– Что за женщина?
Тут-то Уилсон и рассказал мне про Элейн Планкет. Я слушала, не в силах сдержать любопытство – и растущую неприязнь. Уилсон говорил тихо, доверительно, но при этом легко и даже игриво. Нечто подобное я и раньше замечала за некоторыми англичанами, когда они общаются с американцами (или еще того хуже – с американками!). Они считают нас простаками, неспособными понимать тонкий юмор, и противопоставляют нашей бесхитростной прямолинейности легчайшую иронию – такую особую интонацию, когда решительно ни о чем не говорится всерьез… даже если речь идет о самых важных вещах.
Именно в таком стиле и общался со мной Уилсон, но ощущение легкости нарушалось сквозившим в голосе ехидством и даже злобой. И все же я слушала его рассказ с напряженным вниманием. Потому что он говорил о Тони, в которого я была влюблена.
Итак, благодаря любезности Уилсона, я узнала, что некогда сердце Тони разбила женщина – ирландская журналистка Элейн Планкет, с которой они работали в Вашингтоне. Само по себе меня это не огорчило – я твердо решила не изображать ревнивую дуру и не теряться в бесплодных догадках по поводу этой Планкет и того, не вернется ли она к Тони… или, еще того хуже, не она ли – любовь всей его жизни. Но не могу выразить, до чего противна была мне игра, которую вел Уилсон, – хотелось врезать ему по физиономии. Со всей силы. Но я молча слушала и ждала, когда же в его монологе наступит пауза.
– … так вот, после того как Хоббс пустил слезу перед нашим общим знакомым в Вашингтоне… знаешь Кристофера Перкинса?., так неосмотрительно, просто фантастика… ну, в общем, Хоббс немного расчувствовался, когда они с Перкинсом выпивали. А на другой день, представь, история была известна уже всему Лондону. Железный Хоббс расклеился из-за бабы-журналистки…
– Такой же, как я, хочешь сказать?
Уилсон хохотнул, но ничего не ответил.
– Ну же, не молчи, отвечай, – настаивала я громким, веселым голосом.
– А какой был вопрос?
– Похожа я на эту Элейн Планкет?
– Откуда я знаю? В смысле, я ее и не видел никогда.
– Да. Но я тоже – баба-журналистка. И тоже сплю с Тони Хоббсом.
Долгая пауза. Уилсон попытался скрыть замешательство. Это ему не удалось.
– Я не знал, – выдавил он наконец.
– Лжец, – произнесла я со смехом.
Это слово подействовало на него как пощечина.
– Что ты сказала?
Одарив его ослепительной улыбкой, я пояснила:
– Назвала тебя лжецом. И повторяю это, потому что ты лжешь.
– Я просто думал…
– О чем? Что можно немного поразвлечься за мой счет, а потом улизнуть?
Он ерзал на стуле своим толстым задом и комкал в руке носовой платок.
– Я действительно не хотел тебя обидеть.
– Но обидел.
Уилсон начал озираться, отыскивая глазами официанта.
– Вообще-то, мне пора…
Я перегнулась к нему через стол, почти вплотную приблизившись к его лицу. И все тем же бодрым, легким тоном заявила:
– Вижу, ты ничем не отличаешься от остальных мелких мерзавцев. Точно так же бежишь, поджав хвост, как только почуял, что тебе могут дать сдачи.
Он поднялся и вышел, не извинившись. Англичане никогда не просят прощения.
– Убежден, что далеко не все американцы бросаются просить прощения по любому поводу, – парировал Тони, когда я поделилась с ним своим наблюдением.
– Они лучше воспитаны, чем вы.
– Это потому, что они растут со скрытым пуританским комплексом вины… и с представлением, что за все нужно платить.
– А англичане…
– А мы полагаем, что можно удрать безнаказанно… если удастся.
У меня было искушение рассказать ему обо всем, что я узнала от Уилсона. Но мне казалось, что ничего хорошего из этого не выйдет. Наоборот, я опасалась, что, узнав о моей осведомленности, он почувствует себя незащищенным или – еще того хуже – попавшим в неловкое положение (а этого все британцы боятся как огня). В общем, я решила не говорить ему даже о том, что, услышав историю об Элейн Планкет, полюбила его еще сильнее. Ведь отныне я знала, что он так же уязвим и раним, как все смертные. Странно, но эта его слабость была мне по душе – она свидетельствовала о том, что он может быть таким разным.
