли — и убили, на шубейку ее позарились. Они мертвы, и второй жизни им никто не даст. А если бы сидели там, где сидели, остались бы живы, глядишь. Ладно, не мое это дело. Прости, пора мне.

— В Книге Завета написано: "Кто стремится сохранить свою жизнь, тот ее потеряет. Кто потеряет жизнь, уверовав в Меня, тот будет жить вечно в царстве Моем", — сказал проповедник. — Мои родные живы. Они в Боге живут. Придет день, они вернутся ко мне, потому что смерти нет. Жаль мне тебя, ты этого не поймешь никогда.

— Это верно, темный я, непросветленный, — с иронией сказал Зих. — Ко мне мои покойники только во сне возвращаются, иногда. Но я этому что-то не рад. Ладно, бывай.

По лицу Александра было видно, что он хотел ответить, но тут по нефу прошел новый порыв ветра, задул свечи, опрокинул несколько картинок в рамках. Зих еще несколько секунд смотрел, как проповедник, дрожа от холода, пытается застывшими пальцами разжечь погасшие свечи, потом вышел из храма. На душе было смутно и неопределенно.

— Мужчина, — какая-то закутанная в тряпки фигура, вроде как женщина, подскочила к Зиху, — подайте ради Бога! С голоду пухнем…

Зих тяжело глянул в отекшее, покрытое болячками лицо, в мутные выцветшие глаза, скинул с плечо рюкзак и достал коробку бульонных кубиков — часть сухого пайка, выданного в карантине. Бросил несколько кубиков в протянутую грязную ладонь и пошел дальше, не слушая летящих в спину слезных благодарностей. Отошел подальше и подумал — что сделал? Поддался жалости, расчувствовался после беседы с проповедником? Может, эта тетка была сегодня среди тех, кто возле универмага "Тайга" рвал глотку в яростном ненавидящем крике, требуя убить светловолосую женщину в заячьем кожухе?

Сделал и сделал, черт с ним. Холод начинал пробирать до костей, а включать систему обогрева Зих не хотел, чтобы не разряжать элемент. Надо идти в тепло. Лучше всего — в ту гостиницу, где кормят восхитительной свининой. Поесть, выпить, согреться — и подумать, с чего начать поиски диска Дроздова. Найти его поскорее и покончить со всем этим. Нечего здесь больше делать.

На этот раз свинина была похуже, сала и хрящей было больше, а соус отдавал чем-то прогорклым. Но спирт хозяин ночлежки разбавлял мастерски, в голову ударило с четвертой стопки.

— Хорошо? — спросил хозяин, глядя на разомлевшего Зиха.

— Не то слово. Чего сам не пьешь?

— А можно, — заявил парень, нацедил себе с полстакана пойла, лихо опрокинул в горло и заел куском свинины прямо со сковороды. С минуту оба молчали, наслаждаясь теплом и опьянением.

— Освоился в городе? — спросил хозяин, накладывая Зиху еще свинины.

— Освоился. Даже в храме побывал.

— У блаженных? — Хозяин фыркнул. — Заходили тут двое, листовку мне свою принесли, приглашали на собрание. Да только мне их боженька до фонаря.

— Вот и я сегодня о вере много говорил. Воздух сотрясал. Налей-ка еще.

— Их тут много появилось в последние недели, — сказал парень. — Раньше не было, а тут вдруг расплодились, что крысы. У нас население разом вполовину выросло. И куда власти смотрят?

— Во-во, они лезут в город, а меня в карантин замантулили… — тут Зих замолчал, пораженный новой неожиданной мыслью. — Слушай, а ведь я на Ядренке один был. Ни одного сектанта. Их что, в карантин не сажают?

— А хрен их знает. Мне до них дела нет. Мое дело — гостиница. Я деньги зарабатываю себе и жене.

— Тоже верно, — Зих подцепил вилкой кусок свинины, отправил в рот, прожевал. — Давно женат?

— Четвертый год. Хорошая у меня жена, только не родит никогда. Но тут уж делать нечего, это у многих так.

— А где здесь какой подарок для бабы можно купить?

— В центре, на Советской, есть хороший магазин "Тысяча мелочей". Цены там высокие, но товары хорошие, довоенного добра много, и жратвы у них всякой полно. Я там обручальные кольца покупал. — Хозяин продемонстрировал Зиху золотое кольцо на пальце. — Хочешь жене что-нибудь прикупить?

— Да надо бы. А то все деньги пропью, домой вернусь ни с чем.

— Тоже правильно. Если есть что сменять на хороший товар, зайди туда, не пожалеешь. Еще налить?

— Нет, хватит. Спать хочу, завтра день колготной будет. А то, — Зих вдруг увидел то, чего не заметил в свой первый визит в гостиницу — на столике у входа на кухню стоял старый видавший виды транзисторный радиоприемник, — гляжу, радио у тебя есть? Работает?

— Работало, пока власти на городской телебашне какую-то свою установку не поставили. Теперь только их трансляция идет, а там музыка какая-то скучная, и говорят много. Да и батареи денег стоят.

— Жаль. Ладно, спасибо за ужин и выпивку.

Тепло, сытость и пьяная истома быстро сморили Зиха. Но, засыпая, Зих успел еще подумать о трех главных событиях минувшего дня. Во-первых, о карантине, в который его определили, хотя прочих пришлых в Каменный Лес туда никто не отправлял. Во-вторых, об убитой женщине — Зих так и не смог найти ответ, кто она была такая. В-третьих, местные власти им, похоже, заинтересовались, иначе как объяснить, что комендант сразу предложил ему дело — и дело вроде как серьезное. А он, оказывается, знаменитость, если и в Каменном Лесе ему с места в карьер находят работу.

Только вот непонятно, к добру это, или к худу. А если так, лучше убираться отсюда поскорее, пока не поздно.

Памятник стоял на обомшелом и облезлом каменном постаменте, застывший в величественной позе, с выставленной вперед правой ногой и рукой, заложенной за лацкан пиджака — бородатый мужик, неплохо переживший прошедшие лихие годы. Когда-то он стоял среди цветников и ухоженных деревьев, но теперь вокруг был лишь грязный, заросшей сурчиной травой и гигантскими поганками пустырь. Зих несколько раз обошел его, прежде ему не доводилось видеть памятников, он только слышал о них. В городке Љ13 сохранился постамент от какой-то памятной скульптуры, поставленной там еще до Катастрофы, но статуя не выдержала морозов ядерной зимы и раскрошилась в пыль — осталась только каменная кубическая глыба, на которой еще можно было прочесть вырезанные буквы: " Ни…то. е зы…ыт, нич… не…быто." Здесь же, на этом памятнике, отчетливо читалось "Маркс". Нужный Зиху дом был прямо перед ним. Огромный, восьмиэтажный, почти не изглоданный разрушением. На площадке перед домом громоздились ржавые костяки автомобилей, сквозь которые проросли пучки травы.