Дон Арно размышлял. Время шло, и епископ отдалялся все больше и больше. Нужно ли отправить посыльного ему вдогонку? Или следует открыть письмо и разбираться с его содержанием самостоятельно?

Возможно, следует обратиться за советом? Поскольку, если это письмо связано с ссорой Беренгера с архиепископом, мотивы дона Арно, заставившие его вскрыть документ, выглядят весьма подозрительно. Если же речь идет о каком-либо срочном, но вполне обычном документе, связанном с делами епархии, требующем личной подписи епископа, или об отчаянно необходимом кому-то разрешении, было бы смешно посылать гонца вослед Беренгеру. Смешно, и к тому же это может быть жалоба на деятельность самого каноника. Дон Арно был известен как своими талантами в управлении финансами, так и некоторыми мелкими слабостями.

— Эй, позвони, вызови кого-нибудь, — крикнул он секретарю.

Секретарь позвонил.

— Я хотел бы видеть каноников, немедленно, — произнес он, как только дверь открылась. Его голос, раздражающий, невыразительный, сухой, заполнил комнату и проник в коридор.

— Извините меня, отец мой, — заметил слуга. — Но большинство каноников разъехались по делам.

— Тогда соберите тех, кто сейчас здесь, — холодно сказал он. — Немедленно.

Поздним утром Даниель, сын пекаря Мойши и наследник своего дяди перчаточника Эфраима, находился в мастерской, пытаясь обновить пару перчаток одной дамы. К сожалению, каждый раз, когда он брал в руки перчатку, он видел только длинные, изящные пальцы Ракели и ее стройную руку, проскальзывающую в почти невесомую лайку, вспоминал вчерашнее столкновение и делал ошибку. Последняя оказалась фатальной. Эту пару перчаток было уже не спасти. Он с отчаянием положил испорченные перчатки на стол.

Епископ со своими спутниками отправился на совет в Таррагоне через час после восхода солнца. Он знал об этом. Он наблюдал за ними, стоя в тени дверного проема. Теперь они были очень, очень далеко, все ближе и ближе к Таррагоне и к отвратительному кузену Ракели, Рубену, за которого ее мать желала выдать ее замуж. Она никогда не вернется. Его жизнь кончена. Он вздохнул, собрал лоскуты испорченной перчатки и пошел признаваться дяде в своей неуклюжести.

— Это связано с монахом, который умер сегодня утром? — спросил Галсеран де Монтетерно.

— В некотором смысле да, — ответил дон Арно. — Из его путевого документа мы знаем, что у него было разрешение поехать в Авиньон. Без сомнения, он был там по указанию архиепископа или даже его святейшества, папы римского. Его звали брат Норберт.

В комнате повисло напряжение.

— У монаха с собой было письмо, — продолжил дон Арно, указывая на предмет, лежавший перед ним на столе, — который он был намерен передать епископу. Дядя ребенка, который нашел его, принес это мне. Очевидно, что оно адресовано лично его преосвященству.

— Очевидно? — спросил отец Виталис.

— Если вы посмотрите, то увидите, что адрес замазан кровью, но можно разобрать слово «преосвященство» и часть слова «епископ», — сказал дон Арно. — И ребенок говорил, что он весьма настойчиво повторял это.

— Я могу взглянуть на печать? — спросил Галсеран.

Дон Арно придвинул к нему письмо. Галсеран взял его, перевернул и внимательно осмотрел.

— Я не вижу никакой печати, — сказал он. — Похоже, что это всего лишь пара листов бумаги, причем, как вы и говорили, сильно испачканные.

— В этом вся проблема. Они пропитались кровью, которая затем засохла. Я не могу понять, было ли оно запечатано и вскрыто, или вообще не было запечатано. Но если мы попытаемся вскрыть его, то будет ясно…

— Мы уже вскрыли его, — сказал Галсеран де Монтетерно.

— Я не уверен, возможно, этот документ касается епископа лично, а не дел епархии. Мне нужен ваш совет.

Все сразу поняли причину, но которой их так срочно созвали. Вне зависимости от содержания письма дон Арно решил, что все они должны разделить с ним ответственность за вину или честь его вскрытия. Рамон де Орта, мастер по спасению собственной шкуры, явственно увидел перед собой темную могильную яму.

