Поскольку с «религиозными» чувствами не шутят, давайте сразу уточним, как произносится название культового места: «Байрейт» или «Байройт»? Если многочисленные словари в последние годы все более настойчиво навязывают фонетическое «Байройт» (что соответствует немецкой языковой норме), то российские поклонники Рихарда Вагнера, основателя фестиваля, придерживаются традиционного варианта «Байрейт». И готовы растоптать с криком «Изыди, пижон и невежда!» всякого ослушника. Итак, Байрейт — договорились?..

Вагнер — «Вотан»

Удивительная фигура немецкого композитора внушала восторженное благоговение или столь же интенсивную ненависть уже его современникам. Положение не изменилось и по сей день: с одной стороны — сонм поклонников, для которых «вагнерианство» стало делом жизни, с другой — целая страна, где музыка Вагнера запрещена (даже известный вагнерианец, пианист и дирижер Даниэль Баренбойм оставил попытки исполнять его произведения в Израиле ).

Справедливости ради заметим, что любовь к Вагнеру — это любовь к его музыке, а ненависть — это ненависть к комплексу идей, высказанных им прежде всего в словесной форме. О литературных трудах композитора умнейший Игорь Стравинский заметил, кстати, что они «хороши, как экспонат, демонстрирующий пропасть, которая пролегла между гением человека и аксессуарами его мышления». Первая же (то есть музыка) самим автором характеризовалась как «беспрестанные мистические передвижения материи в нужном нам направлении». Они и сегодня не перестают впечатлять радикализмом и действенностью простых, казалось бы, приемов.

Здание байрейтского театра было заложено в 1872 году, а в августе 1876-го в нем уже прошел первый фестиваль

В любом музыкальном словаре можно прочитать о стремлении Вагнера к «созданию новой синтетической музыкальной драмы, где были бы неразделимы поэтическое слово, музыка и сценическое действие».

На замену обуржуазившейся, по словам Вагнера, «обескровленной» оперы того времени должно было прийти «новое искусство», искреннее, как народное действо, мистическое, как древний культ, глубокое, как мировая религия. Масштаб замысла наиболее ярко, как ни странно, проявляет самая слабая из его сторон — текст. Для своих поздних опер, которые именовались даже уже не операми, «но сценическими мистериями», Вагнер собственноручно изготовлял либретто. Так вот, если воспринимать тексты «Кольца Нибелунга» отдельно от музыки, они кажутся высокопарным бредом, нескончаемым потоком графомании. Но стоит зазвучать музыке — и строки оживают, как волшебный фонарь, в котором зажегся свет. Каждое слово становится осмысленным и пластичным, фигуры — не картонными куклами, а живыми характерами. Можно сказать, что для своих произведений Вагнер создает новый и лишь на первый взгляд странный немецкий язык — попирая правила фонетики, грамматики и стихосложения, он ломает старые «формулы» и изобретает новые. В иные счастливые моменты понимаешь, что имел в виду композитор, когда говорил, что в нем слова и музыка «рождаются вместе из первородного звука». Как бы там ни было, но факт: каждая из зрелых опер Вагнера — это законченное высказывание о таинствах бытия. О рождении ли и устройстве мира (то же четырехчастное «Кольцо Нибелунга»), о любви ли («Тристан и Изольда»), о смерти ли и жизни вечной («Парсифаль»)… И не случайно великий композитор, который сперва задумывал цикл опер исторических, с фигурой императора Фридриха Барбароссы в центре сюжета, вовремя «повысил ставку», сделав выбор в пользу мифа и его героев. Ведь только они «отражают суть человеческой природы вне зависимости от времени». А отсюда — новая задача: для принципиально нового искусства, пустившего в мир понятие «гезамткунстверк» («совокупное произведение искусств»), все должно было быть новым: и сцена, и публика.

Козима и Рихард Вагнер на своей вилле Ванфрид в компании Ференца Листа и Ханса фон Вольцогена. 1882 год

«Я остановил свой выбор на одном из небольших городов Германии , где не придется вступать в конфликт с большим театром или угождать привычкам избалованной публики», — писал Вагнер в 1862 году. Его выбор пал на городок Байрейт, жемчужину провинциального барокко, примерно равноудаленный от политических центров немецкого мира — Мюнхена и Берлина. Важно было и то, что административно Байрейт относился к личным владениям короля Людвига II Баварского — главного поклонника Вагнера , который, по отзыву самого композитора, «всегда защитит и поможет».

