– Там хоть все на месте?
– Ты про палец или про пресс?
– Плевать мне на пресс. Что с твоим пальцем?
– Руби, он просто немного посинел. Ничего страшного.
Когда в пятницу Бет не вернулась домой в половине шестого, Руби забеспокоилась. Девушка пришла два часа спустя. Она слегка пошатывалась и выглядела лет на двадцать старше, чем в начале этой недели.
– Я ходила в паб со своими сотрудниками, – заявила Бет. – Я немножко выпивши.
– Сотрудниками?! – взвизгнула Руби. – Какими еще сотрудниками? А я думала, что они все несносны и ужасно шутят! Да что ты себе позволяешь?! Я три раза грела ей чай, а она… Больше я не собираюсь его греть.
– Хорошо, Руби. Я не голодна.
Спустя несколько минут Бет уже крепко спала в кресле.
Сложившееся положение вещей раздражало бы Руби намного меньше, если бы не оказалось, что следить за тремя маленькими детьми и одновременно поддерживать чистоту в большом доме и ухаживать за садом не так-то просто. Джейк начал ходить, и его нельзя было ни на минуту выпускать из поля зрения.
– Нам нужен детский манеж, – сообщила Руби матери мальчика.
– Куплю, как только появятся деньги, – пообещала Бет с тем самым чуточку надменным видом, который, живя в доме Артура, Руби принимала каждый раз, когда ей говорили, что в домашнем хозяйстве срочно нужна какая-то вещь.
Грета и Хизер требовали постоянного к себе внимания.
– Но как я могу играть с вами, следить за Джейком, убирать в доме и готовить еду? – раздраженно повторяла Руби.
– Бет на нас никогда не кричала, – ворчала Хизер.
Шесть месяцев спустя, в марте, Бет получила обещанную прибавку к зарплате. Она уже успела полюбить свою работу и говорила, что чувствует себя частью военной машины и лично помогает стране бороться с врагом.
В ответ Руби обычно дулась: у нее такого чувства не было. В ее комнате уже стоял манеж, и она всемерно поощряла посильное участие дочерей в домашних делах, так что круг повседневных забот постепенно сужался. Появилось время на утренние походы по магазинам и посещение парка днем, а иногда Руби даже позволяла себе прокатиться по городу на трамвае. В ответ на правительственный призыв она начала выращивать в саду овощи.
Но всего этого было недостаточно, чтобы занять деятельную натуру Руби, и она отчаянно скучала. Марта Квинлан предложила ей присоединиться к добровольческой женской организации, на что Руби ответила, что с удовольствием бы это сделала, но что тогда делать с детьми?
– Можно проводить собрания в вашем замечательном просторном доме, – сказала Марта. – Тебе необязательно быть активным членом организации – таким, как я. Мы регулярно собираемся, чтобы сматывать бинты, вязать одеяла, делать игрушки и другие полезные вещи. Перед Рождеством мы укладывали для солдат подарочные пакеты, а на прошлой неделе набивали матрасы для эвакуируемых – ведь некоторые из детишек писают в постель.
Решив, что это лучше, чем ничего, Руби дала свое согласие.
Первое собрание состоялось в доме на краю Принцесс-парка уже на следующей неделе. Детям заранее прочитали лекцию о необходимости хорошо себя вести, а в назначенный час в доме собралось с полтора десятка женщин различного возраста. Они принесли с собой кое-какую еду и старые простыни, которые следовало восстанавливать следующим образом: простыня разрезалась вдоль, протертый участок отрезался, а внешние края сшивались. Получавшиеся в результате простыни были вполне пригодными для использования. Когда женщины узнали, что в доме есть швейная машинка, они пришли в восторг. Пользовались они ею по очереди – на машинке не шила одна лишь Руби, которая не хотела даже приближаться к ней.
Неожиданно для себя самой Руби почувствовала, что собрание ей нравится. Женщины шутили – причем некоторые весьма фривольно, – обменивались сплетнями и проклинали войну. Когда они уже уходили, одна из более молодых участниц собрания спросила у Руби:
– Ты не будешь возражать, если на следующей неделе я приведу своих детей? Мне приходится оставлять их с матерью, и она постоянно жалуется. Они могли бы играть в саду, правда, кому- то из нас придется присматривать за ними.