— Что точно произнес этот монах, дон Арно? Это могло бы нам очень помочь.

Тишина стала невыносимой.

— Нам известно лишь то, что сказал дядя ребенка, — наконец произнес каноник. — И пересказ того, что рассказал этот ребенок.

— Внизу, на скамье у лестницы, сидит маленькая и довольно грязная девочка, полагаю, это и есть тот самый ребенок, — сказал Орта. — Почему бы нам не позвать ее и не расспросить?

— Она так напугана, вряд ли она что-то расскажет, — сказал каноник.

— Тогда пусть тот омерзительный тип, что сидит рядом с ней — полагаю, это и есть ее дядя, — войдет вместе с ней, чтобы она не боялась.

Дон Арно кивнул.

— Я пошлю за своим секретарем, чтобы он привел их обоих, — сказал он yiвышел из комнаты, дать указания слугам.

— Надеюсь, процедура не затянется, — сказал Галсеран. — Сегодня приезжает мой племянник, он очень хотел повидаться со мной. Мы обедаем вместе.

— Я бы не рискнул строить предположения относительно длительности всего этого, — нетерпеливо заметил отец Виталис. — Но ради всех нас, не упоминайте о своем племяннике, поскольку в этом случае все затянется еще сильнее, так как он будет размышлять о последствиях обеда каноника со своим родственником.

Разговор за дверью продолжался.

— Сколько указаний надо дать секретарю, — сказал Рамон де Орта, — для того чтобы просто послать его за грязными мужланом и ребенком? Он заставляет меня просто жаждать возвращения его преосвященства.

Отец Виталис запечатлел в памяти этот небольшой комментарий, чтобы внести его в свое следующее конфиденциальное сообщение его преосвященству.

Каноник и маленькая девочка в сопровождении дяди друг за другом вошли в комнату. Она посмотрела на четырех мужчин в темных строгих одеяниях, сидящих вокруг стола, и спокойно поклонилась. Она боялась их гораздо меньше, чем своих родителей.

— Дитя мое, расскажи нам, — начал отец Виталис, — все, что ты видела и слышала этим утром.

— Я пошла за водой, господин, — сказала она, — и услышала, как кто-то стонет. Я поставила кувшин на землю и пошла посмотреть. Это был священник, похожий на отца Берната, и он попросил, чтобы я взяла бумагу, которая была у него в руке, и отнесла ее епископу.

— Видите? — сказал ее дядя. — Точно, как я вам говорил.

— Помолчи, — сказал отец Виталис, у которого были собственные племянницы и племянники, и поэтому он умел разговаривать с детьми. — Уверен, что ты не сможешь точно пересказать его слова, — сказал он с улыбкой. — Ты наверняка их забыла.

— Нет, не забыла, — с негодованием ответила она. — Он сказал… — Она закрыла глаза. — «Возьми это и отдай… епископу… в собственные руки… поклянись… что ты передашь это… — Она замолчала.

Четверо мужчин в изумлении уставились на девочку. В высоком, детском голосе они услышали задыхающуюся речь умирающего монаха.

— И это все, что он сказал? — спросил отец Виталис.

Она покраснела.

— Он был хорошим человеком, и я не хочу говорить, что он еще сказал.

— Нам ты можешь рассказать, — сказал дон Арно с неожиданной мягкостью. — Это не потрясет и не удивит нас.

— О, господин… — Дядя ткнул ее в плечо. — Ваше преосвященство, он казался таким хорошим человеком, и я не хочу…

— Ну же, дитя мое. Нам очень нужно знать, что именно он сказал. И не надо звать меня вашим преосвященством.

Однако остальные присутствующие заметили, как при этих ее словах он улыбнулся напряженной улыбкой, в которой промелькнули удовольствие и горечь.

— Да, ваше преосвященство… господин. Он сказал: «Поклянись, а затем оставь меня здесь умирать, потому что я этого заслуживаю» — вот так, а больше ничего.

Каноник поманил ее к себе и под столом вложил ей монетку в руку, ласково гладя ее по голове.

— Ты очень хороню поступила, дитя мое, — сказал он, — очень хорошо. И Бог вознаградит тебя за твою доброту к умирающему человеку.