Муниципальный совет предоставил Вагнеру место для строительства театрального комплекса за городом, на склоне покрытого пышной зеленью холма. 22 мая 1872 года при сильнейшем ливне состоялась закладка этого «Дома торжественных представлений» («Фестшпильхауса»). Вместе с пресловутым «первым камнем» в тучную байрейтскую грязь легли поздравительная телеграмма от Людвига и четверостишие собственного вагнеровского сочинения, точный смысл которого до сих пор обсуждают историки:

«Здесь заключаю я тайну,

на многие сотни лет.

Пока хранит ее камень,

она будет являть себя свету»...

Справедливости ради заметим, что «здесь», в Байрейте, для самого автора четверостишия нашлось и место безопасного изгнания, пусть и комфортабельное. В Саксонии он, участник так называемой Дрезденской революции (восстания против абсолютизма — части общеевропейских волнений 1848—1849 годов) и друг анархиста Бакунина, долгое время числился среди разыскиваемых полицией преступников, в Париже его освистали, в Мюнхене ненавидели как «соблазнителя» короля Людвига: Вагнер действительно не только разорил своего мецената, но и сильно способствовал своими буйными идеями и разговорами его помешательству (а в конечном итоге смерти, больше похожей на убийство, чем на самоубийство). Кроме того, по всей Европе, от Кёнигсберга и Риги до Лондона, рыскали кредиторы — отдавать свои многочисленные долги композитор считал «не барским делом».

В порядке личного предположения выскажу и такую версию: полагаю, что веским аргументом в пользу Байрейта как места будущего «вагнеровского гнезда» стали его окрестности. Франкония — одна из самых живописных и, так сказать, одухотворенных областей Германии. Быстрые реки сбегают с отрогов Альп, густые леса покрывают мягкие холмы, древние церкви и руины замков хранят память о былом величии местного рыцарства. Вагнер немало путешествовал по округе, и несложно поверить, что именно уединенный замок Гёсвайнштайн, скажем, послужил прообразом замка Грааля в его опере «Парсифаль». Просматриваются и другие «ландшафтные прототипы»…

Вернемся, однако, к театральному проекту. Сам байрейтский Фестшпильхаус, вопреки расхожему мнению, был возведен не на деньги короля, а на заем, официально предоставленный Вагнеру баварской казной (этот кредит, кстати, был полностью возвращен вдовой композитора к 1906 году). Плюс — на строительство пожертвовали немалые средства музыканты — среди них Ференц Лист и Ханс фон Бюлов. Последнего от великодушного поступка не удержало даже то, что Вагнер увел у него жену — дочь Листа, Козиму. Более того, расторжение брака Козимы и Бюлова состоялось почти одновременно с закладкой Дома (к этому времени она уже успела родить Вагнеру троих детей). Впоследствии Бюлов стал и одним из первых дирижеров Фестиваля, «отомстив» его основателю лишь однажды брошенной где-то фразой: «В своих творениях он возвышен, а в поступках — низок»...

Винифрид Вагнер, сноха композитора, сопровождает близкого друга семьи Адольфа Гитлера по аллее виллы Ванфрид

Строился Байрейтский театр три с половиной года — при постоянных перебоях с деньгами и даже без заранее утвержденного проекта. За его сооружением стояли почти безрассудная решительность и невероятная энергия Вагнера, решившего «взять и просто из досок сколотить подобие большой конюшни». Даже верная Козима с некоторым ужасом писала в своем дневнике: «Они вырыли на холме яму, и из нее растет театр!» Образцом для Фестшпильхауса послужили, впрочем, не столько сельскохозяйственные постройки, сколько известный оперный театр в Российской империи, в Риге, где Вагнер однажды два года служил капельмейстером. Главные конструктивные особенности обоих строений: зал, сходящий вниз амфитеатром, «сценическая башня», в пространство которой сама сцена «укладывается» три раза (что позволяло быстро менять декорации), и «невидимая», низко упрятанная оркестровая яма со специальным полукруглым козырьком. Именно в силу этой последней особенности байрейтский оркестр звучит слегка приглушенно, «из мистической глубины». Эта специфика ставит непростую задачу перед дирижерами, но создает удивительный баланс между музыкантами и певцами, голоса которых оказываются «на равных» с музыкой, — к чему и стремился Вагнер.