– Этим могу заняться я, – подавив в себе недовольство, ответила Руби. Она не очень любила возиться с чужими детьми, но шить ей хотелось еще меньше. Руби сказала себе, что, как и остальные сограждане, должна что-то делать для победы независимо оттого, нравится это ей или нет.
– Тогда я скажу Фриде – она тоже приведет своих ребятишек.
– Если ты присматриваешь за восемью детьми, еще двое ничего не изменят, так ведь, Руби? – заметила Бет несколько недель спустя.
– Ты о чем? – подозрительно спросила Руби.
– О том, что Оливия Дикон, одна из работниц фабрики, вынуждена уйти с работы, потому что ее мать попала в больницу и стало некому присматривать за двумя ее мальчишками. Руби, они очень милые, честное слово. Оливия как-то показывала мне их фотографию.
– На фотографии почти все дети выглядят ангелами. К тому же мне придется смотреть за ними пять дней в неделю, а не один, как сейчас.
– Ой, Руби, да что тебе стоит! – продолжала упрашивать ее Бет. – Если Оливии придется уйти, на ее место возьмут какую-нибудь недотепу. Она одна из лучших наших работниц. Относись к этому так: присматривать за детьми рабочих – твой патриотический долг. Само собой, Оливия будет приплачивать тебе за это.
– Ну ты и дрянь! – добродушно проговорила Руби. – Ладно, пусть приводит.
Рой и Реджи Диконы оказались сущими дьяволятами. Они врали, дрались с девочками, учили Джейка писать под дерево. Как-то, пока Руби была внизу, сочтя, что дети мирно играют наверху, они нашли игрушки Макса Харта, открутили головы нескольким деревянным солдатикам и распотрошили плюшевого медведя. Руби оставалось лишь утешать себя мыслью о том, что в сентябре Роя должны были отдать в школу, а вдвоем девочки наверняка смогут усмирить одного Реджи.
Но когда настал сентябрь, место Роя заняла девочка по имени Молли, чья мать также работала вместе с Бет. Молли вела себя еще хуже, чем Реджи и Рой вместе взятые, – в первый же день она разбила красивую вазу, одну из немногих ценных вещей в доме, которые не успела заложить миссис Харт. Стиснув зубы, Руби повторяла про себя, что исполняет свой долг перед родиной, – хотя сама она не слишком в это верила. Тем не менее, присматривая за детьми, она посвящала этому занятию всю себя без остатка – точно так же, как когда занималась почти такой же ненавистной уборкой дома.
Год войны почти не повлиял на количественный состав населения. Франция пала под натиском Гитлера, тысячи французских и английских солдат были успешно эвакуированы из Дюнкерка, а на морях продолжали свой кровавый промысел немецкие подводные лодки. Марта очень беспокоилась за Джима – как и Руби, но последняя никому об этом не рассказывала. Однако все эти важные события происходили где-то далеко, а что касалось повседневной жизни, главным неудобством было исчезновение из свободной продажи чая – несмотря на введение продуктовых карточек, всех остальных продуктов было достаточно. По существу, война стала суровой реальностью лишь в июне 1940 года, когда в Ливерпуле впервые завыли сирены, возвещающие об авианалете.
Руби заранее оборудовала убежище в большом подвале, по площади равном первому этажу дома. Подвал был разделен толстыми кирпичными стенами на четыре отсека. Здесь хранилось огромное количество досок, коробки с книгами и старой одеждой, мебель, еще более древняя, чем та, что стояла наверху, рулоны потертого линолеума и скатанные ветхие ковры. Руби расчистила один из отсеков, выстлала пол ковром и расставила вдоль стен два неиспользуемых кресла, разодранный с одного конца диван, который она накрыла плотным одеялом, и раскладушку. Также вниз отнесли кроватку Джейка, в которой он уже не спал, но в которую его можно было усадить в случае необходимости. Руби, как могла, починила стол со сломанной ножкой и наполнила ящик стола спичками, свечами, книгами и всевозможными настольными играми, в том числе картами. Она надеялась, что убежище никогда не придется использовать, но ее надежды оказались напрасными.
