– Набросал вот письмецо Маргарет с благодарностью за прием, – сообщил он. – Оставил на столе в кухне…. Отправь его сама, если сочтешь нужным…. Ладно?

И он ушел на работу.

Почерк Тони был, как всегда неразборчив, но мне все же удалось расшифровать его иероглифы:

Дорогая Маргарет!

Очень рад знакомству. Превосходное угощение. Превосходная беседа. Аа, передайте супругу, что перепалка на почве политики доставила мне истинное наслаждение. Надеюсь, никто не отнесся к ней слишком серьезно. У меня есть алиби: in vino stupidus[11]. Но без оживленных дискуссий – что это была бы за жизнь!

Надеюсь на ответный визит.

Ваш…

Естественно, я отправила открытку. Естественно, Маргарет позвонила мне на следующее утро, как только ее получила, и сказала:

– Можно начистоту?

– Давай…

– Что ж, мне кажется, его письмо придает новый смысл понятию «обаятельный мерзавец». Но похоже, я поздновато суюсь со своим мнением.

Эти слова меня не обескуражили. Маргарет лишь произнесла вслух то, что сама я поняла уже давно: у Тони есть и другая сторона – с ним бывает трудно в общении. Обычно все шло хорошо, но вдруг что-то прорывалось, вылезало наружу, чтобы снова пропасть – до следующего срыва. Это могла быть просто язвительная, недобрая реплика по поводу коллеги по редакции или долгое тяжелое молчание, в которое он погружался, если я слишком увлекалась обсуждением нового дома. Мрачно помолчав несколько минут, он снова вел себя как ни в чем не бывало.

– Да ладно, со всеми бывает, – сказала Сэнди, когда я рассказала ей, что муж подвержен приступам дурного настроения. – А если вспомнить, какие резкие перемены произошли в вашей жизни, ребятки…

– Ты права, все верно, – отвечала я.

– В смысле – тебе же не кажется, что у него маниакально-депрессивный психоз?

– Да нет, вряд ли.

– И вы не собачитесь каждую минуту?

– Мы вообще редко ссоримся.

– И он не спит в гробу и клыков у него нет?

– Нет, хотя на всякий случай я держу под подушкой головку чеснока.

– Верный подход к женитьбе. Но знаешь, отсюда, из моего угла, кажется, что все совсем не так уж плохо для первых месяцев в браке. Обычно в это время как раз начинаешь думать, что совершила самую ужасную ошибку в жизни.

Таких мыслей у меня не было. Просто хотелось, чтобы Тони чуть более ясно выражал свои истинные чувства.

Но вскоре все так завертелось, что мне стало не до размышлений о нашей супружеской жизни. Через два дня после ужина у Маргарет мы получили известие от агента о том, что продавца устраивают наши условия. Мы сразу же внесли задаток, а потом я занималась организацией экспертизы дома, оформляла ипотечный кредит, подыскивала фирму, которая бы сделала ремонт и перестроила мансарду, выбирала ткани и краски, провела массу времени в ИКЕА и магазинах «Домашний уют», а еще постоянно пререкалась с водопроводчиками и малярами. Однако хлопоты, связанные с устройством уютного гнезда, не давали забыть, что я несу еще радостное бремя, которое теперь, когда приступы утренней тошноты остались в прошлом, приносило куда меньше неудобств, чем я опасалась.

И снова Маргарет оказалась на высоте, терпеливо отвечая на все мои вопросы о беременности, которыми я ее забрасывала. Она же снабдила меня исчерпывающей информацией о том, как подобрать хорошую няню, когда закончится отпуск по уходу за ребенком и пора будет отправляться на работу. А еще она объясняла мне, как работает британская система здравоохранения и как мне встать на учет у врача в Патни. В регистратуре, после того как я заполнила несколько анкет, мне сообщили, что меня будет наблюдать терапевт Шейла Маккой.

– Вы хотите сказать, что я не могу сама себе выбирать врача? – уточнила я у женщины в регистратуре.