Прошло две недели, и мне представилась возможность понаблюдать за Тони на его территории. Совершенно неожиданно он вдруг спросил:
– Как насчет того, чтобы сбежать в Лондон на несколько дней? – Он пояснил, что его вызывают в «Кроникл». – Ничего страшного – просто ежегодный обед с главным редактором, – обронил он небрежно. – Что думаешь о паре дней в «Савое»?
Долго уговаривать меня не пришлось. В Лондоне я была только один раз, в середине восьмидесятых, еще до моих заграничных командировок. Я отправилась тогда в суматошный двухнедельный тур по европейским столицам, в программу которого входили четыре дня в Лондоне. Мне понравилось тогда то, что я увидела. Конечно, видела я немного: несколько исторических памятников и музеев, пара интересных спектаклей и беглое знакомство с жизнью местных обитателей – состоятельных, из тех, кто может позволить себе отдельный дом в Челси[7]. В общем, мое знакомство с Лондоном было очень поверхностным.
Надо сказать, что номер в «Савое» тоже дает не слишком объективное представление о реальной лондонской жизни. Я была в полном восторге, оказавшись в люксе с видом на Темзу, в котором нас ожидала бутылка шампанского в ведерке со льдом.
– «Кроникл» всегда так принимает своих зарубежных коррепондентов? – спросила я.
– Шутишь? – ответил Тони. – Просто управляющий – мой давний приятель. Мы с ним очень подружились в Токио, он там работал в «Интерконтинентале». Теперь, если я бываю в городе, он всегда рад меня принять.
– Уф, прямо от сердца отлегло, – с облегчением вздохнула я.
– Почему?
– Потому что ты не нарушил одного из главных правил журналиста – никогда ни за что не платить.
Он засмеялся и потащил меня в постель. Потом плеснул шампанского в бокал.
– Не буду пить, – запротестовала я. – Не могу, я на антибиотиках.
– Давно?
– Со вчерашнего дня, ходила к врачу с фарингитом, он прописал.
– У тебя фарингит?
Я широко открыла рот:
– Давай загляни.
– Нет уж, спасибо, – сказал он. – Так вот почему ты не пила в самолете?
– Выпивка и антибиотики не сочетаются.
– Сказала бы раньше.
– Зачем? Подумаешь, горло болит.
– Э, да ты крутая!
– Да, я такая, а ты не знал?
– Должен сказать, я в некоторой растерянности. С кем же прикажешь мне пить все это время?
Вопрос был риторическим, ибо на протяжении наших трех дней в Лондоне у Тони всегда было с кем выпить. Каждый вечер мы встречались с кем-то из его знакомых или коллег-журналистов. Все его друзья-приятели, без исключения, пришлись мне по душе. Кейт Медфорд – давнишняя коллега из «Кроникл», которая теперь вела большой вечерний обзор новостей на Радио Би-би-си, – устроила для нас обед. Они с мужем, онкологом Роджером, принимали нас у себя дома, в зеленом предместье Чизвик. В другой раз мы провели великолепный вечер с морем выпивки (для Тони, во всяком случае) с его приятелем Дермотом Фэйхи, журналистом, ведущим постоянную рубрику в «Индепендент», и большим любителем поговорить! Как выяснилось, он был к тому же известным бабником и весь вечер плотоядно посматривал на меня, что очень веселило Тони (потом он сказал мне: «Дермот так себя ведет со всеми женщинами», на что мне только и оставалось ответить: «Ну, спасибо»). Еще мы встречались с бывшим репортером из «Телеграф», Робертом Мэтьюсом, только что получившим неплохой гонорар за свою первую книгу, триллер в стиле Роберта Ладлэма. После долгих уговоров он все-таки затащил нас на дорогущий ужин в «Айви»[8], заказывал вино по 60 фунтов за бутылку и пил слишком много, попутно потчуя нас мрачными и в то же время забавными историями о своем недавнем разводе. Рассказывал он блестяще, с непроницаемо-бесстрастным лицом подсмеиваясь над самим собой, но было понятно, что за этими шутками скрываются боль и страдание.