– Конечно, можете. Любого из наших докторов, кого пожелаете. Так что если доктор Маккой вас не устраивает…

– Я этого не говорила. Я просто не знаю, может быть, она не совсем тот врач, который мне нужен.

– А как же вы узнаете, не встретившись с ней? – спросила она.

На этот аргумент мне было нечего возразить, к тому же доктор Маккой, симпатичная, деловитая ирландка лет сорока, мне понравилась. Она осмотрела меня через несколько дней, задала несколько осмысленных, неглупых вопросов, затем сообщила, что меня пора «прикрепить» к акушеру-гинекологу и что, если мне не сложно добираться до Фулхэма, на ту сторону реки, она хотела бы вверить меня заботам врача по фамилии Хьюз.

– Весьма почтенный специалист, весьма уважаемый, у него кабинет на Харли-стрит[12] – а по линии государственной службы он трудится в Мэттингли, – думаю, вам там понравится, ведь это одна из самых новых и современных больниц в Лондоне.

Когда я процитировала последнюю фразу Маргарет, подруга рассмеялась:

– Таким способом она дала тебе понять, что не будет подвергать испытанию твои нервы и твою тягу к современности и не отправит тебя в какую-нибудь мрачную и зловещую больничку викторианской эпохи. В Лондоне их множество.

– С чего бы ей решить, что у меня тяга к современному?

– Потому что ты янки. Предполагается, что мы тащимся от всего нового и сверкающего. По крайней мере, здесь все так думают. Но знаешь, если речь идет о больнице, я и правда не против, чтобы все сверкало новизной.

– От чего я не восторге, так это от слов «прикрепить» акушера. Кто знает, может этот Хьюз второсортный товар?

– Твоя докторша ведь сказала, что у него кабинет на Харли-стрит…

– Звучит так, будто он хозяин меблирашки в трущобах, правда?

– И не говори. А когда я услышала, что у них тут принято называть частные врачебные кабинеты хирургическими…

– Решила, что они там и оперируют?

– Что с меня возьмешь? Я же американка, новенькая, блестящая. Но если серьезно, на Харли-стрит принимают самые крутые спецы во всем городе. И все они параллельно работают по линии государственного здравоохранения – так что, возможно, тебе достался один из лучших. В любом случае, рожать лучше в государственной больнице. Врачи те же самые, уход, пожалуй, даже лучше, особенно если что-то идет не так. Только не ешь тамошнюю еду.

В самом мистере Десмонде Хьюзе не было ровно ничего нового и сверкающего. Неделю спустя я посетила его кабинет в госпитале Мэттингли. Мне сразу не понравились его прямая, как палка, спина, нос крючком, резкая, отрывистая речь. А еще показалось странным то, что к нему, как и к другим врачам-консультантам в Англии, нельзя было обращаться «доктор». (Как я потом узнала, в этой стране хирургам традиционно говорили «мистер» – потому что раньше, во времена, когда люди были не настолько грамотны в области медицины, хирургов не считали настоящими врачами. К ним относились скорее как к мясникам высокой квалификации.) Кроме того, Хьюз оказался витриной британского портновского искусства: на нем был безукоризненного покроя костюм в узкую белую полоску, голубая сорочка с отложными манжетами и черный галстук в горошек. Первая консультация оказалась совсем короткой. Он направил меня на ультразвук, велел сдать кровь на анализ, пощупал живот и сообщил, что, на его взгляд, «все идет по плану».

Меня слегка удивило, что он не задал ни одного вопроса о моем самочувствии (не считая сухого «Все как будто в порядке?»). Поэтому в конце стремительной консультации я подняла этот вопрос. Вежливо, разумеется.

– А вы не хотите узнать, не тошнит ли меня по утрам? – спросила я.

– А вы страдаете от этого?

– Сейчас уже нет…

Он одарил меня удивленным взглядом:

– Так утренняя тошнота снята с повестки дня?

– Но если меня иногда мутит, это не опасно?

– Под «иногда» вы понимаете…

– Два-три раза в неделю.

– Но при этом рвоты у вас нет?

– Нет, просто… намек на тошноту.

– Что ж, в этом случае я бы сказал, что вы периодически ощущаете тошноту.